Постмодернистская религиозно-философская библиотека

Учительные книги Ветхого Завета и древневосточная литература

Уже традиционным действием в современной библеистике является соотнесение письменности «мудрых» Израиля и родственной ей литературы других стран древнего Ближнего Востока, прежде всего Египта и Вавилона. При этом имеют в виду обычно формальное сходство – письменность мудрых Израиля имеет ту же форму афоризмов, что и соответствующий род литературы Египта и Месопотамии. Однако при таком внешнем сходстве необходимо видеть и принципиальное духовное различие, которое становится ясным, если исследовать духовные корни традиции письменности «мудрых» в средиземноморской культуре. Но обратимся первоначально к видимым сходствам.

Произведения «книг Премудрости» были распространены на всем Древнем Востоке. На небосклоне культуры изобильных стран Востока в первом тысячелетии до Р. Х. сияют и звезды мудрых Израиля: «Будучи плодами экуменической открытости и просветительского сознания, они в границах единой культуры Востока осознавали, видоизменяли или перерабатывали мысли соседних народов. Книги мудрых в Библии отличаются постоянным соприсутствием яхвистского монотеизма и элементов культуры Древнего Востока. Как широкий поток, мысль мудрых Израиля пересекает и плодотворит всю историю избранного народа, от времени царствия Соломона (ок. 970 – 930 гг. до Р. Х.) до последних десятилетий перед Рождеством Христовым»[1].

В Египте на протяжении его многовековой истории появилось немало книг премудрости. Одним из наиболее почитаемых и любимых здесь был жанр поучения, афористики, который отражал стремление древнего сознания к высокой интеллектуальной игре, тяготение к острому и меткому слову и одновременно содержал результаты глубоких философских раздумий, наблюдений над жизнью.[2] У египтян издавна существовал наследственный класс писцов, которые ведали школами, библиотеками, служили чиновниками и администраторами, создавали и публиковали произведения литературы. Придворные писцы, будучи по образованию переписчиками, были также и мудрецами, которые собирали житейскую мудрость и мудрость управления государством и обществом. Литература писцов включала научные трактаты и летописи, поэмы и повести, лирику и сказки, притчи и афоризмы. Таким образом, Древний Египет дал значительное число книг премудрости. Идеал египтянина в рамках литературы «премудрости» – «молчальник», человек обретший власть над своими чувствами. Мудрец – удачливый человек, счастливец. Основа мировоззрения древнего египтянина – ma`at, что переводится как «премудрость». Это – божественный миропорядок, установленный Богом в творении: тот, кто соответствует ему, имеет во всем успех и счастье; преступающий его обречен на падение. Цель поучений мудрецов – установить соответствие между поведением человека и этим божественным промыслом – или вселенской гармонией, пронизывающей космос и определяющий жизнь человека. «Для египетских мудрецов совершенно ясна идея Бога, всемогущего Создателя, в руке которого находимся человеческая жизнь, пути человека и суд над ним».[3] Само библейское понятие премудрости совпадает во многом с египетским «ma`at».[4]

Истоки её восходят к практике запоминания и устной передачи известных сакральных формул, содержащих сведения космологического, антропологического и оккультно-магического характера. Изначально формулы эти представляли собою, собственно, заклинания; впоследствии заклинания стали обрастать особым образом ритмизованными священными текстами, архитектонике которых придавался также магический смысл, и лишь в значительно более поздний исторический период этот жанр, освободившись от древней культово-магической традиции, получил новое, отчасти религиозно-философское, отчасти нравоучительное наполнение.[5]

По египетскому образцу царь Соломон завел у себя придворных писцов, или «соферов», во главе которых стояли «Елихореф, Ахия и Иосафат» (3 Цар. 4:3).[6] Согласно агаде, Соломон попросил руки Премудрости, дочери царя небесного, и получил в приданое весь мир. Мудрости Соломона искали люди, звери и духи.[7] Усилиями премудрого правителя Соломона египетские культурные стандарты впервые оказались доступными для иерусалимской придворной элиты.[8] Мудрецы как особое сословие и особое служение возникли в связи с институтом монархии. Израильская монархия была интегрирующей силой, объединявшей большое количество колен, кланов и семейств, которые она преобразовала в государство и в нацию. Для выполнения этой задачи ей было необходимо содействие аппарата чиновников, помогавших ей в центральном государственном управлении и поддерживавших ее на местах. Образовался особый класс, царевы люди, на что и указывал в момент установления монархии пророк Самуил (1 Цар 8:11–12). Естественным порядком эти царевы люди превратились в «касту» со своими традициями и со своим передававшимся из поколения в поколения опытом. Опыт же этот тоже предполагал «премудрость» в смысле умения, знания или техники. Он выражался в искусстве управлять людьми, укреплять царскую власть и попутно строить собственную карьеру. Именно у этой категории «хакамим» получили особое развитие та наблюдательность и то знание человеческой психологии, которые впоследствии сделались присущими всей классической хохмической мысли.[9] Так зарождается еще одно ветхозаветное течение, параллельное профетическому духу, – это традиция премудрости, которая найдет воплощение в литературе «хакамим».[10]

От легендарных времен Соломона, царя писцов и мудрецов, при котором общие для цивилизованных земель Ближнего Востока культурные стандарты, в том числе навыки мысли и поведения сословия писцов, нашли себе путь в жизнь народа Божьего, и до эпохи эллинизма, породившей девтероканонический эпилог литературы «мудрых», - константной традиции, о которой мы говорим, остается нерасторжимое единство сакрального интеллектуализма, предполагающего, что праведность – непременное условие тонкости ума, но и тонкость ума – непременное условие полноценной праведности.[11]

Обратимся к конкретным примерам текстуальным параллелей между египетской культурой «премудрости» и литературой библейских хакамов. К примеру, притчи – любимое занятие досужих книжников и царских чиновников на всем Ближнем Востоке было плавно перенесено в библейскую традицию. «Книга притч Соломоновых» задает нам те же загадки, что и «Поучение Птаххотепа»[12]. «Поучение Птаххотепа» дошло до нас в редакции Среднего царства. «Поучение Птаххотепа» представляет собой 45 законченных моральных и философских сентенций в поэтической форме. Большая их часть начинается условной фразой «Если ты…», а первые несколько слов каждого из фрагментов окрашены в красный цвет. При всей завершенности каждого из поучений (произведение напоминает сборник лирических миниатюр), они объединены единообразной стилистикой и авторским изображением философствующего мудреца-книжника, опытного в житейском плане человека. Естественно, что типологически Поучение Птаххотепа весьма сильно напоминает библейские книги притчи Соломона и Экклезиаст; светские ученые считают, что египетская поучительная традиция, вероятно, оказало влияние (прямое или опосредованное – другой вопрос) на развитие соответствующей древнееврейской традиции. [13] Общее свойство книги «притч Соломоновых» и «Поучения Птаххотепа» – неразмежеванность житейской прозы и высокого восторга мысли. Книга эта содержит очень много утилитарных советов.[14]

Многие из притч несут печать иноземного влияния и местами сходны с аналогичными афоризмами египтян. Существуют буквальные совпадения между некоторыми изречениями Притчей Соломона и египетского моралиста Аменемопе. Британский египтолог У. Бадж первым заметил этого сходство египетского трактата с Притчами Соломона. На точные параллели, которые не могли быть случайными, указал немецкий исследователь А. Эрман: почти каждому стиху в Притчах – от (22:17) до (23:14) – соответствует стих в египетском нравоучительном произведении. Довольно много изречений, по существу, одинаковы в египетском трактате и его библейском двойнике.[15]

В Египте поучения чаще всего принимают форму советов отца сыну и основаны на личном опыте или на традиции. Здесь мы видим параллель с некоторыми известными частями из книги Притч (Притч. 31, слова Лемуила). Мать Лемуила советует сыну остерегаться женщин и вина: «Не отдавай женщинам сил твоих, ни путей твоих губительницам царей» (Притч. 31:3). Она велит сыну быть справедливым и защищать обездоленных: «Открывай уста свои за безгласного и для защиты всех сирот. Открывай уста твои для правосудия и для дела бедного и нищего» (Притч. 31:8 – 9). В древнеегипетской литературе существует произведение под названием «Наставление для Мери-Каре»[16]. Данный трактат можно рассматривать как параллель словам матери Лемуила.

По своей форме книга Премудрости Иисуса сына Сирахова подражает Египетским и Вавилонским книгам «мудрых». Первоначально израильская премудрость была похожа на вне израильские книги мудрых, которые толковали секулярные темы: о царской власти, правильном поведение и т. д. Яснее всего это видно в описании ремесел. Мы с трудом отличим, где высказывается сын Сирахов, а где Хати. С одной стороны, «Если с детства писец прилежен его все приветствуют, все его посылают с важными поручениями»(5-й параграф)[17], а с другой - «Он будет проходить служения среди вельмож, и являться перед правителями» (Сир 39:4). С одной стороны, «Так и ковач, который сидит у наковальни …дым от огня изнуряет его тело, с жаром от печи борется он» (Сир. 38:29), а с другой - «Видел я как трудится медник склоняясь над пылающим горном руки его жестки как у крокодила»(6-й параграф)[18].

Библейские памятники «мудрых» не стоит ограничивать связями с древнеегипетской литературой. Структурный анализ показывает частое заимствование из шумерской поэзии. Самым любимым приемом является синонимический и антетический, а также ступенчатый параллелизм. Также присутствуют акростих, компоненты древних мифопоэтических легенд и поэм. Изучение формирования в шумерской мифологии образа верховного божества многое объяснило в теологических метаморфозах Яхве. Шумерские пословицы и поговорки выявили происхождение ряда афоризмов в книге «Притч Соломона».[19] Очень распространен был также в Шумере жанр поучений и наставлений – в форме советов житейской мудрости (например, поучения бога Шуруппака Зиусудре) или практического руководства (так называемый «Альманах земледельца», в котором божество поучает, как обрабатывать землю и собирать урожай). Типологически этот жанр (особенно первая его разновидность – изречения житейской мудрости) близок египетским поучениям и притчам, собранным в библейской книге притчей Соломона.[20]

В Месопотамии составлялись притчи, басни, поэмы о страдании, в какой-то мере напоминающие нам книгу Иова. Это месопотамская мудрость проникла в Ханаан. В Рас-Шамре были найдены тексты о мудрости на аккадском языке. «Премудрость Ахиахара» (вавилонское произведение VI века до Р. Х., найденное в Элефатине в 1913 году), появившаяся в Ассирии и распространившаяся в кругах, говоривших по-арамейски, была затем переведена на несколько древних языков. Этот род мудрости по существу международен и не является собственно религиозным. В центре внимания мудрых стоит жизненный путь человека, но их метод – не философская рефлексия, как у греков, а собирание плодов жизненного опыта. Они преподают искусство жить и находиться на интеллектуальном уровне своей среды и эпохи; учат человека сообразовываться с порядком мироздания и указывают, как достигать счастья и успеха. Однако их советы не всегда приводят к желанным результатам, и этот опыт служит исходной точкой пессимизма, которым проникнуты некоторые произведения мудрости, как в Египте, так и в Месопотамии.[21]

Некоторые исследователи видят греческое влияние на идею премудрости, как заимствованную из «логоса» стоиков[22]; и даже на форме и делении книги: «трактат, озаглавленный также как диатрибы киников. В нем сочетаются идеи моралистической литературы греков и мудрость старых иудейских книг с разницей идеал эллина самодостаточность, а еврея помощь Божия»[23].

Интересно то, что израильские мудрецы признавали свою связь с мудростью «сынов Востока и Египта» и лучшей похвалой премудрости Соломона считали утверждение о ее превосходстве над мудростью языческой (3 Цар. 4:29). Иногда «мудрые» следуют общему течению, иногда идут вразрез с ним и дают начало новому течению, называемому «премудростью инакомыслящих», свойственной книгам Иова и Экклезиаста. «Эти тексты имеют истоки в живой вере народа Израиля и одновременно питаются от плодов долгой и всеобъемлющей рефлексии, определяющей культурную жизнь Востока в течение всего первого тысячелетия до Рождества Христова»[24]. Поскольку Исх. 7:11 называет египетских волхвов мудрецами, «хакамим», постольку можно считать, что в Израиле некогда в премудрость входила магия. Это все приводит нас к выводу, что прежде в Израиле носителями премудрости были все те, кто составлял культурную элиту нации. Однако, как это показывает сопоставление древней израильской мудрости с мудростью соседей избранного народа, эти мудрецы были представителями не религиозной, но светской, еще не «воцерковленной» его культуры.[25]

В дальнейшем мы не станем дискутировать по поводу вероятных языческих прототипов Премудрости из учительных книг Ветхого Завета. Упомянем лишь, что такая полемика существовала и была вызвана попытками проследить историю архетипического образа богини мудрости и вина в шумерских, аккадских, хананейских и финикийских традициях. В поисках параллелей Премудрости Божьей обращались также к египетскому культу Маат, зороастрийским представлениям о Спента-Майнью. Но это были безуспешные и бездоказательные попытки. В целом наличие некоторых общих черт у библейской Премудрости и различных языческих вариантов того, что К. Г. Юнг назвал бы женственным Архетипом, совершенно очевидно.[26] Но эти сходства и подобия нивелируются кардинальным теологическим различием религии Израиля и языческих культов.

Сам контекст библейского монотеизма, в рамках которого неизменно выступает библейская Премудрость, сообщает каждой ее черте функцию, немыслимую в контексте любой языческой мифологии. В широкой перспективе развития библейской веры нужно осознать: с определенного исторического момента не синкретическое веяние, не размывание принципа монотеизма, но, напротив, прогресс этого принципа единобожия. Наблюдается все более углубляемая доктрина о трансцендентности Бога как Творца, отличного от Творения, которая требовала особых терминов и образов, передающих пограничную реальность. Этим новым образом и была Премудрость Божья. Так или иначе, именно строгий монотеизм творит церемониал метафизической учтивости, воспрещающей фамильярность.[27]

Гораздо важнее точек пересечения Ветхого Завета и древневосточной культуры было то противостояние языческому миросозерцанию, которое мы находим в Библии. «Еврейская религиозная мысль развивалась в упорной и тяжелой борьбе с язычеством – иноземного и отечественного происхождения. Единство Яхве, Его всемогущество, сила и слава – вот содержание как положительного учения о Боге, так и зарождающейся полемики и апологетики».[28] Бог «хакамим» и пророков не был в природе, а был трансцендентен природе и запределен области мифопоэтической мысли. В этом смысле Израиль порвал с господствовавшим мифопоэтическим образом мышления.[29]

Миросозерцание Древнего Востока было мифологическим: ближневосточные народы не ощущали себя отделенными от природы; природа в их глазах была насыщена высшими и низшими силами, обладающими волей (доброй или злой). Бог же Израиля открывается как Святой, запредельный миру. Мир в библейском учении – не завершенная и закрытая система; он открыт к бесконечному восхождению, которое имеет целью полное осуществление божественной воли (Царство Божье). Все это образует пропасть, отделяющую миросозерцание Древнего Востока от Библии, несмотря на то, что она зачастую говорит древневосточным языком.[30]

Итак, первые писания мудрости Израиля были очень похожи на писания его соседей: ведь они происходили из одного и того же культурного ареала. Если не считать книг Премудрости Иисуса, сына Сирахова, и Соломона, - самых поздних из книг Премудрости, - литература «премудрости» не занимается великими вопросами Ветхого Завета: законом, заветом, избранничеством, спасением. Мудрецы Израиля не печалятся об истории и о будущем своего народа; как и их восточные коллеги, они обращены к судьбе отдельного человека. Но они рассматривают ее в более высоком свете – в свете веры в Яхве. Несмотря на общность происхождения и на множество совпадений, здесь заложено сущностное различие. По мере развития Откровения это различие становится все отчетливее. Противопоставление мудрости и глупости становится противопоставлением праведности и неправедности, набожности и безбожия. На деле истинная мудрость – страх Божий, а страх Божий – это набожность. Если мудрость Древнего Востока – это гуманизм, то можно было бы сказать, что мудрость Израиля – это «религиозный гуманизм».[31]

Вкратце стоит отметить, что данная глава, продемонстрировав ближневосточный характер литературы «мудрых» (общее древневосточное жанровое происхождение, моментами сходные этические и религиозно-философские концепции), тем не менее, подтверждает тезис об уникальности, самобытности древнееврейских книг Премудрости в виду их чрезвычайного монотеизма и незамутненности сторонними языческими идеями.