Иванцов-Платонов А. Речи, произнесенные при выпусках воспитанников первого десятилетия Александровского военного училища.
- Русская Церковь
- 18 Ноябрь 2023
Содержание
Предисловие I. О нравственном воспитании в школе и в жизни II. Жизненные опасности и задачи для молодых поколений настоящего времени III. Плоды учения в жизни, – применительно к евангельской притчи о сеятеле и семени IV. «Что такое жизнь» VI. Нравственные свойства истинного образования VII. О наших нравственных обязанностях и отношениях – к семье, обществу, товарищам по школе, начальникам, сослуживцам и подчиненным, к своему народу и государству, к целому человечеству и св. церкви VIII. Нравственные требования военного звания IX. О значении религии в человеческой жизни X. Ha что особенно нужно обращать внимание выходящим в жизнь воспитанникам военно-учебных заведений
Предисловие
Некоторые из моих бывших слушателей и лиц посторонних, высказали желание видеть напечатанными вместе напутственные слова, которые я обыкновенно произношу при выпусках воспитанников Александровского военного училища. Исполнившееся недавно десятилетие училища может представить наиболее благовременный случай к исполнению этого желания. Издаваемая мною книжка, принесет свою долю пользы, если вновь пробудит несколько добрых мыслей, в тех из тысячи слишком бывших воспитанников Александровского училища, которые сохраняют чувственное воспоминание об училище. Читатели посторонние, также может быть найдут небесполезным это издание, в виду того что разъяснение большей части вопросов, которые я старался раскрывать для своих ближайших слушателей, имеют значение и для всех интересующихся нравственными вопросами жизни и преимущественно для наших молодых, переходящих из школы в жизнь, поколений. В моих словах читатели, конечно, не найдут раскрытия нравственного вопроса жизни во всей его полноте и глубине, но я, по крайней мере, посильно и искренно старался наводить мысль молодых людей, на те стороны этого вопроса, которые требуют наибольшего внимания к себе, в виду разных недоразумений и увлечений настоящего времени.
В предлагаемой книжке, помещается девять речей, по числу выпусков Александровского военного училища. Одной речи не достает в полном десятилетии училища: пятому выпуску воспитанников (в 1868 году), я не говорил речи, потому что был в то время болен. Речи печатаются без перемены, в том виде, как они напечатаны были в своё время в журнале «Православное Обозрение» только теперь к каждой речи ставится особенное заглавие – с обозначение главного предмета речи.
Священник А.Иванцов-Платонов
I. О нравственном воспитании в школе и в жизни
Окончилось для вас время воспитания, началось время самостоятельного служения обществу. Св.Церковь, с материнскою любовью освящающая своим благословением всякую чистую радость, всякий важный шаг и успех в жизни детей своих, напутствует и ваше вступление и в жизнь общественную благословением и молитвою о благоуспешности вашего служения.
Ваше новое положение даёт вам новые права и выгоды. Важнейшее для Вас приобретение есть, конечно, то что вы теперь имеете возможность самостоятельно делать добро, – честно служить Богу и людям, приносить пользу отечеству, в котором вы получили жизнь физическую и нравственную, от которого вы получили все средства содержания и воспитания, сами до сих пор не имея возможности воздать чем-нибудь за всё это. Но ваши новые права сразу налагают на вас и новые обязанности: так всегда всякое право непременно нас обязывает к чему-нибудь.
Вы получаете больше свободы и самостоятельности в жизни. Об этом, может быть, вы давно уже мечтали, и теперь верно радуетесь этому. Не забудьте же, что теперь ложиться на вас и больше ответственности за все ваши убеждения и поступки. Говорю – не только за поступки, но и за убеждения. Не скажите – «убеждения свободны, за них нет никакой ответственности». Убеждения – это зерно наших поступков и всей нравственной жизни, поэтому к ним нужно быть еще более внимательными, чем к самим поступкам. Таким образом во всём теперь нужно быть вам более серьезными и строгими к себе. Прежде, сделали вы не совсем хорошее, – значительная доля ответственности, иногда может справедливо, иногда не совсем справедливо, слагалась на других, на ваших руководителей, на дух предания и условия заведения, в которых вы воспитывались., на влияние товарищеского кружка, которому каждый из вас неизбежно должен был подчиняться. Теперь все эти, ограждавшие вас условия, которыми нередко может быть и в глазах других людей и в ваших глазах смягчались и оправдывались ваши недостатки и слабости, остаются назади вас. Вы становитесь лицом к лицу со всеми требования нравственного и положительного закона и вашей собственной совести, – и уклонение от этих требований вами теперь уже нечем прикрывать. Вы люди взрослые, люди свободные, люди достаточно образованные. Вы понимаете, что хорошо, что худо и считаете своим долгом сочувствовать всему доброму и отвращаться от всего дурного. Такими вы считаете сами себя. Оправдайте же теперь всё это на деле; проведите благородные убеждения в жизнь; оправдайте горячие слова и мечты добрыми делами. Покажите своим примером, что истинная свобода, о которой теперь так много говорят с увлечением и восторгом – иные с искреннем, другие с поддельным, иные сознательно, другие только с чужого голоса, – есть действительно великое нравственное благо, залог всякого добра и преуспевания, а не беспорядочный произвол, не освобождение от требований разума, от закона совести, от личных и общественных обязанностей. Покажите, что вас самих и прежние мечты о свободе были не рановременны и теперешняя радость о ней сознательна, что вы действительно понимаете дух истинной свободы и способны и достойны пользоваться свободой. Время воспитания для вас кончено, но только школьного; начинается воспитание в обществе, в жизни. Это воспитание более трудное; потому что предметов, которым нужно учиться, теперь будет у вас больше, а наставников у вас останется только ваш собственный разум и совесть.
Именно, ваш выпуск из заведения совсем не означает, что вас уже нечего более воспитывать; а то, что в вашем же воспитании настала такая пора, когда вы сами должны воспитывать себя. И ещё не очень много чести и радости будет и вашим воспитателям и вам самим, если вы успеете только сохранить в жизни то, что внушено вам в школе. Вот тогда честь и радость, была бы и нам и вам, если бы в каждом из вас горело желание продолжать и продолжать свое развитие, – идти гораздо далее того, на чем известный определенный срок воспитания и различные условия наших заведений принуждали нас остановиться здесь.
Это касается прежде всего самих занятий наукой – умственного развития. Жалко было бы предположить между вами таких, которые, чувствуя себя уже достаточно образованными, рады теперь, с окончанием курса, покончить всякие умственные занятия. Таким по совести нужно было бы сказать, что они не только не получили достаточного образования, но даже не понимают еще, что такое наука и знание; потому что верный признак живого понимания науки есть именно стремление к дальнейшему и дальнейшему развитию, любовь и жажда знания, усиливающаяся по мере приобретения сведений, живое убеждение в том, что у науки нет конца, – и благородная радость об этом, что такому высокому жизненному наслаждению нет конца. В некоторых из вас может быть начали только показываться ростки такого живого понимания науки. О, как их нужно желать и стараться, чтобы эти прекрасные ростки не заглохли, но принесли обильный плод в жизни! Не у всех, конечно, будет одинаковая возможность поддерживать в себе умственные интересы. Но, слава Богу, теперь не то время, когда люди, желающие знать что-либо, должны были идти за знаниями за тысячи верст, терпеть голод и холод и всякие лишения, представляться странными и жалкими в глазах других людей, теперь огорчения от самых близких сердцу.
Везде, куда бы кого не бросила судьба, теперь можно найти какие-нибудь средства учиться; и тот кто рассеянной и простой жизнью допустит в себе заглохнуть прекрасным и благородным стремлениям, уже не будет иметь права жаловаться на гнетущую среду (как бывало прежде у людей, впрочем большей частью слабых и ленивых), а должен будет жаловаться на самого себя.
Еще гораздо больше внимания, чем развитие умственное, будет требовать от нас нравственное развитие – образование сердца и характера. Здесь дело представляется тем более серьезным и трудным что в этом отношении все ваши воспитатели, хотя старались, конечно, сделать все возможное для вашего приготовления к жизни, но многого сделать не могли по самому существу дела. Для этого нужна не школа, а сама жизнь. Не физический возраст сам по себе, не одно приобретение знаний, а опыт, практическая проба, жизненные столкновения образуют характер. До сих пор ни в вашем возрасте, ни в вашей сфере знаний и интересов, ни в том кружке, в котором вы жили, не могло представиться сложных и трудных столкновений. Вам старались внушать добрые нравственные понятия, вам показывали добрые примеры, вас старались охранять от всяких соблазнов и дурных увлечений. Вот, кажется, все, что могли сделать для вас в школе. Но каждое истинное нравственное понятие, твердое и неизменное в своей сущности, может разнообразно видоизмениться в приложении к бесчисленным частным случаям жизни, которые предусмотреть заранее нет никакой возможности. Но охранение от соблазнов и увлечений, конечно, полезное и необходимое в молодых летах для того, чтобы дать окрепнуть и сохраниться целыми для жизни и нравственным силам, не спасет вас от столкновения с соблазнами и увлечениями на будущее время. В том-то и дело, что жизнь представит вам множество таких положений, о которых вам до сих пор и думать не приходилось, и в которых много потребуется от вас уменья – правильно приложить свои нравственные понятия даже и в том случае, когда они у вас действительно созрели. В том-то и дело, что в жизни будете встречать вы такие соблазны, которым на первых порах и значения большого не будете придавать, в которых и не будете подозревать большой опасности и увлекающей силы, и которые, мало-помалу овладевая человеком, иногда доводят его чуть ли не до невозможности воротиться на добрый путь. Много внимания, много борьбы нужно. Конечно, если вы постарались заложить в себе твёрдые и ясные нравственные убеждения, можно надеяться, что вы будете выходить из этой борьбы целыми и крепкими. Но с другой стороны не нужно много полагаться и на саму твердость и безошибочную верность своих убеждений; иногда такая самоуверенность сама в свою очередь ведет человека к заблуждению и падению... Не нужно и того забывать, что жизнь, в которую вы вступаете, далеко не идеальная, люди, с которыми вам придется иметь дело, – не ангелы. Это нужно знать – не для того, конечно, чтобы с гордым и, как это бывает большей частью, с ошибочным, иногда с заведомо фальшивым и легкомысленным сознанием своего нравственного превосходства над другими, бросать грязью на всех и на все, а для того, чтобы по возможности хоть себя-то как-нибудь уберечь чистым от грязи, – для того, чтобы быть не слишком строгим и требовательным по отношению к другим, и постоянно внимательным к себе.
Так, жизнь – не забава, не шутка, не смена удовольствий и праздного препровождения времени; жизнь – подвиг великий. Жизнь постоянное внимание к себе и ко всему окружающему – наука, никогда не оканчивающаяся, – труд неустанный, прежде всего над собою, затем во благо других, – борьба со всем, что есть дурного – опять прежде всего в нас самих, затем посильная и разумная борьба со злом вокруг нас. Еще выше – истинная жизнь, как научает нас понимать ее наша святая вера, есть любовь и самоотвержение. Ваша начинающаяся служба сама по себе потребует от вас и труда, и борьбы, и может быть жертв самых великих. Дай Бог вам совершить свой жизненный подвиг с истинною честью и славою. Дай Бог вам понести все труды и жертвы своего служения, не по однажды неизбежному требованию закона, не с одним холодным сознание долга, как чего-то внешнего человеку, но с истинно-христианскою любовью и самоотвержением, которое чистой душе также сродно и понятно, как естественны и сродны всякому любовь к себе и чувство самосохранения. В таком случае все ваши труды и жертвы будут и для вас самих легче, и перед Богом и перед обществом ценнее. Не вся, конечно, жизнь ваша будет состоять в трудах и жертвах. Будут времена отдыха, покоя, свободы. Но нужно сказать вам, в такие-то времена, и особенно, может быть, в вашем положении – нужно быть наиболее внимательными к себе и беречь себя от умственного и нравственного усыпления и расслабления. Вы знаете примеры, как для самых славных и победоносных воинов бывают иногда опасны не столько времена борьбы с внешними врагами, сколько времена торжества и успокоения, дающие больше сил внутреннему врагу – склонности к пустому, праздному, и затем беспорядочному и порочному препровождению времени.
Святая вера – вера в Бога, всему жизнь дающего и всем управляющего, – в Бога, Который есть непреложная Истина, всеобъемлющая Любовь, высочайшая Святость не какое-нибудь отвлеченное представление (идея) истины, любви и святости, по сама живая Истина, Любовь и Святость, в человеческом образе явившаяся нам во Иисусе Христе-Искупителе нашем и всегда пребывающая с нами благодатью животворящего Духа во святой своей Церкви – вера истинная и живая – живое общение с этой самой вечной Истиной, Любовью и Святостью да сопутствует вам в вашем жизненном подвиге, да сохранит вас в истине, любви и добродетели, да будет вашей опорой, руководительницей, утешением, и надеждой во всю вашу жизнь до самой смерти, где бы вам ни случилось встретить ее.
«Святые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избавлялись от меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, обращали в бегство полки вражеские» (Евр.11:33–34)
А хотите знать еще более чудные и славные действия веры?
«Иные терпели поругания и побои, узы и темницу, были побиваемы камнями, перепиливаемыми, подвергаемые пыткам, умирали oт меча, скитались в рубищах и козьих кожах, терпя лишения, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались в пустынях и горах, в пещерах и ущельях земли» (Евр.11:36–38) – и все это во имя веры, ради Бога, во благо ближних.
«Так и мы, братья, имея вокруг себя такой сонм свидетелей веры, отложим всякую гордость и связывающий нас грех, и с терпением пойдем на предлежащий нам подвиг ЖИЗНИ и служения, взирая на Вождя и Совершителя веры – Господа нашего Иисуса Христа» (Евр.12:1–2).
II. Жизненные опасности и задачи для молодых поколений настоящего времени
«Жатвы много, делателей мало молитеся Господину жатвы, чтобы Он послал делателей на жатву свою» (Мф. 9:37–38)
Вам, молодые люди, приходится вступать в жизнь в такое время, когда жить становится особенно трудно. Вам, поэтому, с особенною внимательностью нужно всмотреться в самих себя, какие силы вы несете на служение обществу, – и в окружающую среду, какие задачи она представляет для вашей деятельности, и какие условия дает для выполнения этих задач.
Новое время представило нашему обществу много новых задач и вопросов для разрешения вступающим в жизнь поколениям. И при всей напряженной работе сил общественных, чувствуется недостаток в силах для разрешения этих широких и сложных задач. Прошло то время фальшивого, но успокоительного самообольщения, когда мы с гордостью говорили, что сил у нас великое множество, только простора и дела им нет, и недостаток дела любили относить к посторонним, не зависящим от нас условиям. Прошло и то недавнее время восторженной напряженности, когда мы с полной уверенностью в своих силах бросались на встречу новым задачам и вопросам, друг перед другом спешили ставить всё новые задачи и вопросы с полной уверенностью что у нас достанет сил справиться со всеми ими, и жаловались только на медлительность введения этих вопросов в жизнь общественную административным путём. Настала пора раздумья и разочарования в себе; мы чувствуем, что дел у нас много, – только сил для совершения дел недостаёт. И повсюду опасения за успех вводимых в жизнь реформ, – как бы эти реформы не остались без действия, или не были даже искажены, при недостатке деятелей, способных вводить их в жизнь общественную. Прекрасные формы жизни, заимствованные из других стран, могут дать совсем не тот результат, как там, при дурных исполнителях. И так, все выходит шатко в нашем общественном прогрессе: меры хороши, а исполнители плохи; дела много, а деятелей нет; и если бы можно было сказать – вино новое, а мехи старые, – нет, мехи поновлены, а вино часто выдохшееся, – форма блестяща, а содержание пусто. Жатвы много, а делателей мало.
* * *
От чего же это зависит? Мы не беремся указывать всех частных причин этого явления. Тем не менее мы считаем своим долгом пускаться в обсуждение и осуждение внешних, например административных условий для развития общественной деятельности. Наше дело указать только самые общие, и собственно нравственные, от нас самих зависящие условия нашей слабой деятельности, наших неуспехов в общественной жизни, в предостережении вступающему в жизнь поколению, что бы оно, по возможности, избегало тех подводных камней в жизни, о которые всего более сокрушаются крепость и успех дела общественного.
И прежде всего указанное грустное явление в нашей общественной жизни зависит, кажется, от того, что у нас много сил растрачивается совершенно даром – в ранней молодости, еще не достигших полного образования, не употребленных в дело. И вот вам первое желание, молодые люди: дай Бог вам в молодости сберечь свои силы крепкими и неповрежденными для труда серьезного. Свято храните здоровье тела, и чистоту сердца, и трезвость ума, и крепость всех физических и нравственных сил. Молодость, к сожалению бывает слишком самонадеянна и не расчетлива в своих силах. В молодости думается, будто жизни нет конца и силам нет меры. Простое горячечное напряжение принимается за избыток сил, который как будто нужно издержать как можно скорее. Молодость с увлечением бросается на все, часто не соразмеряя силы с тем за что борется. Как будто в сознании, что опытность есть преимущество жизни, молодые люди нередко слишком рано стараются быть опытными, и большую частью не в том, в чем следует. Преждевременно и искусственно возбуждаются и раздражаются страсти, и без того трудно сдерживаемые в молодом возрасте. Наслаждение удовольствиями не в меру доходит до притупления вкуса к удовольствиям, а в иных и до жалкого пресыщения жизнью. Здоровье тратится попусту от нерасчётливого распределения сил и времени. Ум, еще не укрепленный знанием и мыслью, раздражается сомнениями и вопросами о таких предметах, с которыми не под силу бороться и самому окрепшему уму. За недостатком настоящих подвигов и волнений в жизни, за недостатком серьёзной борьбы, – молодость нередко выдумывает себе воображаемые подвиги, фальшивую борьбу, а силы-то тратятся на них истинные. Все в напряжении, часто в искусственном, фальшивом напряжении… Жизнь преждевременно изливается, – преждевременно тратятся силы. А потом настает настоящая жизнь, настоящий подвиг, – сил уже нет. Опять же преждевременное недовольство жизнью, разочарование, иногда, трусость перед жизнью, плаксивые жалобы на других людей, или на какую-то, никем незнаемую, и всех будто преследующую судьбу. Вот печальная история многих поколений, – и вот главная причина недостатка сил у нас для дела общественного. Счастлив тот, кто в молодости не изведал этой истории и сохранил крепкие силы для серьезного подвига жизни... Трудно и, может быть несправедливо, было бы требовать от молодости, чтобы в ней вовсе не было увлечений. Этим, говорят, жизнь красится: да справедливо ли говорят, и в каком смысле нужно понимать эти слова? Таков, говорят, по крайней мере, непременяющийся закон естественной жизни человека, что дело в ней всегда мешается с бездельем и истина достигается путем многих ошибок. Но если есть какой прогресс в жизни, если новейшие поколения в том полагают свое преимущество, что им досталось наследие прежних: то можно же желать, чтобы горькие опыты поколений предшествовавших не остались без плода для последующих, – чтобы молодые люди нынешнего времени серьезнее смотрели на жизнь и лучше дорожили силами, чем прежние. Между тем, когда мы смотрим на окружающую среду, грустно и страшно делается за молодые поколения, вступающие в жизнь: столько соблазнов предстоит им, – и что всего опаснее, соблазн в нынешнее время представляется не просто как соблазн, а чуть не как святое, нравственное требование жизни. Ложь выступает под видом истины, – грех маскируется красотою нравственного долга. Являются у молодого поколения особенные руководители, намеренно сбивающие его с твердого пути; и проповедуются целые теории, оправдывающие преждевременную, безрасчетливую растрату сил. Проповедуют учение о правах и свободе плоти, дающее повод молодым людям оправдывать преждевременное и незаконное удовлетворение страсти, как разумную и законную потребность природы. В ущерб гармоничному и целостному развитию духовных сил, иссушают душу молодых людей преждевременным развитием склонности к сомнению и отрицанию, даже не научив их наперед владеть опасным оружием логического анализа и отрицания. Проповедуют льстивую для юношеской лени мысль, будто для того что бы быть развитым человеком, нет надобности укреплять ум серьезным и трудным учением, а достаточно прочитать пять – шесть книжек новейшего направления, дабы из них извлечь только так называемые последние результаты современной мысли. Завлекают молодых людей, еще не изведавших жизни, не укрепивших ума и характера, просто не расставшихся со школьной скамьей, прямо бросаться в водоворот общественной борьбы и в ней нередко навсегда губить свои силы, свою судьбу. С ранних лет стараются убивать в молодых людях лучшие теплые и бескорыстные чувства и привязанности, святые чаяния души человеческой, самую дорогую веру в жизнь и людей – жесткими и сухими материалистическими воззрениями на ЖИЗНЬ и людей. Лестны эти теории для испорченной природы человеческой, потому что они льстят всякой распущенности и безделью, снимают узду с дурных инстинктов природы. Естественно, что они с успехом распространяются в молодом поколении, еще не опытном и жадном до всего нового, – и сколько зла отсюда выходит! Дай Бог, чтобы зло ограничивалось, по крайней мере, только временным омрачением нескольких молодых умов. Избави Бог, как бы им не были искалечены нравственные и физические силы почти целого поколения...
Много сил тратится и убивается у нас попусту в молодости; но если бы и в зрелом возрасте, когда мы делаемся настоящими общественными деятелями, мы все, по крайней мере, большую часть оставшихся сил употребляли в дело, на пользу общества, – великая была бы в обществе масса сил деятельных. Но не так бывает. И большая часть жизни посвящается у нас так называемым развлечениям, удовольствиям, личным интересам, просто праздности и безделью, а не делу. Леность, бегство от всякого дела и преимущественно апатия к делу общественному – наши исконные враги. Вот другая причина вялости и шаткости нашего общественного прогресса. Вот другое благожелание вам, молодые люди! Дай вам Бог, сохранив целые и крепкие силы для жизни и приготовить их к жизненной деятельности серьезным развитием, быть настоящими людьми дела, а не празднолюбцами, – не искателями одних забав, развлечений, личных выгод и т.п. Не новое что-нибудь мы здесь высказываем. В наше время (и за это честь ему) все говорят о деле и между молодыми людьми теперь более, чем когда-нибудь прежде, можно услышать фразу: «нужно дело делать!» Haше время по преимуществу называют временем деловым, собственно в молодом современном поколении зародился, говорят, в последние годы целый особенный тип людей дела (реалистов), т. е. людей с особенно сильным стремлением и способностями к делу. Увлечение делом в наше время доходить как будто даже до крайности. «Не нужно иметь людей чувства, говорят почти так, пустых сантиментальных фантазеров; – поменьше людей знания и мысли, сухих доктринёров, – побольше людей дела, пожалуй, пусть будет и мысль и чувство, но чтобы они непримерно имели деловое, практическое направление, – чтобы мысль, например, только и занималась тем, что нужно есть и пить, – а чувство только и чувствовало состояние насыщения и голода». Но известная истина: не всегда-то так бывает на деле, как бывает на словах. Мы не станем подозрительно относиться к серьёзным и дельным стремлениям молодого поколения. Мы не будем слишком строги к нему, как строго оно часто относится к поколениям прежним. Во-первых, мы знаем, что далеко же не все молодые люди принадлежат к этому особенному типу молодых людей, которые имеют такое высокое понятие о своих деловых способностях, и почему-то, ни с кем не спросившись, считают себя не только представителями молодого поколения, но выдают, как будто все молодое поколение в них заключается. Далее мы знаем, что и всегда во всех поколениях бывали настоящие люди дела, и бывали люди праздные, бездельные, иногда просто так и считающие себя людьми праздными, бездельными, а иногда, против, еще более самих деловых людей любящие выставлять себя людьми горячо и неутомимо деятельными, в сущности же только имеющие ловкость отговариваться от дела красивыми фразами. В каком поколении больше способных и усердных к делу людей: – в том ли, которое выходит из школ в шестидесятых годах, когда говорят, и появился этот вышеупомянутый тип, людей дела – реалистов, или в пятидесятых, сроковых, тридцатых, – этого мы не станем решать. Да и трудно в этом отношении было бы сравнивать поколения шестидесятых годов с поколениями хоть сороковых, – и потому что если о последних мы кое-что знаем, каковы они были, что сделали, кто между ними особенно отличился, как общественный деятель, то о первых пока решительно невозможно сказать определенного суждения, каковы они будут, и сколько из них выйдет великих деятелей. Им принадлежит будущее, – пока мы от них ничего не видели, пока мы только много слышим о них. Мы не отрицаем того, что в этом поколении много деятельных людей. Нам хочется верить этому, что в нем больше выйдет деятельных людей, чем в прежних поколениях. Этому так и быть должно; иначе было бы бесчестье молодому поколению, потому что это поколение живет позже прежних, и живет при более благоприятных условиях. Но, именно ради самого уважения к серьезным и деловым стремлениям молодого поколения, желалось бы видеть в нем менее таких качеств, которые не служат признаками настоящей серьезной деятельности. И прежде всего, опасный для дела признак – это то, что многие молодые люди слишком уже много говорят о своих «деловых способностях» и стремлениях. Болтливость и пустословие – не признак деловых людей. Кто на самом деле делает дело, тому некогда, да и нет нужды много говорить о своей деятельности. У кого трудовая жизнь обратилась в привычку, тот не станет везде выставляться со своими трудами, потому что они для него не составляют чего-нибудь особенного, необычайного, годного на выставку, они для него такое обыкновенное дело, о котором и говорить нечего. Кто много хвалится свои бескорыстием, самоотвержением, мужеством, это почти всегда верный признак того что случаи бескорыстия, самоотвержения, мужества, редки в жизни этого человека; поэтому-то он и старается постоянно держать их на глазах у себя и у других, как нечто выходящее из ряда вон, как нечто необыкновенное. Точно так же, кто любит хвалиться своей деятельностью, у того деятельность едва ли составляет привычку жизни… Ещё хуже того что многие не делая почти ничего, а только много говоря о деле, не только других стараются уверить, что они дельные люди, но и сами искренне уверенны в этом. Это довольно новое и очень опасное явление в нашей общественной жизни. В прежние времена делали дела мало, – по крайней мере, много и не думали о своей деятельности и не придавали ей большого значения. Потом незадолго до нашего времени, был, говорят, в нашем обществе, особенный тип людей, всю жизнь по-видимому гонявшихся за делом, тосковавших о деле, и всю жизнь по-видимому ничего не делавших, частью по причинам от них не зависящих, – частью по их собственной вине, потому что они не умели найти и приладить себя к делу, потому что они были искажены и испорчены в самом воспитании, – потому что наконец, много еще оставалось в их натуре, лени природной и от предков наследованной, а убеждение в необходимости труда, проникшее в ум и затронувшее сердце, не было бы настолько сильно, что совершенно переработать натуру и весь строй жизни и искоренить старые, неприязненные труду привычки, – внешних же возбуждений к труду, при обеспеченности жизни было мало. Много в нынешнее время смеются над этими, отживающими свое время, людьми, – много укоряют, что жизнь их прошла бесследно, и ничего не внесено ими в общественное дело. Не говоря уже о том, что этот последний упрек далее не совсем справедлив, не говоря уже о том, что эти люди имели в своё время больше оправданий для своей не деятельности, чем бездельные люди нашего времени, – нужно отдать им справедливое в том что они, по крайней мере, не обманывали себя и других, не говорили много о своей деятельности. Напротив, они так и считали себя людьми бездеятельными, мало того, – неспособным к делу, испорченными для дела, лишними в жизни людьми. Силен был в них дух самоиспытания и самообличения, – и этот благородный дух самообличения, сам по себе должен был дать несколько добрых залогов для общественного развития. Вот этого-то самообличения и самоиспытания, к сожалению, мало заметно в настоящее время. Большая часть нынешнего времени, так довольна собой, что становится страшно за них самих и за будущее нашего общественного развития, потому что это довольство собой есть главный источник отупения и нравственного застоя, может быть в начале просто по реакции давнему привычному безделью. В нынешнее время особенно много стали говорить о деле, и договорились до того, что оглушили самих себя своими словами, и праздные фразы о деле начали принимать за самое дело. Вот здесь-то большая опасность, как бы иные не удовольствовались даже этим. Тунеядец, сознающий своё тунеядство, всё еще подает надежды на исправление, – и то по крайней мере своим примером он не слишком вредно действует на других. Но от тунеядца, выставляющего себя деловым человеком, решительно нечего ожидать, – и он самое вредное явление в обществе по нравственному влиянию на других! Еще новый опасный для дела признак времени: между многими так называемыми деловыми людьми современного развития распространяются поверхностные, извращенные понятия о деле, не только отличающееся в них незнакомство с настоящим делом, но что еще хуже, внушающее опасение за их способность к делу и за будущее время. Мы уже упоминали об одном из таких ложных понятий; в наши времена как-то слишком резко стали разделять область практического дела от области мысли и чувства. «Поменьше нам, говорят, философов – людей мысли, – вовсе не нужно людей чувства, – давайте нам людей дела!» Положим, подобные фразы не что иное как неловкое выражение мысли, имеющей в основании своем нечто справедливое, т. е. что мысль и чувство не должны заниматься предметами, совершенно от- влеченными от жизни, а должны иметь практическое, близкое к жизни направление. Но в деле серьезном и самая неточность выражения мысли, спутывая и сбивая с толку и крепкие умы, может принести много вреда. Вот не в этой ли неточности берет свое начало распространяющееся в новейшее время легкомысленное и вредное пренебрежение к серьезной науке, к чистому искусству, – ко всему тому, чего мы хорошо не понимаем, и на этом основании считаем себя в праве совершенно отрицать? Не отсюда ли происходит и то, что у нас иные преждевременно стремятся на поприще общественной деятельности, не кончив курса школьного образования и оставаясь плохими учениками в школе, утешают себя мыслью, что они будут великими общественными деятелями в жизни? И пустые мечты, ложные представления о деле! Без знания, без истинного одушевления не может быть настоящего дела, – а тем более важного дела общественного. Дело человеческое должно быть похоже на работу машины, или неразумного животного. Оно только тогда хорошо, когда управляется знанием и согревается одушевлением. Поэтому, не отвращаться нам нужно от людей мысли и чувства. Но, дай Бог побольше нам людей мысли, обогащенной знаниями, и людей истинного одушевления, – только тогда будут у нас и настоящие люди дела! И пусть поменьше будет таких деятелей, которые, подобно рабочей машине, готовы делать всю жизнь, для самих себя неведомо что, без участия мысли и чувства, в направлении, какое угодно будет давать их силам тем, для кого выгодно распоряжаться этими силами как механическими силами... Другое еще более распространенное в наше время, и не менее ошибочное и вредоносное мнение о деле, – будто делать дело и стать деловым человеком очень легко. Такое понятие естественно может образоваться при незнакомстве с настоящим делом. Зная о труде понаслышке, или смотря на труд со стороны, очень натурально не заметить трудности труда. Отсюда легкие взгляды на дело и фальшивая уверенность, что мы способны ко всякому делу, за какое бы не принялись. Отсюда беспощадная строгость и к оценке чужих трудов, может быть, и небезукоризненных, нo все-таки, как всякий труд, заслуживающих уважения. Слишком скоры и щедры бываем мы на приговоры другим. «Тот ничего не делает», другой делает свое дело чрезвычайно дурно, а между тем дело кажется, такое легкое, – нам стило бы только приняться за него, и у нас, бы оно пошло совсем иначе. Нет, друзья, не обольщайте себя; такой взгляд на дело больше всего показывает, что мы еще не знаем настоящего дела. Смотря на труд со стороны, (естественно, мы говорим но не видим трудности труда). Но не так будет рассуждать знакомый с делом. Нет, никогда не обольщайте себя приятной, но обманчивой мыслью, будто стать общественным деятелем легко. Ничто серьёзное в жизни не достается легко. Как в деле образования, так и во всяком деле, по пословице, корни бывают невкусные, только плоды сладки. Кто желает быть общественным деятелем, должен приготовить себя к тяжелому труду, – должен не о лаврах думать а наперёд о терниях, через которые лежит путь к лаврам. Иначе, приступая к делу слишком легкими понятиями о деле, мы на первых же порах можем испытать разочарование. И первый же опыт покажет, что дело делать далеко не так легко, как думалось, – и хорошо, если этот первый опыт не охладит, не разочарует нас, а только образумит на будущее время. А то и так бывает, что иной, испугавшись трудностей первого дела, теряет потом энергию на всякое дело; а иной всю жизнь будет бросаться то на то, то на то на другое дело, – и никогда ни одного дела не сумеет выдержать и довести до конца. Это стремление бросаться на всё и ничего не успевать сделать, – хвататься за самые великие, за самые широкие и, большей частью, не касающиеся нас дела, – не умея делать дел самых простых, самых простых, собственно до нас относящихся, – это так же характерный признак времени, много мешающий успеху общественной деятельности. За науку мы беремся, – нам сейчас хочется перестроить ее в самых основаниях, освоить новыми воззрениями материал науки, не давая себе труда наперед изучить основательно этот материал, когда не имея самых простых, элементарных сведений в том, о чем мы рассуждаем с такой самоуверенностью. В общественной деятельности нам представляется какими мы могли бы быть великими государственными людьми, законодателями, организаторами, реформаторами общества. И между тем мы не умеем быть просто исправными исполнителями самых несложных отправлений общественной деятельности, – хорошими чиновниками, офицерами, учителями и т. д. Просвещать кого-нибудь хотим, – нам всего противнее иметь дело с какой-нибудь азбукой или арифметикой (оно же все таки и труда и терпенья некоторого требует): толи за дело прямо взяться за политику и философию и сообщать своим прозелитам так называемые последние результаты современной мысли. Порыв гуманности и человеколюбия пробуждает в нас, – мы прямо хотели бы облагодетельствовать целое человечество или уж, по крайней мере, целый народ, а до того иногда и дела нет, что кто-либо из людей самых ближайших к нам терпит крайнюю нужду... Странное противоречие считать себя способными к великим делам, и не умея делать малых. Но в нем опять прежде всего видна неблагородная привычка тянуться за лаврами победы, едва понаслышке зная о борьбе, а потом наше непонимание настоящего дела; ибо кто же из людей понимающих станет думать, что делать великие дела легче, чем малые? Наконец здесь же находит себе убежище опять-таки та же наша лень, пустота, любовь к безделью. Бросаясь в высокие и широкие сферы деятельности, всего удобнее ничего не делать, а казаться делающим. Здесь удобно ограничиваться одними словами о деле, если взяться за дело и ничего не сделать, извинить себя широтою предпринятой задачи, силою противодействующих обстоятельств, неимением опоры в окружающей среде и т.д. И понятно однако ж, что такое отношение к делу не должно принести никакой пользы обществу; напротив, ничто более не может вредить ему, как это намеренное усыпление и без того дремлющих сил, – обманчивый призрак деятельности там, где нет никакой деятельности. Только тогда общественное дело будет развиваться правильно, когда каждый из нас будет исправно и добросовестно делать прежде всего своё, хоть и малое дело, не вмешиваясь в чужие. Тогда будут у нас великие деятели в вышних общественных сферах, когда будут вполне исправные в низших: потому что, если кто является плохим и неспособным деятелем в высшей сфере деятельности, – это именно более всего зависит от того, что он слишком легко относится к низшим сферам. Нужно всегда начинать с малого, что бы быть способным делать великое. Мы не ту нравственную ограниченность здесь проповедуем, чтобы каждый ограничивался только механическим исполнением своего дела, относясь совершенно безучастно ко всем прочим интересам общества и не обращая даже внимание на то, какое значение занимает его дело в великом деле общественном. Нет, пусть каждый по мере своего понимания и живости натуры, мыслью и сердцем принимает участие в интересах общественных, но пусть не представляет это чем-то особенно важным, пусть этому не придает значения дела; кроме этого пусть каждый изберет себе специальный круг деятельности, в котором мог бы приложить свои общие идеи о благе общественном, строго испытывать наперед к чему кто способен, или в случаях затруднений в этом вопросе, следуя простому указанию обстоятельств жизни и других опытных людей. У кого есть великие силы, у того они скажутся и в малой сфере деятельности, – и сама собою будет расширяться для них эта сфера, по мере приобретения нужной и для великих сил жизненной опытности.
Еще одна из главнейших причин недостаточного успеха в нашей общественной деятельности заключается, по нашему мнению и в том, что у нас очень мало дают, или почти вовсе не дают значения нравственности в делах общественных. Известная способность и некоторая подготовка к делу, помимо всяких случайных условий, у нас все еще требуются от общественного деятеля; но что касается до нравственных качеств и требований, – до них, собственно говоря, никогда почти не бывает дела, ни тому кто принимает на себя общественную деятельность, и никому другому. Правильная мысль, что добрая нравственность (а тем более один наружный вид нравственности – лицемерная нравственность) сама по себе не может заменить способность человека к известному делу, т.е. не может дать обществу ни хороших офицеров при недостатках военного образования и способности к военному делу, – ни хороших учителей при недостатках знаний и педагогической опытности, – ни хороших литераторов при неумении писать и т.д. Но эту правильную мысль у нас исказили, довели до крайности, извратили в совершенно другую ложную и вредную мысль, что для общественной деятельности вовсе не нужна нравственность, что между общественной деятельностью и личной нравственностью деятелей нет, не может быть и не должно быть ничего общего. У нас никого не удивить, напротив, всем покажется совершенно справедливой и в сущности превратная и вредная мысль, что можно быть хорошим общественным деятелем, прекрасным офицером, образцовым чиновником, отличным двигателем народной промышленности и торговли и быть в тоже время быть человеком безнравственным. Мало того – офицером, чиновником, – у нас равнодушны к нравственным требованиям даже в таких сферах жизни и деятельности, которые, главным образом, могут держаться на нравственном влиянии. У нас думают, что можно быть прекрасным отцом семейства, образцовым воспитателем юношества, великим пророком – карателем и учителем целого общества, поэтом, публицистом, – и быть в тоже время человеком безнравственным. Какие плоды из этого? Во всех сферах общественной жизни – нравственное растление и зараза, от которой трудно уберечься самой чистой и самой кроткой натуре, которая не поддаётся никаким внешним реформаторским мерам, именно поэтому наружные лекарства не помогают там, где корень болезни кроется глубоко внутри. Неправосудие и лихоимство в администрации, обман и банкротство в торговле и промышленности, формальное исполнение обязанностей почти во всех сферах государственной и общественной службы, угнетение и растление молодых сил в образовании и воспитании, – недобросовестность обращения со словом и мыслью, ради ловкой фразы и выгодной платы, готова затуманить и развратить тысячи умов в литературе, разлад и ослабление самых кровных связей в семье и почти совершенное отсутствие связей общественных, недостаток сочувствия, доверия и уважения, холодность и апатия к интересам страны и народа! Кто скажет, что эти страшные нравственные болезни чужды нашему общественному организму? И нечего жаловаться на них и нечего надеяться исправить их какими-нибудь внешними средствами, пока будет оставаться без внимания самый корень этих болезней, пока у нас не перестанут думать, что можно у нас весь век прожить отлично, и великую услугу обществу оказывать и приобретать всеобщее уважение, нисколько не заботясь о нравственности. Общество как будто или во все не задается самим вопросом о том что такое нравственность или если себе и создает известные нравственные идеалы и требования, то самые произвольные, до крайности ограниченные, и нередко вовсе превратные и поэтому до крайности разнообразные и изменчивые, смотря по духу времени и характеру кружка, в котором таковые идеалы и требования создаются. Там нравственностью называют умение прилично вести себя внешним образом, прилично ходить, сидеть, кланяться и говорить и т.п., в другом месте – современные нравственные требования, наоборот, эмансипация от всяких приличий, полнейшая бесцеремонность и оригинальность в одежде, разговорах, образе жизни и т.п. Там выше всего ценятся лицемерие и ханжество, а здесь вольномыслие и небрежность ко всему святому, там больше всего поощряют бессловесность и рабскую покорность, здесь великим нравственным подвигом, считается грубость и дерзость, особенно перед высшими себя. В так называемом общественном мнении опоры для преграждения вредных и безнравственных влияний нельзя найти ни какой. Оно большей частью остается равнодушным к самым возмутительным и вредным явлениям общественной нравственности, – иногда как будто вооружается грозным приговором против общественных пороков, но в какую сторону направляется эта гроза общественного приговора, почему только в ту, а не во многие другие, более значительные, – это совершенно зависит от какой-нибудь случайности или в отношениях обстоятельств; поэтому-то часто и изменяются требования и приговоры общественного мнения. Вчера оно с беспощадностью и строгостью карало всякое необычное проявление самостоятельности или умственной силы, преимущественно в молодом возрасте, а сегодня рукоплещет проявлениям уже не самостоятельности, а просто проявлению своеволия и боится сказать правдивое слово так называемому молодому поколению. Вчера оно подавляло своим презрением увлечения и соблазн в слабой женщине (поощряя собственно своим потворством, а иногда и похвалами грубый, грязный и холодно-расчетливый разврат мужчины, поставившего своей специальностью обольщения и победы известного рода); сегодня же общественное мнение с полнейшим равнодушием слушает и похваливает за бойкость речи новые теории о том, что брак есть предрассудок, девическая стыдливость и невинность – глупость, воздержание от страстей – грех против природы, семейный связи – деспотизм и т.д. Вчера общественное мнение с неимоверным усердием ратовало против взяточников (конечно, только на словах, на деле взяточники всегда могли пользоваться почётом и всеми выгодами общественного положения), – сегодня же оно чуть само не начинает опять склоняться к тому мнению, что без взяточников общество существовать не может, и восставать против них – одно вольнодумство. Даже не вчера и не сегодня, а тут же в одно время и в одном месте – одно известное нравственное свойство подвергается осуждению, а в другом оно поощряется; например осуждается как низость всякое даже и на разумных основаниях допускаемое, признание авторитетов – на словах, – и поощряется как мягкодушие и любезность самое униженное прислуживание перед милостивцами – на деле; – подвергаются осмеянию и возбуждают отвращение, как признак варварства, всякие проявления грубости и дерзости на сходках крестьянских, – и вызывают в иных образованных людях тайное, а в иных явное сочувствие и удивление и подобные же явления в самой высокой сфере общественной жизни – в литературе… Наконец, в довершение всего безнравственность возводится в принцип, оправдывается целым строем нарочно придуманных для того фальшивых философских теорий. Отвергаются вечные, с верою заповедованные, разумом и вечным опытом оправданные начала нравственности, т.е. начала любви и самоотвержения, и на место того проповедуется эгоизм, как единственный двигатель, как живое начало всякой деятельности личной и общественной (а дабы открытая теория эгоизма сама по себе не отталкивала своей явною нелепостью и безобразием, проповедники этой теории стараются маскировать её, объясняя слово «эгоизм» в новом, ни для кого не привычном смысле, приписывая ему вовсе не сродные, от тех же отвергаемые начал любви и самоотвержения, заимствованные черты, дабы путаницею слов спутать самые понятия в обществе, и с большим удовольствием пролить в души доверчивых людей яд в подслащенном виде). Приклоняются с благоговением, как перед великим философским открытием, перед парадоксальною мыслью иноземного писателя, что нравственного прогресса в обществе нет и быть не должно, что благосостояние общества единственно зависит от одного умственного прогресса (накопления знаний) и материального (накопления богатств). Так ли оно на самом деле?.. Да, влияние нравственных сил на общественное благосостояние не так заметно, как влияние знаний и материального довольства, потому что оно распространяется более сокровенным путём и касается не одних внешних (часто обманчивых) сторон общественного благосостояния, а самой его внутренней основы. И конечно, самой суммы нравственных сил в обществе нельзя вымерить аршином, вывесить фунтами, вычислить математически с такой же точностью, или по крайней мере приблизительной вероятностью, как определяется в статистике количество народного богатства, или количество грамотных людей, учебных заведений и печатных книжек, выходящих в известном году и в известном государстве (что, впрочем, не всегда служит верным показателем и самого умственного прогресса в обществе). Потому что естественно влияние нравственных сил в обществе остается незаметным для таких мудрецов нынешнего века, которые на всё смотрят с грубо-материальной точки зрения, которые привыкли всё мерить на аршин и весить на фунты. Но верьте неложному слову писания, что семя святое, есть стояние мира т. е., что истинная нравственность есть самая коренная, самая глубокая основа благосостояния не только отдельных обществ, но и целого человечества. Верьте старой, в старых плохих учебниках часто повторяющейся, а в новых лучших, к сожалению, редко встречающейся истине, что только добродетелями возвышаются, поддерживаются и процветают общества и государства, а упадок нравственный всегда служит в них источником и предвестием самого политического падения. Как это бывает, не понятно разве нежелающему понимать. Разве же в самом деле для общества все равно, будем ли мы привязаны к своей родине только потому, что здесь наши домы имущества и здесь нам жалование дают, или – по искренней любви к отечеству, в живом осознании тех нравственных связей с ним, которые, можно сказать, со всех сторон обхватывают нашу жизнь? Разве для общества все равно, будем ли мы участвовать в его интересах настолько, насколько они касаются нашего кармана или, наоборот, готовы будем в случае нужды жертвовать своими личными интересами для блага общественного? Разве для общества всё равно, что мы не будем обманывать друг друга, воровать, убивать только в таких случаях, когда это неудобно сделать, когда чрез то может выйти вред для нас же самих, когда грозит страх полиции и ответственность пред законом, или же что мы будем отвращаться всех подобных преступлений по своему нравственному чувству? Разве для общества все равно – будут ли распространены между членами добрые, простые и строгие нравы, или роскошь, чувственность, разврат, изнеженность, слабодушие, видимым образом нравственно и физически растлевающая и убивающая общество. Разве для общества все равно – будут ли в семьях отношения между мужем и женой основываться на одних случайных увлечениях, чувственности и расчетах корысти, и отношения между родителями и детьми на внешних, строго определенных гражданских постановлениях, – или на высоком сознании святости семейного союза, на нравственных началах взаимной любви, взаимного уважения, взаимного снисхождения и т. д. Разве для общества все равно – будем ли мы исполнять в нем свои обязанности, я – священнические, вы – офицерские, они – чиновнические только потому, что как будто бы какая-то судьба меня сделала священником, вас – офицерами, его – чиновником, и нас здесь поят и кормят, а больше нам деться некуда, по недостатку подготовки к другим занятиям, или каждый из нас будет исполнять свои обязанности по любви к своему делу, по высокому сознанию святости и важности его в великом деле общественности? Так, мы говорим, только уму, извращенному ложными теориями, до фанатизма предубежденному против истины, на каждом шагу свидетельствуемой жизнью, можно не понять какое влияние имеет нравственность на благосостояние обществ. Она воистину есть глубочайшая основа самого существования и крепости их, и никакое накопление богатства, даже никакое накопление знаний не спасет общество от погибели там, где между членами общества будут распространены роскошь, чувственность, разврат, леность, изнеженность, взаимное недоверие, эгоизм, жестокость сердечная, холодность к родине, апатия к интересам общественным, наконец, как корень всякого зла, недостаток прочных убеждений и отсутствие страха Божьего в совести и сердце, – поэтому нельзя отделять дела общественного от дела нравственного, – и всякому вступающему на поприще общественной деятельности и прежде всего нужно спросить себя, нравственный ли он человек. Всякому желающему послужить обществу, прежде всего нужно дать обществу в себе самом хорошего члена. Всякому, ревнующему о прогрессе – усовершенствовании общества, должно начать нравственное усовершенствование с себя самого. Здесь нужно строгое самоиспытание, искреннее стремление в нравственном совершенстве, твердая решимость на подвиг и борьбу. У нас бывает наоборот. У нас иной готов всё общество, всё человечество преобразовать, тысячи людей уму и нравственности научить, только о собственном исправлении никогда не думает, с одною какую-нибудь мелкою страстью, или привычкой в себе самом побороться у него решимости нет. Стремление к нравственному совершенствованию, личный подвиг, борьба с собой – для нашего времени непривычные слова! Не удивительно, что в наше время распространяется и имеет успех грубое учение, что в человеке свободы нет, борьба с самим собой и личное усовершенствование – невозможны, – человек во всей своей жизни и деятельности – игрушка внешних влияний. Не удивительно, мы говорим, что этому учению верят там, где как будто на самом деле живется только по влиянию внешних обстоятельств, где о нравственном усовершенствовании, о личном подвиге, о борьбе с собою и помину нет. Но пора же наконец пробудиться от такого усыпления и расслабления нравственного, угрожающего крайним измельчанием характеров, утратой всяких личных доблестей в обществе. И пора признать, что все наши фразы о благе общественном ни на шаг не подвинули общества на пути истинного прогресса, пока мы будем оставлять без внимания своё личное нравственное благо… Не спрашивайте, каким образом каждый из нас мог бы принести пользу обществу своими личными подвигами и добродетелями, своими нравственным усовершенствованием. Нравственное влияние распространяется в обществе, как мы уже говорили, путем не столько явным, как распространяется, к примеру, знание или богатство; способа его распространения нельзя объяснить как-нибудь механически; но тем не менее оно есть факт несомненный. Добрый, нравственный человек, уже тем одним приносит пользу обществу, что живет в обществе. Кругом него на всех, имеющих к нему более или менее близкие отношения, распространяется влияние добрых понятий, добрых чувств, добрых привычек, – и трудно сказать, где будет предел распространению этого доброго влияния. Жизнь человека нравственного в обществе способствует возвышению строя общественной нравственности, очищению – так сказать – самой нравственной атмосферы общества. Всякое общество имеет свой нравственный строй, свою нравственную атмосферу: смотря по качеству этой атмосферы, одно общество называют – более нравственным, другое – безнравственным. Эта атмосфера имеет такое же сильное влияние на понятия и нравы отдельных членов общества, как сильно воздушная атмосфера влияет на здоровье и физическое благосостояние людей, живущих на ней. Но и сама эта нравственная атмосфера ни откуда-нибудь из вне посылается в общество, а образуется под условием нравственных понятий, привычек и действий частных членов общества. Общественная нравственность есть – так сказать – сумма или средний показатель нравственности отдельных личностей, составляющих общество. Сюда каждый член общества незаметно вводит струю своего влияния, чистую и здоровую – человек хороший, нравственный, гнилую и вредную – человек дурной, безнравственный. И поэтому не безразличное дело для блага общественного – будет ли каждый из нас нравственным или безнравственным человеком. Всякий дурной поступок наш, всякая грубая склонность и привычка вносить растление и яд в жизнь общественную и всякий личный подвиг, всякий шаг на пути нравственного усовершенствования, всякая, по видимому, незначительная ни для кого не заметная победа над какой-нибудь другой склонностью или привычкою не остается без результатов для целого. Это особенно должно нам внушить осторожность в помыслах, чувствах и действиях и поощрять на подвиг нравственного усовершенствования.
Но где же взять идеалы для прояснения и утверждения нравственных понятий? Где найти силы на подвиг и борьбу? Где путь к нравственному усовершенствованию? Вот наконец, мы дошли до того, что нужно нашему обществу для успеха во всех его добрых начинаниях и стремлениях, и каждому из нас для нашего личного усовершенствования? Аз есмь путь, истина и живот, сказал Божественный Основатель нашей святой веры, и скорее небо и земля перейдут, чем утратят своё значение эти Божественные слова. И после того нечего спрашивать, где нам искать образцов, сил и средств для нравственного усовершенствования. Нам, рожденным, воспитанным и живущим в христианстве, святая религия христианская, кажется, не должна бы быть так чужда, что бы не знать, какое великое сокровище нравственное мы в ней имеем. Живым союзом веры и любви, соединяя души людей с источником всего истинного, доброго и святого, святая религия христианская проливает свет истины и добра и нравственности во все сферы человеческой жизни и деятельности и не только представляет высокие правила и образцы нравственного совершенства, но и дает самые благодатные силы к осуществлению их, к борьбе с собою, к победе над злыми навыками и страстями. Читайте Евангелие, читайте внимательнее Св.Писание, – глубже вникайте в дух и смысл его, – не одним умом, а живым участием всех духовных сил, вы найдете здесь полноту бесконечно высоких нравственных идеалов и живое воплощение всех их в Божественной личности нашего Искупителя. Читайте историю Церкви, читайте жизнеописания святых людей – и здесь вы увидите множество примеров тому, какая святая христианская вера, при самых неблагоприятных условиях окружающей среды, среди самого глубокого и невежества и разврата общественного, умела всегда воспитывать и возвышать до невероятной почти для человека естественного нравственной высоты целые тысячи людей различных полов, возрастов и состояний общественных, – увидите как целые народы из состояний грубого и дикого, возвышенны христианством на высокую ступень прогресса и цивилизации до того что теперь само понятие о народе цивилизованном почти всегда соединяется с понятием о народе просвещенном христианством; увидите как в целом человечестве во всей его истории самый строй нравственных понятий и отношений видимым образом изменялся, возвышался, облагораживался по мере того, как христианские начала проникали в жизнь человечества. Всматривайтесь внимательнее в жизнь хороших и добрых христианских семейств и личностей, – только не лицемерно и суеверно христианских, в которых святая вера служит одним лишь внешним покровом, а глубокой основой и деятельным началом всей жизни, в которых теплота религиозного чувства соединяется с твердым, разумным пониманием самих христианских начал и человеческих отношений, – замечайте, чем различается жизнь таких людей от других, которые живут не по духу Христову, и вы увидите, что христианская вера не перестает благотворно действовать и в настоящее время на души и сердца людей, в том же самом обществе, при тех же самых нравственных условиях, проводя глубокое различие между чадами мира и чадами Христовыми. Наконец, держитесь сколько возможно ближе, общения со св. Церковью, пользуйтесь обильнее и чистосердечнее теми средствами нравственного приуспеяния, которые предлагает Она в нравственном своём учении, своём богослужении преимущественно в св. своих таинствах, – и вы в себе самих, в своей собственной жизни, увидите благодатную силу Божью, поборающую нравственные немощи человеческие. Так недалек от нас полный, глубокий источник нравственной жизни из которого каждый может черпать в свою пользу сколько хочет! К сожалению, почти всегда большинство людей старается как будто нарочно, под разными предлогами обходить этот живоносный и неисчерпаемый источник и искать удовлетворения и оживления своим нравственным силам в каких-нибудь других, мелких и мутных иногда даже и заразительных кладезях самодеятельных человеческих мудрований. И не удивительно что сила зла так глубоко вошедшая в природу человека, и имеющая такую власть над ним, всячески отвращает человека от света и добра под разными благовидными и неблаговидными предлогами. Самый в таких случаях общеупотребительный предлог, которым ленность наша прикрывает уклонение от пути христианской жизни, есть высота, трудность, недостижимость христианского идеала. Но в том, конечно, и высокое достоинство этого идеала для людей всех нравственных состояний, для человечества всех веков и всех ступеней развития, что высоко стоит этот идеал развития над жизнь и на неизмеримую нравственную высоту он поднимает с собою жизнь человеческую и нет конца восхождениям от силы в силу для человека, располагающего свою жизнь по этому идеалу. А с другой стороны в христианстве не налагаются на человека непосильные требования, не требуется от него сразу исполнение всех заповедей и добродеятелей закона христианского, но с любовью приемлется каждый незаметный шаг, всякое незаметное усилие на пути нравственного совершенства. Здесь и малая лепта бедной вдовицы, от усердия влагаемая в сокровищницу Церкви, ценится не ниже богатств многоценных. Здесь и чаша студённой воды, подаваемой жаждущему, во имя Христово, даёт мзду в царствии небесном. В наши времена пытались представить другой предлог для уклонения человеческой воли от нравственного закона Христова. Мудрецы века нашли, что учение Христово не сообразно с человеческой природой, что нравственные требования христианства устарели, что для современно-развитого человечества, нужны новые нравственные понятия, новые идеалы. Не ограничиваясь словами, пытались говорить на деле самые формы нравственной христианской жизни, как например, брак или проявления, выражающие чистую добровольную христианскую благотворительность, заменить по своим понятиям, новыми, то слишком свободными, то слишком деспотическими и принудительными формами. Но гнилые и горькие плоды в самое короткое время дали обществу почувствовать, какими гибельными результатами должно сопровождаться такое сознательное, намеренное уклонение от христианского нравственного идеала... Что же? Убедилось ли общество в том, что вне христианской религии не может быть истинной и крепкой нравственности, а следовательно и самого крепкого залога общественной крепости, общественного развития? Убедилось ли общество в том, что религия христианская поэтому должна быть положена в основу всех реформаторских попыток, всех прогрессивных стремлений, всей общественной деятельности? С глубокою скорбью, мы должны сказать, что для большей части нашего общества (мы разумеем здесь не простой народ, а главным образом наше высшее, цивилизованное, просвященное общество) религия составляет не глубокую основу жизни и деятельности, а только одно внешнее decorum от которого, пожалуй, иным было бы приятно, но только кажется, не прилично и опасно совсем избавиться. И если мы выше говорили о том, что у нас слишком мало думают о нравственности, как глубочайшей основе общественного благосостояния и прогресса, то с тем большее справедливостью мы можем сказать здесь о религии. Между прогрессом общественным и религией, еще решительнее чем между общественным и нравственным делом, у нас не признают ничего общего. Вот теперь в эпоху прогрессивных стремлений и кипучих реформ в обществе, многим ли приходило на мысль, что напереди всех возможных реформ должна идти забота о том, что бы дать религии больше значения в жизни народной, способствовать ощичению и возвышению религиозного понимания и чувства в простом народе, а еще более в так называемом цивилизованном обществе, в большинстве своих членах, доходящих до крайней степени растления религиозного понимания и чувства? Да увенчает Господь желаемым успехом усилия тех немногих личностей, которые прилагают свою душу к этому святому делу; но большинство общества, искренне сказать, до сих пор об этом почти вовсе не думает. Есть и такие люди, которые отделив для религии известный уголок в душе и жизни, всячески стараются сделать этот уголок как можно меньшим, как будто даже бояться, как бы религия не перешла далее назначенных ей границ и не простерла своего влияния на такие сферы жизни и деятельности, в которых признается ненужным и даже опасным влияние религии. Иные как будто думают, что возвышение значения религии в частной и общественной жизни не только не будет полезно, но и даже вредно. И это не какие-нибудь отъявленные радикалы, – безбожники, нигилисты, – нет, иные почтенные отцы семейств, патентованные учителя и воспитатели юношества, руководители общественного сознания в науке и литературе, – многие, так называемые, благонамеренные и даже по-своему, религиозные люди, с отвращением и ужасом, говорящие о всеотрицающем нигилизме, не подозревая о том, что этот ужасный нигилизм есть не что иное как родное чадо, логический результат их фальшивой благонамеренности и религиозности, в известную неделю года, отбывающий все свои религиозные повинности, потом все остальное время потешающий себя легкими шутками насчет религии. Что же опасного предполагают подобные люди в распространении религиозного влияния на общество? Боятся они распространения в обществе каких-нибудь клерикальных иезуитских тенденций, подобных тем, которые мешали общественному прогрессу в католических странах западной Европы? Но не говоря уже о том, что наша православная Церковь еще не подвала повода, заподозревать себя в каких-либо вредных, систематически организованных клерикальных или иезуитских тенденциях, – нужно, по крайней мере, делать различие между иезуитством и истинною христианской религией. Боритесь, если находите нужным, с проявлением клерикальных и иезуитских тенденций в обществе, но из-за этого не лишайте же всего общества благотворного религиозного влияния. Или мы, не уверенные еще в своём умении твердо идти путём прогресса, боимся опять воротиться к тому общественному коснению, в котором, говорят, держало древнюю Русь исключительно религиозное влияние? Но по совести, нужно выражаться правильнее: не само по себе религиозное влияние, а исключительный характер его, по которой религия в древнерусской жизни, в большей части, особенной в последние периоды её, стояла как только внешний decorum, а не проникала во нравственную жизнь народа, всего же более недостаток просвещения, условливаемый многими печальными историческими обстоятельствами, – вот что привело нашу древнюю Русь к застою и коснению (если уже без всякого спора допустить, что наш летучий прогресс последних веков бесконечно выше косной древней Руси). Напротив, может быть именно только влиянию религии, – чуть ли ни единственной нравственной стихии, оживлявшей древнерусскую жизнь, – наши предки обязаны тем, что не обратились совсем в грубый, одичалый народ, при недостатке просвещения, при разобщенности со всеми цивилизованными народами, при тяжких исторических испытаниях, длившихся на протяжении многих веков. Наконец, может иные просто боятся того, как бы с распространением религиозного влияния в обществе, не увеличилось бы количество ханжей и лицемеров? Да, хорош религиозный и нравственный строй общества, где о религии нельзя подумать без того, что бы не придти к мысли о ханжестве и лицемерии, – где и на самом деле, человек истинно религиозный, и ханжа и лицемер, – подводятся под один разряд людей лишних и вредных для общества. Что же? Пусть, если угодно делают новые попытки благоустройства общественного, помимо влияния религии; но пусть знают, по крайней мере, что ряд этих попыток может тянуться в бесконечность и с каждым годом можно все старые постройки перестраивать на новый лад, – и никогда не будет прочного успеха в работе, если не будет положено твердого основания общественному зданию. А основание иного никто не может положить, кроме положенного, которое есть Иисус Христос(1Кор. 3:11). Помимо влияния религии, не может в обществе доброй нравственности, а следовательно и прочного блага общественного. Для того что бы быть нравственным, нужно прежде всего иметь прочные нравственные убеждения, как твердую и постоянную опору деятельности. Но нравственные понятия и убеждения не зарождаются в обществе сами из ничего. Это только люди, не имеющие ясного сознания о содержании своей собственной головы, способны думать, что нравственные понятия, которыми они и их знакомые руководятся в жизни, так сами собою неизвестно откуда берутся. Нравственные понятия даются обществу или положительно религией, или самодеятельным исканием развитых умов, т.е. философией. Но что касается до философии, то не говоря уже о том, что в нашем обществе она едва известна только по имени, она никогда и не может дать прочных нравственных основ целого народа, уже потому что сама нуждается в прочных основах, – и потом по самой произвольности, постоянной изменчивости, отвлеченности от жизни, – наконец, по узкому, что называется субъективному характеру своих нравственных теорий. Откуда же после этого общество будет брать нравственные понятия и убеждения, без которых как без хлеба насущного, оно не может и одного дня просуществовать, если оно будет всячески стараться избегать влияния религии? И не имея ничего собственного, постоянно прислушиваться к отголоскам чужых нравственных мнений, следовательно то тому, то другому из них, без разумного основания, менять их чуть ли не с каждым днем, – так живет наше общество уже много десятков лет, но ведь наконец, весь век жить чужым умом постыдно, да и невозможно; да и при таких условиях нечего и думать серьезно об общественном прогрессе. Пора же, наконец, придти в себя и начать жить своим умом. Пора обратиться к тем великим и неиссякаемо глубоким сокровищам нравственной жизни, которые заключаются в святой христианской вере. Только, когда утвердится в основе всякого общественного прогресса, будет у нас истинный и прочный прогресс.
«Блажен человек, утверждающий свою жизнь на учении Христовом. Он подобен по словам Самого Господа, мужу мудрому, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что был основан на камне. А человек, ищущий нравственных основ в жизни вне Христова учения, подобен мужу безрассудному, который построил дом свой на песке, и пошел дождь и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал и было падение его великое" (Мф.7:24–27).
* * *
Этим я закончу свою последнюю беседу с вами. Не осудите меня за то, если в моих словах что-либо показалось вам слишком резким. Конечно, я не хотел быть намеренно резким, и особенно в последней беседе; резкость суждений, вызвалась самим предметом их, о котором хотелось бы поговорить искренно, а искренность слова не требует извинений между людьми, знающими друг друга. И не думайте принимать только на свой счет того, что было резкого в моих словах. Ведь оно относиться не к вам одним и вообще не молодому только поколению, но может быть еще более к нам, к поколениям старшим. Но мы люди старших поколений, уже более испытанные и, может быть уже более значительно испорченные жизнью, желали бы, по крайней мере в вас, надежда наша – младшие поколения, не видеть таких болезней, какими болели и болеем мы сами, – что бы вы были лучшими людьми и достойнишими деятелями общественными, чем мы. Жатва многа, деятелей мало; будем молить Господина жатвы, что бы он в новых поколениях послал достойных деятелей на жатву Свою!
14-го августа 1865 года
III. Плоды учения в жизни, – применительно к евангельской притче о сеятеле и семени
Вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали его. Иное упало на места каменистые, где немного было земли; и скоро взошло, потому что земля была неглубока; но когда взошло солнце – увяло, и, не имея корня, засохло. Иное упало в терние; и выросло терние и заглушило его. Иное упало на добрую землю и принесло плод – одно во сто крат, другое – в шестьдесят, а иное в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит (Мф. 13:3–9).
В этой притче Господь Иисус Христос объяснял ученикам своим и собравшемуся около него народу, как одно и тоже святое учение евангельской истины, приносит не одинаковые плоды в сердцах и жизни людей, слушающих его. Притча эта может быть применена не к евангельскому только, а и ко всему другому учению, в ней простыми, но живыми и глубокими чертами, изображена вообще судьба истины в мире, одинаковой для всех, но не одинаково действующей на всех, неодинаковые плоды приносящие в убеждениях и жизни людей. Неизгладимыми чертами нужно запечатлеть эту притчу не в памяти только, но глубоко в сердце всем раздающим и принимающим семя истины – учащим и учащимся, – что бы всегда иметь возможность поверять ею себя и в успехе истины и духовной жизни.
В том рассаднике учения, который вы теперь оставляете, сеялось, конечно, не такое чистое и животворное семя, как слово Самого Господа. Сеятели были простые люди, нечто знающие в своем деле и усердные к нему, но много не уяснившие себе в нём, и вообще не чуждые слабостей человеческих. Может быть слово учения, передаваемое вам, бывало иногда сухо и безжизненно, – не согрето тем чистым огнем одушевления к истине и любви, приемлющем её, который должен гореть в душе истинного деятеля науки и от него распространять на принимающих слово знания. Может быть и семя сеянное и бывало иногда и не совсем чисто. Кто из нас с уверенностью может сказать о себе, что он всегда был неусыпно строгим и верным блюстителем своей мысли и слова, что ему никогда не случалось недодуманной мыслью или недодуманным словом, заронить семя соблазна в молодые ума и сердца? Наконец, и того не достаточно, что бы у сеятелей знаний всегда семя было хорошее и чистое; нужно еще иметь опытность, что бы сеять всегда сколько нужно, в своем месте и в своё время, применительно к почве, на которой сеется. Что бывает полезно сообщать воспитывающимся в известном возрасте и при известных условиях развития, то иногда оказывается бесплодным и даже вредным при других условиях. Хороший земледелец не довольствуется тем, что всегда сеет только семя доброе, благовременно, на соответствующей почве, но по возможности старается и саму почву подготовить к принятию семени, удобряет её, – из бесплодной, делает её плодоносной. Так и мы, сеятели знания, должны бы были заботиться не о том только, что бы давать воспитывающимся истинное знание, но по возможности, улучшать саму почву, что бы семена эти принялись бы хорошо и принесли в жизнь добрый плод, воспитывать в вверенных нам молодых сердцах, доброе нравственное расположение – любовь и навык к знанию к труду, что знание усвоялось ими не для одного ума, а делалось добрым руководством жизни и деятельности. Может быть, против всех этих требований своего долга и совести мы были виноваты. Да простит нам Господь наши грехи в великом деле воспитания; и из людей, мы надеемся, нам простят все те, которые знают, что в делах человеческих не бывает полного совершенства, а нужно ценить их более по степени их добросовестности и возможно лучшего при известных условиях умения в выполнении дела.
По крайней мере, то верно, что при всём естественном в делах человеческих несовершенстве воспитания, какое вы получили в нашем училище, вы могли вынести из него многого полезного для себя. То верно, что никто из ваших воспитателей и наставников не хотел намеренно держать умы ваши в усыплении и недеятельности или питать их заведомо фальшивыми и вредными понятиями. То верно, что семена учения, сообщаемого вам, хорошо ли или иногда не совсем хорошо они передавались, были все таки семенами животворной истины.
Каковы плоды принесут эти семена в жизни вашей?
В день радости о счастливом завершении ваших и наших трудов, Всемилостевейшей Царской наградой (награда вам – есть вместе похвала и радость нам), в тот час, когда вы только что поклялись верно и нелицемерно, как только Господь поможет, не щадя живота своего, до последней капли крови служить Государю, отечеству, благу общественному, – в такое время может быть неприятно смущать мысль какими-либо неутешительными представлениями о будущем. Но истина, и строгое обсуждение дела никогда не должны быть нам неприятны. Лучше всегда быть заранее готовым к возможным неприятностям и разочарованиям в будущем. Через это, если не совсем устранится значительная доля неприятностей, по крайней мере, они не могут иметь на нас такого тяжелого влияния, какое имеют виляние на людей не подготовленных к испытаниям жизни, ожидающих от неё только успехов и радостей, без труда, заботы и горя.
Если сам Божественный Сеятель святого семени евангельского, обладавший совершеннейшим видением истины и бесконечной любовью к людям, и сверхъестественной силой действовать чудесным образом на умы и сердца слушателей, говорил, что семя, посеваемое Им в иных сердцах останется совершенно бесплодно, как семя земледельца, падающее при дороге, вытаптываемое прохожими и выклевываемое птицами, – в иных даст живые ростки, но скоро заглохнет, не пустив корня в неглубокой почве, – в иных будет заглушено сорными травами житейских забот и страстей, – и только в некоторых принесет желанный обильный плод: тем более мы, простые сеятели, люди несовершенные в ведении и в любви и в силе своего влияния па других, не можем обольщать себя надеждою, что все семена, сеянные нами во всех, принимавших от нас слово знания, дадут обильный плод.
Не хотелось бы только предполагать одного, и надеемся, – на самом деле нет между вами таких, для которых слово учения, принимаемое в продолжение нескольких лет, останется совершенно бесплодно, как семя, падающее при дороге. Людей совершенно невнимательных и неспособных к учению между вами не было, – это известно нам и вам. Все вы трудились и учились довольно усердно; иначе вы и не были бы в нашем училище, или оставили бы его раньше нынешнего дня. Надеемся, не было между вами и таких, которые учились только потому, что их отдали учиться, и иначе никак нельзя было сделать, которые учились только для формы – для приличия, из расчёта получить права, даваемые учением, а затем забыть ученье навсегда. Не было, вероятно, и таких, у которых над учением работали только память и внешнее соображение, но никогда живое убеждение и чувство, для которых учение было неизбежным механическим трудом, тяжелым и несносным, у которых никогда не пробуждалось что-либо похожее на чистую любовь к знанию и свободное стремление образовать свой ум и характер. И конечно, теперь нет между вами личностей, которые оставляют училище такими же по своему умственному и нравственному развитию, как бы они никогда ни ничему не учились, которые оставляют училище с тайным желанием скорее забыть весь серьезный труд ученья, все лучшие идеи воспитания и предания школы, все благороднейшие стремления молодости и мечты товарищеского кружка, и скорее погрузиться в жизнь полную невежества, апатии, себялюбия, праздности, или каких-либо безобразных и грубых развлечений, – которые после стольких лет ученья, и после стольких внушений о труде, знании, правде и служении общественном остаются все таки с теми понятиями, что праздность любезнее труда, невежество покойнее знания, ложь выгоднее правды, и исключительная забота о себе благоразумнее мечтаний о служении ближним... Если бы нашлись между молодыми людьми, оканчивающими полный и серьезный курс образования, подобные личности, – по истине было бы жалко и больно и за них самих и за самое слово ученья, касавшееся их слуха. Лучше бы на самом деле это слово бросалось на ветер где-нибудь при дороге, или проповедовалось бы на пустой площади, в дремучем лесу, а там бесплодно замирало, как всякий звук, исчезающий в воздухе. Там оно, по крайней мере, оставалось бы бесполезным; но, падая на сердца людей жестких и сухих, не поддающихся никакому доброму влиянию, оно может быть обращено даже во вред. Такие люди иногда узнают истину только для того, чтобы более ненавидеть её, вредить ей. От таких людей трудно ожидать добрых плодов в будущем. Если они и в жизни, как в школе, будут жить только в себя и для себя, – пользы другим, пользы делу от них не будет. У кого в молодости сердце было сухое и жестокое, недоступное высоким идеям, благородным стремлениям и добрым влияниям, от того трудно ожидать больше мягкости душевной и восприимчивости к доброму, в позднейших летах. Кто в школе, под влиянием добрых идей науки, среди молодого кружка товарищеского, всегда оставался сухим эгоистом, злым себялюбцем, бессердечным практиком (в худом смысле этого слова), – тому жизнь представит обширное поприще для укрепления, а не для ослабления дурных наклонностей. Таких людей не могут направить к доброму никакие внушения, никакие влияния, их нередко возбуждают от усыпления нравственного и исправляют только необычайные повороты жизни и удары судьбы. Таких людей, надеемся, нет между нами, да и вообще они редко встречаются, особенно в молодом, еще не загрубевшем нравственно возрасте.
За то, тем чаще встречается между молодыми людьми другое противоположное свойство – живая и скорая восприимчивость к доброму и благородному, но восприимчивость не глубокая, и поэтому не прочная и скоро преходящая. В молодости почти все мы бываем более менее восприимчивы ко всему благородному, или по крайней мере к тому, что нам кажется таким, все мы мечтаем посвятить жизнь свою серьезному делу, правде и добру. Молодость нередко ошибается в том, где и как нужно искать серьезного дела, правды и добра; за то прекрасны в ней, как ни в каком другом возрасте, эта самая горячность, задушевная искренность и частая бескорыстность, хотя и не вполне осмысленного стремления. Но что же? Долго ли выдерживает это стремление напор враждебных ему, жизненных влияний? Многие ли успевают осуществить в жизни прекрасные и благородные мечты и стремления молодости? Многие ли сохраняют до старости это бескорыстное, горячее, задушевное сочувство и стремление ко всему доброму и благородному, которыми мы так любуемся в молодых людях, даже и тогда, когда видим иногда ошибочное направление их стремлений, – даже и тогда, когда мы сами охладеваем сердцем? Благо тем, которые, при старческой зрелости и опытности, сохраняют детскую простоту и юношескую горячность чувств и стремлений. Но много ли таких? Мелкие практические заботы, всю жизнь наполняющие эгоистические соображения, леность и трусость скоро одолевают в жизни большую часть людей; нередко проходит несколько лет после выхода из школы и кружка товарищеского в жизнь самостоятельную, и пылкий юноша, прекрасно мечтавший всю жизнь посвятить на служение обществу, делается холодным практиком, узким эгоистом и празднолюбцем, думает только о свеем спокойствии и личной выгоде. А иной при этом еще сам насмехается над всеми чистыми и благородными стремлениями молодости, т.е. не над тем, что было в них фальшивого и неосмысленного, а именно над самою горячностью, задушевностью и бескорыстностью их, – над тем, что бывает лучшего у человека в жизни (до чего не дай Бог не дойти никому из вас). От чего же такое бывает? От того, верно, что у большей части молодых людей эти прекрасные стремления юности не имеют глубокого корня в убеждении и сердце, а остаются более в воображении и на языке; от того что слишком наскоро и без труда они воспринимаются и мало перерабатываются в глубоком самостоятельном размышлении и искреннем чувстве, мало применяются в жизни. В школе под влиянием одной науки и несложных жизненных отношений, при отчужденности от настоящей, полной, бесконечно сложной и разнообразной общественной жизни, нельзя еще вполне этого достигнуть, – т.е. окончательно образовать свои убеждения и характер. Но по выходе из школы, каждому нужно стараться о том, чтобы не давая охладеть в себе жару молодости, теоретические школьные знания, исполнить практической опытностью, добрые нравственные понятия, применить к жизни, прекрасные, но неопытные и нетвердые стремления молодости перевести в твердые и глубокие жизненные убеждения, и образовать в себе навыки и умения действовать всегда сообразно своим убеждениям в разнообразных случаях и столкновения жизни. Иначе лучшие идеи и стремления молодости при напоре несродных им и враждебных жизненных влияний скоро погибнут, – как семя, падающее на неглубокую (каменистую) почву, быстро дает живой росток, но потом от зноя солнечного, не имея влаги и не пустив глубокого корня, скоро выгорает и засыхает.
Еще более нужно опасаться за себя тем молодым людям, которые с ранних лет уже замечают в себе при добрых стремлениях, какие-либо дурные привычки и склонности, довольно крепкие, как например, любовь к праздности, склонность к пустым, а тем более глупым и ненравственным развлечениям, расположению к тщеславию, лжи, зависти и зложелательству и т.п. Эти порочные склонности, постепенно усиливаясь, могут образоваться в крепкую страсть, в постоянный навык, поработить себе человека, и тогда уже он теряет власть над собою и свободу для служения правде и добру. Притча Христова предостерегает нас от этого примером семени, падающего на тернистую почву, которое в начале еще может как-нибудь подняться и расти вместе с дурными травами, но потом мало помалу заглушается ими, и не достигши полного развития и не принесши плода, – погибает. Так в жизни человека добрые расположения и стремления подавляются дурными склонностями и привычками. Зло в испорченной природе человека, говорят, развивается скорее добра, если не противодействовать ему. Наша общественная жизнь – с прискорбием нужно сказать – в большей части сфер её, остается так несчастно сложившейся, что в ней скорее найдет себе поддержку и пищу дурная и мелочная склонность, чем дельное и благородное стремление. У нас досель как-то так бывает, – не по христианскому смирению, а по какой-то фальшивой стыдливости и незрелости общественного сознания, – доброе и ce¬pьёзное развивается в одиночку и как будто прячется, а дурное или по крайней мере мелкое в жизни служит по преимуществу объединяющим и одушевляющим мотивом общественных собраний и связей, и без всякого смущения выявляет себя на показ. Быть может, многим из вас придется увидеть, что в нашем обществе всегда скорее можно найти усердных товарищей провести время весело т.е. пусто, а иногда грязно, – поговорить о пустяках, позлословить, посмеяться над ближним, иногда, каким-нибудь грубым и неприличным образом или что-нибудь еще хуже сделать, – чем поучиться вместе, поработать над серьезным делом, позаботиться об участи людей, в чем-либо зависящих от нас, послужить ближнему, помочь полезному общественному делу и так далее. Тем внимательнее нужно быть к себе, Тем тщательнее нужно оберегать свои добрые стремления как от общественного соблазна, так и от собственных мелких и дурных склонностей и увлечений. Служить вместе и с равным усердием – Богу и мамоне – добру и злу, правде и неправде, серьезному делу и праздности, личной выгоде и благу ближних – нельзя. Чтобы дать в жизни перевес одному направлению, необходимо деятельно бороться с другим. Кто хочет образовать в себе хорошего человека и полезного члена общества, тот не должен давать в себе развиваться дурным склонностям и привычкам, а скорее, пока есть еще возможность, хота бы и не без боли, вырывать и подавлять эти дурные плевелы, чтоб они в последствии, выросши и укрепившись, не заполонили чистого семени – добрых расположений и стремлений.
Благо тем, которые с молодых лет привыкли много работать над собою, и успели приготовить добрую почву своих природных способностей и расположений, что бы она давала хорошие и обильные плоды в жизни, – которые с ранних лет научились вырывать из неё плевелы нехороших привычек и склонностей, и удобрили её к принятию и живому плодотворному развитию всякого доброго влияния, – которые в юности успели приобрести навык к самовниманию и умение управлять собою, стремление к просвещению ума, и образованию характера, любовь к труду и умение находить во всем смысл и высшую цену жизни. Благо тем, которые в школе привыкли добросовестно исполнять несложные школьные обязанности, – не по принуждению и расчету, а по разумному сознанию и любви к делу. Этот добрый навык послужит для них залогом, к такому же разумному и добросовестному исполнению обязанностей в жизни и на общественной службе. Более того, которые в школе привыкли искренне и благородно, с сознанием собственного достоинства, и с уважением всякого права и достоинства в другом, и еще более с добротою сердечною и любовью обращаться с начальниками, товарищами, наставниками и низшими себя. Это будет для них живым руководством к установлению добрых отношений к высшим, равным и низшим себя в самом обществе. От таких, по истине, можно ожидать прекрасных и обильных плодов в жизни и службе общественной. Таких не от чего нам предостерегать и таким нечего нам советовать. Нам остается только пожелать им, что бы они и в жизни оставались такими же, какими были в школе. Нет, мало этого. Школа, при самых лучших условиях, не могла дать им многого и вполне завершить их умственное и нравственное развитие. Для школы довольно, если она заложила семя истинного знания и нравственности. После, при собственных усилиях и благоприятных условиях жизни, эти семена могут дать такой богатый плод, какого теперь и предположить нельзя. Земледелец, бросая семя в добрую почву, надеется что она не только сохранит целым и неврежденным, но возвратит ему плод в тридцать крат и в пятьдесят и во сто. Так и мы желаем, чтобы вы самостоятельно обработавши в жизни добрые начала, заложенные в школе, сделались гораздо умнее, благороднее, нравственнее, религиознее, чем теперь выходите из школы, – в тридцать, шестьдесят и во сто крат, – и во сколько кому Господь даст и добрая воля поможет.
Конечно, не одним, в школе положенным залогом, вы будете обязаны тем, что выработаете в себе лучшего в жизни. В жизни вы встретите много новых, добрых, прекрасных и сильнейших влияний, которые может быть покроют влияние школы. Но мы надеемся, что в сердцах ваших между другими воспоминаниями о всем добром, полученном от жизни, останется воспоминание о школе, о тех, кто принимал в ней какое-либо участие в вашем воспитании. Не поминайте нас словом осуждения за то, чего мы не могли сделать для вас. Добрые люди добро помнят и ценят то, что кем для них сделано, – а не то что не сделано. И да будет для вас память о школе и о тех кто содействовал в ней вашему развитию, и о лучших мыслях и стремлениях и надеждах молодости, залогом свежести, бодрости, чистоты духа и всяких благородных дел до поздних лет жизни.
А мы, отслужив свою службу вам, и оставаясь в школе для служения другим поколениям, доколь Господь даст каждому из нас продолжать это служение, как бы много не сменилось перед нами воспитывающихся поколений, поверьте, будем помнить о вас, и всякое доброе известие о вас, всякий успех ваш в жизни и общественной деятельности будет поистине радовать нас, как ваших родных; ибо не может это не оставить следа в душе, что мы два года жили и трудились с вами, посильно стараясь делать что нужно друг для друга. И как бы мало кто из нас не отдал для вашего воспитания, каждому будет приятно слышать о вас хорошее, и утешать себя мыслью, что и он, посильно и добросовестно трудился в сеянии того добра, которое через молодые поколения будет приносить плоды в различных концах нашего дорого отечества.
10-го августа 1866 года
IV. «Что такое жизнь»
Скажи мне, Господи, путь в оньже пойду! (Пс. 142:8)
При окончании курса воспитания, при вступлении в жизнь самостоятельную, ваши молодые головы, естественно, наполняются мечтами и представлениями о жизни, молодые сердца горят желанием скорее изведать приятные и, пожалуй, даже неприятные стороны жизни и взять от неё на свою долю, что только можно будет, лучшего и пригодного для себя. При этом конечно у многих из вас возбуждается вопрос о том что же такое в своей сущности эта жизнь, которую прошли прежде вас тысячи поколений и несчетные миллионы людей и после вас еще пройдут может быть еще более поколений и миллионов, – как смотреть на неё, чего искать в ней, какой её смысл и какая цель? Очень естественно вам, в настоящий важный момент вступления в жизнь самостоятельную, задаваться этим серьезнейшим и существеннейшем вопросом для человека, что бы сколько-нибудь уяснить его себе, и на основании этого так или иначе определить свои отношения к жизни.
С самых первых времен существования рода человеческого много людей занималось решением этого вопроса. И много крепких умов поколебалось, и много благороднейших сердец разбилось в сомнении и отчаянии при безвыходных трудностях в разъяснении этого вопроса. Много с незапамятных времен сохранилось ответов на этот вопрос – для памяти и поучения позднейшим поколениям, ответов, придуманных глубокими умами, выстраданных горячими сердцами. Но мало подвинулось вперед разъяснение вопроса. Вопрос по-прежнему стоит в своей грозной силе и неотразимой увлекательности. Иногда в человечестве, изнемогающем в бесплодных усилиях приблизиться к решению его, является желание как бы отделаться, убежать от этого вопроса, отвести глаза¸ забыть, уничтожить его, вырвать из глубины сердца и ума. Но напрасная попытка! Заглушаемый в одной сфере жизни, роковой вопрос с неотразимой силой, возрастает в другой, и за всякое намеренное или ненамеренное равнодушие к нему известной исторической эпохи или известного поколения, люди последующей эпохи, другого поколения, а иногда и того же самого, платят усиленным болезненно-распаленным напряжением к его разъяснению. И чувствуется человеку во глубине его ума и сердца, что ему никогда не отделаться от этого неотразимого вопроса, что он не может забыть, стереть, уничтожить его, не отказавшись от своей собственной сущности, не переставая быть человеком, не сделавшись животным бессмысленным. И Бог знает, – сколько веков пройдет еще в бесплодных попытках, в решении этого вопроса, сколько умов и сердец разобьется от его неразрешимых трудностей….
А между тем есть и такой ответ на этот вопрос, который разрешает его трудности, примиряет противоречия, уясняет его по крайней мере настолько, насколько это нужно, для существенных потребностей человека, – ответ поразительный по своей простоте, и вместе с тем по своей глубине и высоте. И этот ответ тем более должен бы внушать доверие к себе, что он не слабым умом человеческим измышлен, а открыт человеку самим Богом – в Его святом откровении, засвидетельствован и подтвержден несомнительными доводами, – не словами и произвольными теориями и предположениями, бесчисленными знамениями сверхъестественной Божьей силы и жизнью великих свидетелей Божественного откровения. Людям, кажется, оставалось бы радоваться с искренней радостью и всецелым доверием принять этот ответ, по возможности выразуметь и разъяснить его для себя, провести по всем сочетания своей мысли, объединить и освятить им свои убеждения и воззрения и принять его к руководству в направлении самой жизни. Но многие из людей не желают этого, – иные по неведению отвергают Божественную истину, другие (к чести или не к чести, для их ума, только не к счастью для их сердца) намеренно стараются отвращать глаза от неё потому, что она дается человеку отвне (хотя, она вовсе не чуждая человеку истина, а вполне согласная с его собственным сознанием его собственной души) им непременно хочется своими собственными усилиями, своим умом, открыть себе тайну и освятить сущность жизни, – хотя на основании чужых опытов и неотразимого сознания очевидной ограниченности своего ума, они необходимо должны сознавать в глубине своей совести, что этого они никогда не смогут достигнуть. И этим-то они сами себя осуждают на бесконечное искание без цели обретения, на бесконечное блуждание без надежды успокоения, – которое в людях наиболее ограниченных и неглубоких оканчивается притуплением и уничижением высших порывов ума и сердца – равнодушием к высшим вопросам и интересам жизни, – а в умах наиболее глубоких и последовательных, в сердцах горячих и впечатлительных, разрешается нередко безвыходным скептицизмом, мрачным отчаянием, потерей всякого наслаждения, всякого вкуса в жизни, потерей, можно сказать, самого права на жизнь.
Итак вот перед вами два пути жизни. Один путь веры и преданности Божественному промыслу, когда человек сознает ограниченность своих сил, необъятную тяжесть жизненных задач и предает себя водительству высшей Божественной Руки, освящает для себя светом веры таинственный мрак жизни, и скромно, но верно и твердо, без гордости и без самоуничижения, без крайней самоуверенности, но и без малодушного уныния и отчаяния, – с верою, любовью и надеждою идет к существенной цели в жизни. Другой путь – гордой, но бессильной и беспомощной самоуверенности, когда человек не хочет принимать себе в руководство Высшей помощи и освещать для себя путь жизни, даруемым ему светом веры, – в этой страшной мгле, покрывающей тайну хочет настолько изощрить зрение своего собственного ума, чтобы видеть сокровенный смысл бытия без всякого высшего озарения, – на тернистом и скользком жизненном пути хочет научиться стоять и ходить без всякой посторонней опоры, – и естественно обманывается – принимает блуждающие огни, обманчивый призрак смертного разложения за немерцающий свет истины и жизни, принимает вязкое болото житейских страстей за твердую почву, и заблуждается, и претыкается и падает и беспрестанно переходит от самообольщения к унынию, от уныния к самообольщению – до тех пор пока, выбившись из сил, не упадет в бесчувственном оцепенении и во мрачном отчаянии.
Впрочем, есть и еще один путь жизни, – это тот путь, когда человек без усилий и борьбы, заранее, с первым пробуждением самостоятельности и сознания, уничтожает своё достоинство, обрекает свою жизнь на бессмыслие и ничтожество; – когда человек раз и на всегда, без труда и напряжения мысли, – решив для себя, что сокровенный смысл и высшая цель жизни недоступны для него, отказывается даже от всякой попытки сколько-нибудь прояснить для себя этот мрак жизни светом ли самостоятельной жизни, или светом веры, – а чтобы лучше освободиться от тяжелого впечатления этого мрака, сам закрывает свои глаза, старается заглушить в себе высшие вопросы и стремления духа; – живет как случиться, удовлетворяя главным образом, низшие потребности и страсти своей животной натуры, – думает о чём случиться, на что натолкнет его мысль внешними обстоятельствами, – живет, не давая себе отчета, в смысле и цели жизни и не задумывается над тем, чем она кончится, – живет, как во сне, увлекаясь непроизвольно и бессознательно приливом и отливом непрестанно сменяющихся иллюзий и видений, не имеющих ни реального смысла, ни внутренней связи, – блуждает и толкается, как слепой на торжище жизни и остается еще очень довольным этой жизнью. Но такая жизнь не достойна человека, – более свойственна бессловесным животным, нежели человеку. Ибо человек тем главным образом и отличается от животных и всей бессмысленной природы, в том и его преимущество и право господства над бессмысленной природой, что он есть существо самосознающее и самоопределяющееся. Человеку нужно не только жить, но и давать себе отчет о смысле и направлении своей деятельности. И при том мы думаем, что сколько бы человек не старался сделаться животным, – огрубить и опошлить, заглушить сознание и все высшие стремления духа, – это ему никогда не удастся окончательно сделать, – человеческая натура сказывается по временам, беспокойные вопросы о смысле и цели жизни возмущают животное самодовольство самой грубой и ленивой натуры, – потребность убеждений относительно самых высших вопросов жизни есть и сказывается во всех людях. Иногда человеку напоминает о них и сама жизнь, своими толчками и превратностями, невольно выводящая самого человека из произвольного забытья и побуждающая его осмотреться в его непрочном положении. В особенности, мы думаем, эти тревожные вопросы должны пробуждаться у каждого при конце жизни, – ибо дошедши до конца, каждому, самому равнодушному к высшим вопросам, естественно спросить себя, что же далее – за этим концом?! И кажется даже, что у людей, которые в обычное время, большую часть жизни не привыкли, не любят думать об этих вопросах и серьезно относиться к ним, тем с большей силою, тревогой и мучением поднимаются эти вопросы, когда им приходит время восстать из глубины сдавленной души. Вот почему при необычайных превратностях жизни, или перед страхом смерти, люди самые равнодушные впадают в большую боязливость, легкомысленные и не мыслящие задумываются до сумасшествия, неверы делаются суеверами, самодовольные доходят до уныния и отчаяния, жесткие и дерзкие делаются робкими и трусливыми. В такие-то времена счастливее и тверже оказывается тот, для кого превратности жизни и страх смерти не бывают неожиданностью, кто заранее думал о них, составил себе определенное убеждение и приготовился ко всему, что может случиться с ними в жизни и после жизни. Таким образом, для всякого человека, желает он этого или не желает – склонен он к тому или не склонен – открывается необходимость серьезно поставить перед собой эти вопросы о смысле и цели жизни, и так или иначе прояснить их для себя усилиями ли собственной мысли или святой веры, – составить себе о них определенные убеждения, религиозные или философские, самостоятельно выработанные или от других усвоенные, – с тем, чтобы эти убеждения давали определенный смысл и направления в жизни.
Поставим же прямо и серьезно перед собой эти вопросы, и посмотрим какие ответы дают, т.е. какие воззрения на жизнь дают человеку самостоятельная человеческая мысль и Божественное откровение.
Мысль человеческая, как мы уже сказали, от самого начала, от самого так сказать рождения, много занимавшаяся этим вопросом, – придумала на него несколько разнообразных ответов. Ответы эти сделались достоянием человечества, и мысль человечества, смотря по обстоятельствам и характеру развития своего, в известные времена дает предпочтение то одному, то другому из них. Воззрения эти временами видоизменяются, принимают различные формы и оттенки в своём выражении и применении, но в сущности остаются теми же, какими издавна они являлись в мысли человечества. В воле каждого, выбрать себе в руководство для жизни одно из таких воззрений, или не удовлетвориться ни одним из них.
* * *
Жизнь, говорили нередко, есть наслаждение, есть пир веселый, торжище богатое, на котором всякий может найти, что нужно. Нет надобности искать в ней высших, отделенных целей и сокровенного смысла . Она сама себе цель, – наслаждение ею – есть её прямой и высший смысл. Пользуйся живущий жизнью, не задумываясь над её смыслом, – пользуйся настоящим, не заботясь о будущем. Сумей схватить себе на этом пире жизни, сколько возможно больше удовольствий. Вот философия, которая должна быть особенно приятна молодым умам, еще мало ознакомившимся с жизнью, молодым сердцам, мало охлажденным жизнью. И как будто в самой природе человеческой есть основание для такой философии, сочувствие к такого рода воззрениям на жизнь. Откуда в человеке такая глубокая, неискоренимая и сильнейшая всякой другой любви, любовь к жизни, если в жизни не заключается величайшее для человека благо? От чего же все люди, – без исключения можно сказать, – целью своей жизни поставляют искание счастья, только различным образом представляемое людьми, если счастье не есть ли в самом деле цель жизни?
Но где же эта цель? Где это счастье без горя и страданий, утрат и лишений, трудов изнурительных и неудач, болезней и смерти? Есть ли, был ли за тысячи лет среди миллионнов людей хоть один человек, который мог бы сказать о себе, что он достиг этой цели? Был ли хоть один человек, который бы по крайней мере узнал сам и другим сказал, что такое счастье и где оно и как его найти? В начале, правда, каждый человек идет в жизнь с бодростью и надеждой, как на весёлый пир, или на богатое торжище. Но сама жизнь развивает и разрушает то светлое представление о ней, которое хотелось бы и приятно было бы иметь всем людям, но которое оказывается не согласным с действительностью. Кто испытал в жизни одни радости, кто находил в ней всё, что искал и желал? Кто испытывал в жизни хоть одну радость чистую и полную, без всякой примеси охлаждения или горечи, кто считал себя вполне удовлетворенным и счастливым, даже при достижении своих желаний и целей? Много препятствий к достижению счастья, к удовлетворению желаний, представляется человеку отвне – в противодействующих силах природы, во враждебных обстоятельствах среды, в недостатке и ограниченности собственных сил; но еще более препятствием к достижению счастья служит то, что человек не находит счастья даже и в удовлетворении своих желаний, – источник недовольства и неудовлетворимости, жажды, тоски и страдания, человек находит не вне, а внутри себя. Нам часто кажется, что наше недовольство зависит от того, что у нас нет того и того. А наверное, если бы и все это было, мы не перестали бы быть недовольными. Если бы наша жизнь со всех сторон улыбалась бы человеку, если бы он не имел каких-либо внешних причин и предлогов к жалобе и страданию, наверное они сам по себе стал бы измышлять жалобы и страдания. Так это и бывает на самом деле. Тяжелый гнет крайней нужды, непосильного труда, мучительной болезни, горькой утраты, обидного унижения и стеснения естественно выдавливает из груди человека стон жалобы и страдания. Но иногда мы видим, на против, что болезненная наклонность к чрезмерной требовательности и раздражительности, к жалобе, тоске и страданию развивается в людях тем сильнее, чем более ласкает их жизнь, чем менее возмущает их покой и довольство тяжелыми трудами и болезнями, неудачами и испытаниями. И так-то жалуются и ропщут, тоскуют и страдают более менее все в мире люди – малые и великие, богатые и бедные, знатные и незнатные, больные и здоровые, обидимые и обижающие, подневольные и властвующие, трудящиеся и праздные, невежды и мудрецы… Итак не в равной ли степени справедливо или несправедливо будет назвать жизнь как ее и называли иногда, тюрьмой, или больницей, как и веселым пиром или богатым торжищем?
Вечно недоразумение человеческой жизни в том, что у человека нет вполне определенного предмета для его стремлений к счастью. Если бы человеку заранее и наверное было известно, в чем состоит идеал человеческого счастья, если бы каждому, по крайней мере, известно было, в чем заключаются пределы возможного для него личного счастья, – он напряг бы все свои силы, готов был бы решиться на всякие труды и жертвы с тем, что бы или пасть, или найти свое счастье. Или он ограничил бы свои желания и стремления с тем, что бы, не задаваясь многим и не тратя сил своих на недостижимое, искать только пригодного и допустимого для себя. Но в том-то и дело, что человеку стремления даны необъятные, и предела им не указано, а силы для удовлетворения их ограничены. Тысячи людей стремятся к одной цели, трудятся для нее, сталкиваются и борются из-за нее. Более половины падают на своем пути, не достигши цели. Немногие достигают ее, – но и те вполне ли удовлетворяются, находят ли завершение своим желаниям? Нет, – то, что казалось снизу венцом счастья, оказывается только новой ступенью к дальнейшему, – и вот начинается новое искание, новый труд и жертвы далее и далее, без остановок, пока силы не истощатся и смерть не положит всему конца. А представление этого конца жизни для людей, которые целью жизни поставляют наслаждение и далее ничего не знают и не ожидают, разве не может омрачить светлого представления о жизни? Если бы в самом деле жизнь была беспрерывной сменой удовольствий, самозабвением счастья, – одно уже представление о том, что все должно окончиться, и скоро кончится и не известно – когда, через тридцать, десять лет, нынче, завтра, может быть среди самого широкого разгара этого пира – одно это способно растворить горечью отравы наслаждения жизни – отравы тем более горькой и ядовитой, чем более приятным и сладким кажется удовольствие…
«Жизнь – счастье, пир веселый. Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом. Пользуясь настоящим, не заботясь о будущем. Спеши взять на этом пиру все, что можешь». Приятна на вид эта философия, – но трудно поверить искренности того, кто в первый раз высказал её. Кажется, её высказывали не от самодовольства, не от восторженного упоения жизнью, а скрепя сердцем, с желанием заглушить внутреннюю тоску и боль, обмануть себя и других... Жизнь – пир веселый; потому что ты алчешь и жаждешь и иного удовлетворения твоей алчбе и жажде нет, кроме того, которое предлагает эта жизнь. Хорошо ли оно для тебя, или нет, достаточно, или недостаточно, для своего собственного утешения старайся представлять его себе роскошным весельем, обильным пиром, – ибо другого ничего для удовлетворенья твоей алчбе и жажде не получишь.... Спеши взять себе на этом пире все, что можешь, – ибо скуднои тесно на нем, – мало приготовлено, а желающих много, – каждое удовольствие приходится приобретать трудом тяжелым, за каждый дар вести борьбу на жизнь и на смерть. Лови наслаждения ибо они весьма непрочны и скоротечны. Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом, – ибо станешь думать серьезно – жизнь потеряет для тебя свою цену и очарование. Наслаждайся настоящим, не вспоминая о прошедшем, потому что прошедшее прошло для тебя, немного оставив по себе приятных воспоминаний, а будущее не в твоих руках. Таков теоретический смысл этой философии. А каков нравственный смысл её? – «Живи, пока живется». Так и имели бы право рассуждать все бессловесные, не разумные существа, если бы только могли рассуждать. Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом, пользуйся настоящим, не заботясь о будущем. А согласно ли это будет с требованиями и нравственным достоинством моей созидательной, разумной природы, во всем ищущей смысла и разумности? «Спеши взять себе на жизненном пире все, что можешь». А если для этого нужно вырвать блага жизни у других, гоняющихся за счастьем, – ибо что бы не говорили о гармонии личных интересов с общими, личного блага с общим, опыт свидетельствует перед нами, что при известных нам условиях жизни оказывается между ними непримиримое противоречие, – и человеку неизбежно бывает или жертвовать своим личным благом, или устроять его на обиде, лишении, стеснении других? Если для того что бы лучше устроить свое довольствие и спокойствие, – я должен быть глух и нечувствителен к жалобам и страданию тысяч людей? А если и другие во имя того же принципа будут точно также относиться ко мне? Едва ли это было бы веселым пиром, если бы собравшиеся на этом пиру, готовы были бы как дикие звери, для собственного удовольствия терзать друг друга за каждую подачку. Нет, не нужна нам эта животная философия, желаем более разумной!
* * *
«Жизнь, говорят, есть выполнение назначения высшего человеческого. Жизнь есть осуществление высших идеалов истины, добра, красоты, любви». – Вот взгляд наиболее согласный с достоинством человеческой природы, который приятно было бы разделять всем разумным и благородным людям. И в природе человеческой есть основание для такого взгляда. Глубоко в сущности природы человеческой заложены стремления к идеалам истины, красоты, добра, правды и любви. И как бы ни падала низко природа человеческая, как бы ни была она груба, неразвита, искажена, стремления к этим идеалам остаются в ней по истине неискоренимы и незаглушимы. Нет человека столько грубого и неразвитого, столько дурного и испорченного, который бы сознательно и без особенных личных побуждений предпочитал бы истине ложь, добру зло, красоте безобразие, справедливости неправду, миру и любви вражду…
Правда, – но дело не в том, что у нас есть стремление к истине, добру, красоте, правде, любви, – а видим ли мы осуществление этих идеалов в жизни, исполняем ли требования их сами? Покажите нам из бесчисленного множества человеческих жизней хоть одну такую жизнь – жизнь какого-либо великого мудреца, и героя добродетели, которая была бы светлым выражением высших идеалов без пятна и упрека, чтобы мы, по крайней мере, издали могли полюбоваться ею и преклониться пред нею в благоговейной радости за достоинство человеческой природы. Найдите хоть одно такое человеческое общество, в котором безмятежно царствовали бы истина, добродетель, справедливость, мир и любовь, чтобы все и другие человеческие общества мятущиеся, изнемогающие, нередко и падающие в бесплодных усилиях приблизиться этому идеальному состоянию, могли иметь для себя образец. Докажите нам, по крайней мере, что жизнь человечества во всем объеме осуществляет эти идеалы. Нет и нет! Каждая человеческая душа стремится к высшим идеалам истины, добродетели, справедливости, любви, красоты, – а бесчисленное множество людей, целые человеческие общества, несчетные ряды поколений – и все человечество в продолжении всей своей истории оказывается бессильным к осуществлению этих стремлений. Вот еще великое недоразумение и противоречие жизни! Жизнь представляет поругание и искажение тех высших идеалов, которые выставляются ею же самой, как её высшее украшение и разумность... Истина что такое она сама в себе – никто еще из людей не сказал, хотя многие напрягали силы крепкого ума, чтобы разрешить этот вопрос; а отдельные крупицы истины достаются человечеству путем долгих усилий, и еще хуже – путем ошибок и заблуждений, – делаются достоянием человечества после тяжелой борьбы с невежеством и предрассудками, – иногда как будто и не совсем теряются, погибают во тьме невежества и предрассудков. Добродетель – в чистую, совершенную, идеальную добродетель многие из людей (и конечно не без причины) не верят, – а рядом с каждым частным проявлением добра, хотя бы и не идеально-чистого и совершенного, мы всюду встречаем положительные проявления зла; дурные склонности и темные пробуждения, слабости и увлечения, пороки и преступления затмевают в жизни чистоту добродетели. Предупредительные и карательные меры воспитания и управления общественного, которые считаются необходимыми для предохранения одних членов общества от нечестности и насилия других и которые составляют предмет особенного внимания в самых благоустроенных человеческих обществах – розги, тюрьмы, эшафоты, уголовные суды, – или такие учреждения, которые общества в виду неудержимого произвола страстей человеческих считают нужным допускать и устроять, чтобы дать хоть какой-нибудь порядок и узаконенный исход движению низших страстей – вот печальные свидетельства идеального состояния нравственности в роде человеческом!.. Красота – может быть ее не очень много в природе и жизни человеческой, – но или отражения её повсюду искажаются и помрачаются широко распространенным безобразием, или в нас самих слишком заглохло и огрубело чувство красоты, – только наслаждение красотою имеет далеко несущественное значение в жизни человеческой – преимущественно наслаждение чистое, нравственное и бескорыстное, не раздражающее каких-нибудь мелочных побуждений нашего эгоизма, или грубых инстинктов чувственной природы... Справедливость – всегда и повсюду в обществах человеческих слышались и слышатся жалобы на несправедливость, извращенные личные, семейные и общественные отношения людей, разъедающую крепость человеческих обществ, подавляющую самые священные права человеческих личностей, – и так глубока эта несправедливость, что остаются бессильными всякие напряжения усилия к её искоренению, – и так привычна она людям, что они большею частью и искоренять несправедливость имеют обыкновение новыми несправедливостями... Любовь святая – кому не любезно и не дорого её имя? А между тем повсюду вместо любви мы видим господство эгоизма, составляющего основную пружину человеческих помышлений и действий, отравляющего и помрачающего самые высокие стремления человеческой природы, и извращающего взаимные отношения между людьми личные, семейные и общественные, – эгоизма, который служит источником всякой зависти, ненависти и злобы, всяких нечестных поступков и темных преступлений, который в обществах человеческих, вместо мира и спокойствия, возжигает и поддерживает неприязнь и вражду, разрешающуюся нередко тем, что брат восстает на брата, и народ на народ, и царство на царство, и едва ли проходит в многовековой истории человечества хоть один год, хоть один месяц, едва ли один день, когда бы не была проливаема человеческая кровь человеческою рукою! Вот идеалы человеческой жизни, – и вот её действительность! Можно при этом назвать жизнь осуществлением высших идеалов истины, добра, красоты, правды, любви?
Напрасно кто-либо стал бы говорить, что истина и ложь, добро и зло, красота и безобразие, правда и неправда – понятия относительные, что это только так ограниченному личному взгляду человеческому представляется много заблуждений и зла, безобразия и неправды, а в сущности в жизни человечества, как понимает ее более широкий взгляд, и самое заблуждение необходимо для развития истины, зло способствует силе добра, безобразие служит красоте, неправда правде, ненависть любви, – и ложь, зло, безобразие, несправедливость, вражда не суть прямые противоположности истине, добру, красоте, правде, любви, а только отрицательные проявления, так сказать оборотная сторона той же истины, любви, красоты, добра, правды... Нет, правдивый ум и честное сердце нельзя разуверить в том, что заблуждение и ложь – прямая непримиримая противоположность истине, что добро не может быть источником зла, и зло источником добра, что между любовью и ненавистью, красотою и безобразием, правдою и неправдою не ничего общего, ничего среднего. Правдивый ум и честное сердце отказываются называть тьму светом и свет тьмою, черное белым и белое черным, горькое сладким и сладкое горьким... Напрасно также говорят иногда, что зло, безобразие, ложь, ненависть, несправедливость – хотя явления сами но себе несомненно темные, но необходимые и даже как будто полезные в жизни, чтобы образ красоты лучше отнялся среди окружающего безобразия, чтобы правда светлее сияла среди неправды, чтобы истина и добро укреплялись чрез борьбу с невежеством и злом. Нет, сердце человеческое чувствует, что это софистический обман. Образ красоты всегда прекрасен, сам по себе и еще светлее сияет, когда ее не омрачает безобразие; правда и любовь святы и ценные сами в себе, хотя бы и не было вовсе неправды и вражды, – добро в жизни было бы полнее и крепче, если бы сила его не была постоянно парализуема борьбою со злом; до истины нет необходимости доходить путем ошибок и заблуждений, – нормальный и логический путь к развитию истины есть переход от истины к истине, а не от истины к заблуждению, и от заблуждения опять к полуистине и т. д. И вообще несомненно – жизнь человеческая была бы чище, светлее, прекраснее, разумнее, если бы не было в ней совсем этих темных противоположностей её идеалам – заблуждения, зла, безобразия, неправды, ненависти.
Напрасно также утешают нас тем, что хотя много в человеческой жизни лжи, безнравственности, безобразия, несправедливости, злобы, но все-таки в ней истина всегда берет верх над невежеством и злом, добродетель торжествует, а безнравственность наказывается, правда изгоняет неправду, любовь и красота ценятся выше ненависти и безобразия. Это еще мало утешения человеку, что в жизни его темных явлений меньше, нежели светлых, – нет, зачем они все-таки существуют, когда идеалы жизни требуют, чтобы их совсем нe было? Да и правда ли еще то, что в жизни истина, добро, нравственная сила, имеют преимущество перед заблуждением, невежеством, грубой физической силой? Разве мы не видим в жизни, чуть не на каждом шагу, как грубая физическая сила повелевает и ругается над силой нравственной, ум преклоняется перед невежеством, тьма предрассудков и заблуждений гонит со света истину – унижает и преследует, гноит в тюрьмах, жжет на кострах, распинает на крестах её провозвестников? «Добродетель торжествует и порок наказывается», в применении к настоящей жизни – фраза эта имеет такой неопределенный смысл, что не без основания сделалась она предметом иронии между людьми. Ибо всякий счастливый невежда и безнравственный деспот готов бывает этой фразой язвить и давить бедного мудреца, угнетенного поборника добродетели – с тем, что бы отнять у него последнее сокровище – веру в истину и добродетель. Ибо нет в роде человеческом, при всей его заботливости об этом предмете, ни такой проницательной полиции, ни таких совершенных судов, ни таких в точности соответствующих мер наказания и поощрения, что бы всякий порок был обличаем и наказывался согласно степени его порочности, и всякая добродетель ценилась и награждалась согласно её высоте. Человеческому правосудию подлежат только внешние и наиболее крайние проявления зла, а самый источник его – внутренняя порчу ума, совести и сердца, а тысячи и миллионы мелких проявлений безнравственности, которые, может быть, более самых великих т.е. выдающихся из общего нравственного уровня и потому редких преступлений, заражают нравственную атмосферу общества, остаются для правосудия человеческого неуловимыми и неприкосновенными. И потому то в жизни нередко бывает и так, что преследующие, осуждающие и наказывающие порок бывают порочнее осуждаемых и наказываемых. Малые, неопытные и бессильные преступники подвергаются каре, лишаются личных человеческих прав, изгоняются из общества человеческого за первую неудачную попытку к преступлению общественного закона – а большие, сильные и закоренелые злодеи пользуются уважением и приязнью, смеются над законом и совестью, живут и умирают в счастии и довольстве на счет благосостояния тысяч людей. «Правда сильнее неправды», говорят мудрецы. Но здесь высказывается более высокая вера в правду, нежели точное наблюдение над её действительным состоянием в мире. Простой, общий человеческий смысл выводящий свои заключения из непосредственного наблюдения – так сказать осязания фактов жизни – говорит напротив, что правдой между людьми плохо жить, ибо правда всем глаза колет, и за то правду не любят, и за то правду бьют – и оттого правда давно улетела от земли на небо, и правды нечего искать в мире.
Или, наконец, честный и добродетельный мудрец должен утешать себя тем, что хотя ему в продолжение свой кратковременной жизни и не удастся видеть торжества истины над заблуждением, добра над злом, что хотя ему придется и потерпеть много за свою любовь к истине и добру, но в последствии все-таки истина и добро возьмут свое и всякого поборника истины и добродетели, правды и любви ожидает благодарность, слава и бессмертие в потомстве? Так, мы действительно в истории человечества видим много примеров тому, что истина, угнетаемая и презираемая в продолжении нескольких веков, в последующих веках торжествует победу над ложью и заблуждением, что добро, скромно посеянное в каком-либо безвестном уголке земли, через десятки сотни лет разрастается и приносит неисчислимые блага на целые страны, что несправедливые порядки и отношения людей в обществах человеческих, при всей их выгодности для интересов силы мало помалу уступают место порядкам и отношениям более гуманным и справедливым. В этом отношении история может дать некоторое утешение сердцу, тоскующему об правды и добра. Но достаточно ли это утешение для души, страдающей по идеалу? Нет, при всем желании, я не могу вполне себя утешить и успокоить той мыслью, что добытая мной истина, посеянное мною добро, искомая мною справедливость когда нибудь принесут пользу и возьмут верх над невежеством, безнравственностью и несправедливостью. Я так люблю эту истину, добродетель и справедливость, я так ненавижу ложь, безнравственность и неправду, что мне хотелось бы (и этого желания никто не может вырвать у меня, ибо оно свято, законно и согласно с благом человечества), мне желалось бы, как можно скорее, теперь же видеть полное торжество первых и решительное искоренение последних. Мои идеалы когда нибудь станут действительностью, но те страдания, которые я за них терплю и после меня будут терпеть другие поклонники этих идеалов, все-таки не перестают быть страданиями. Воспользуются плодами наших страданий те, для которых вовсе не будет иметь той цены, как для нас, то, за что мы страдаем.Что же это за противоречие, что это за новая несправедливость, повидимому, в самой высшей справедливости жизни? «Благодарность, слава, бессмертие в потомстве». Какие громкие и какие бедные по содержанию – жалкие, иронические по смыслу слова! Неблагодарность и бесславие при жизни, благодарность и слава по смерти! Бессмертие тогда, когда уже жизни совсем не будет... Что пользы мученику истины и герою добродетели, если потомки его мучителей и убийц воздвигают памятник на том месте, где их предки замучили его? Что показывают эти памятники? Преступление и бесславие прежних поколений, или то, что потомки нынешнего поколения будут так же когда нибудь кланятся тому, что теперь подвергается руганию и преследованию? Что пользы мученику истины и герою добродетели, если имя его будет когда нибудь произносится с уважением и сочуствием людьми мыслящими и сделается одним из громких слов, украшающих бессмысленные речи, а ему нельзя будет даже и слышать этого, самый прах его будет неизвестно где?
Да и правда ли то, что всякого поборника и мученика истины, добродетели и справедливости ожидает бессмертие и слава в потомстве? Суд потомства, суд истории на самом деле едва ли проницательнее и беспристрастнее обыкновенного суда людского – суда современников. То же лицемерие, то же пристрастие к силе, знатности, авторитету. История, занося на свои страницы громкое дело, припомнит и запишет два-три знатных имени – имена людей, которым выдался счастливый случай стоять впереди дела, а тысячи других тружеников, которым, может быть, главным образом дело обязано своим направлением и успехом, которые не заботились о громких деяниях, а в тиши всю жизнь честно работали для блага человечества, остаются безызвестными; это масса, на которую не стоит обращать внимания. Да и откуда черпает свои сведения, на чем основывает свои приговоры эта решительница справедливости и несправедливости людской – история? Два, три досужих, иногда мало понимающих дело, иногда пристрастных летописца запишут, какие им представляются замечательными, деяния своего времени, – останется от этого времени несколько обломков жизни и та память временам последующим. Как бы ни были совершенны и точны приемы исторического исследования, оно никак не может поручиться за то, что оно совершенно точно и правильно восстанавливает смысл и заслугу известной эпохи и её более и менее замечательных деятелей. И так нет удовлетворения идеальным стремлениям человека ни в настоящем, ни в будущем. Не нужно нам розовых иллюзий и софистских утешений. Лучше горькая, но прямая правда, чем скрытный и закрашенный обман. Жизнь не есть осуществление идеалов добра, истины и справедливости, точно так же, как не есть она осуществление идеала счастья. Верно, нужно оставить светлые идеалы и высокие требования и искать более прямого, хотя и более грубого – более жесткого объяснения смыслу жизни...
* * *
«Так, говорят, личная жизнь человека не удовлетворяет идеальным требованиям счастья, добра, истины, красоты, справедливости и тому подобного. Но эти идеалы предназначено осуществить всей жизни человечества; выполнение их должно быть венцом истории человечества. И после долгих исканий и колебаний, после тяжких трудов, напряженных усилий и жертв, человечество наконец придет к своим идеалам, найдет счастье, узнает истину, сделается идеально добрым и совершенным, установит везде справедливость, будет наслаждаться миром и красотою, и не будет тогда в человечестве несчастия и зла, заблуждения и безобразия, ненависти и неправды. До тех пор жизнь человеческая есть непрестанная работа над осуществлением этих идеалов, и каждый век, каждый народ, каждое поколение, каждый отдельный человек имеет свое особенное назначение, вносить свою долю в эту сокровищницу великого общечеловеческого труда. Работа идет безостановочно; личности живут и умирают, поколения меняются, народы исчезают, века проходят, и каждый век, каждый народ передает для продолжения свое дело своему приемнику, а этот – дальнейшему. И никакая враждебная сила не может остановить этого движения – этого прогресса; невежество, неправда и зло непрестанно плетут и стараются уничтожить силу истины и добра, но ни одна крупица истины, ни одно семя добра не пропадает даром в этой непрестанной работе и борьбе; каждая добрая мысль, каждый честный труд приносят свою пользу, имеют свое значение в достижении цели человечества. Непрестанно увеличивая сокровищницу знания и труда, непрестанно подвигаясь вперед, человечество все ближе и ближе подходит к своей цели – к своему идеалу, и наконец достигнет его». Вот взгляд, кажется, более близкий к правильному пониманию жизни, и указывающий человеку прямое назначение его существования, взгляд, не обольщающий человека недостижимыми идеалами и не отнимающий смысла и отрады у его жизни. Но и этот взгляд вполне ли разъясняет и удовлетворяет запросы и требования человеческой души?
Жизнь – непрестанный труд, непрерывный прогресс, безостановочное движение. Но всякий труд тогда только имеет цену, когда известна цель труда, сознается смысл труда; всякий труд требует покоя, красится наградою и наслаждением. Всякое движение имеет смысл, когда известна цель и верность направления движения. Цель и смысл жизни человека – жизни человечества, настолько ли ясны людям, чтоб это давало определенный смысл, направление и приятность жизненному труду? Если бы это было так, нам нечего было бы и рассуждать о цели и смысле жизни, человечеству нечего было бы в продолжение веков думать и волноваться, приходить к сомнению и отчаянию над разрешением этого вопроса.... Но пусть так: эта неустанная работа, это безпрерывное движение идет из-за того, чтобы человечество достигло наконец своего назначения, пришло к своему идеалу – нашло истину, благо, справедливость, мир, счастье... Т.е. какое человечество? Мы человечество не знаем, как живого существа. Мы знаем живых людей, знаем составляющиеся из них поколения, народы и т. д. Переведем фразу на язык более прямой: «неисчислимые миллионы личностей, ряды поколений и народов трудятся и движутся, живут и умирают, заблуждаются и страдают для того, чтобы наконец явилось в роде человеческом идеальное поколение людей – разумное, нравственно-совершенное и счастливое, не знающее ни заблуждения, ни порока, ни несчастья». В этом-то смысл и цель человеческой жизни? Но ужели в самом деле неисчислимые миллионы личностей и ряды поколений должны жить, трудиться и терпеть только для того, чтобы их позднему потомству было хорошо? Ужели жизнь, стремления и труды бесчисленного ряда поколений должны пойти только на фундамент для жизни и счастья других поколений?
Да и правда ли, что наш жизненный труд принесет свою пользу человечеству, – что в общечеловеческом прогрессе ни одна крупица истины, ни одно семя добра, ни одна разумная мысль, ни один честный труд не пропадают? Самая история человечества не представляет ли примеров, противных тому? Мы горды в настоящее время своими знаниями, своими трудами, своими успехами – нашей цивилизацией, – мы думаем, что знание и труды нашего века принесут громадную пользу прогрессу человечества. А если и до нас люди, поколения и народы (с незапамятных времен истории человечества, Бог знает, сколько их жило), которые также искали истины, добра и счастья, мыслили, трудились и имели, может быть, очень значительные успехи в знании и труде; – разрозненные и полустертые обломки жизни свидетельствуют о блестящей цивилизации, процветавшей некогда на берегах благословенного Нила, в долинах Ганга и Евфрата, в странах Мексики и Перу. А теперь памятниками этой цивилизации остается лишь несколько жалких, разрозненных, полуразрушенных обломков жизни, несколько слов и намеков в полуистлевшей древней рукописи, несколько искаженных сказаний в преданиях народных. Кто знает, может быть, и с нашей цивилизацией, которой мы столько гордимся, когда-нибудь то же будет? Может быть, и нынешняя блестящая, богатая, цивилизованная, сильная, многолюдная, самоуверенная Европа когда-нибудь будет представлять унылую, безжизненную степь, подобную тем, какою ныне представляется средняя Азия и внутренняя Африка? Может быть, от иных нынешних богатых и блестящих, кипящих жизнью и наслаждением городов останется столько же, сколько осталось до нашего времени от древних Вавилона и Ниневии, Мемфиса и Фив, Геркуланума и Иолгаеи, Содома и Гоморры... Напрасно иные самоуверенные мудрецы нынешнего времени говорят, что при настоящем знании сил природы, при нынешнем направлении цивилизации, этого быть не может. Не обольщенный пристрастием ум понимает, что нынешняя цивилизация, при всем ее развитии, не только не может обезопасить человечества от каких-либо внезапных физических переворотов, но не может даже наверное обезопасить его и от сокрушительных сил каких-либо новых Аттил, Чингисханов и Тамерланов. И так, поколения вымирают, народы исчезают с лица земли, целые цивилизации гибнут, – а кто может поручиться в том, что они успевают передать приемствующим поколениям, народам и цивилизациям все выработанные и накопленные ими сокровища знания и труда? Не показывают ли иногда случайные открытия науки исторической, что народам древним известны были такие знания и искусства, какие в позднейшие века как будто вновь открываются путем долгих соображений, трудов и жертв? Нет ли оснований предполагать, что народам древним известны были и некоторые такие знания, которые доселе остаются неизвестны нынешнему цивилизованному миру? Человечество навсегда потеряло ключ к ним, и должно будет вновь тратить силы над изобретением того, что давным-давно было известно. Не то же ли будет и с нашими знаниями и трудами, – не пропадет ли большая часть их даром для веков и народов последующих? Какое же значение в таком случае будут иметь наши знания и труды, наша жизнь и целая история? В ином месте, умными и заботливыми руками, целые века собирались сокровища знаний и труда на пользу векам последующим, – и в самое короткое время истреблялись сокрушительной силой природы, или диким произволом невежества людского. Вот прогресс исторический! Можно ли безусловно ввериться ему, понадеяться на незыблемую прочность его? Можно ли сказать, что в нем ни одна крупица истины, ни одно семя добра, ни одна разумная мысль, ни один честный труд не пропадают? Можно ли сказать, по крайней мере, что человечество в целом составе своем, несмотря на бывающие в жизни отдельных стран и народов особенные, исключительные, несчастные, ненормальные явления и перевороты, – все-таки непрестанно идет вперед, – и этого движения не могут остановить никакие разрушительные силы природы, никакие погибельные проявления собственного произвола людского? Как сказать? Иным прогресс человеческой жизни представляется в смысле постоянного движения вперед, иным в смысле волнообразного колебания то взад, то вперед, – а иным это движение представляется в виде вертящегося колеса, непрестранно подвигающегося вперед, но вместе с тем возвращающегося на старый путь? Кто правее? Каждый взгляд может найти для себя основание в действительных фактах истории человечества. Наше время более склоняется к той мысли, что жизнь человечества непрестанно движется вперед. А не представляет ли история и много таких примеров, что в жизни народа – в жизни целого человечества, вслед за периодом процветания следует период упадка, за веком просвещения настает век невежества? В иную эпоху жизнь человечества или известного народа принимает направление благотворное и полезное для времен последующих, в иную же бывает посеяно и сделано столько зла и ошибок, что целые последующие века едва в состоянии бывают исправить эти ошибки и зло. Но принадлежит ли в каких-нибудь сторонах и направлениях жизни и наша эпоха к таким эпохам? Не окажется ли многое, что мы считаем за истину и добро, ложью и злом для времен последующих; но каждая эпоха считает свою мысль за несомненную истину, свое дело – за дело доброе, – но не всегда так оказывается на самом деле. Наконец не представляет ли история человечества оснований и для той мысли, что всякое явление, по-видимому вновь возникающее в жизни человечества, в сущности оказывается повторением того, что уже когда-то было и прошло, и жизнь человечества возвращается как будто в каком-то очарованном кругу, периодически повторяя одни и те же увлечения и ошибки, – и человечество само не осознает этого, и не имеет силы выбиться из этого очарованного круга. В самом деле, странно бывает видеть, как иной самоновейший мудрец, объявляющий всему миру, что он открыл новую великую истину, постиг тайну жизни, – начинает повторять, что давным-давно было признаваемо за истину, и потом оказалось ложью и потом опять было принято, и опять отвергнуто. А между тем так именно бывает на деле, – иные из мудрецов нашего образованного XIX века выдавали за новую и великую истину не только то, что было говорено древними греческими мудрецами, но и то, что было высказываемо в затмении разума индийскими браминами, поклонниками Будды, или даже какими-либо дикарями, не знающими ничего выше своих животных инстинктов. Нам странно бывает видеть, как и в наше время направления научные, общественные, политические сменяют одно другое точно в таком же порядке, в каком они следовали одно за другим и в самые древнейшиее, и в более близкие, и самые ближайшие к нам времена. И в наши времена за крайним материализмом следует опыт выспренний трансцендентальный идеализм, а затем опять тот же материализм хотя под новым названием, в котором опущено несколько букв старого имени (реализм); – беспорядки анархии и произвола навлекают на себя давление деспотизма, – а деспотизм опять вызывает против себя анархию и произвол. И так всегда бывает; и сколько зла человечество ни терпело от своих односторонних увлечений и ошибок, оно все продолжает повторять те же односторонности и ошибки. Нам странно бывает видеть, как наши новейшие формы общественной и политической жизни оказываются сходными с самыми древнейшими формами; а между тем это так на самом деле, и новейшие парламенты, сеймы, конгрессы и конституции, устные, гласные и мировые суды имеют для себя образцы в самой глубокой древности. И так как будто оправдывается наблюдение древнего мудреца, что нет ничего нового под солнцем, – и что есть теперь, то было и прежде, и будет впредь.
И к чему же придет, где остановится этот круговорот жизни? Из-за чего же все это движение? Можно ли думать, что прогресс человеческой жизни действительно приведет наконец человечество к его идеалу, что будет когда-нибудь поколение человеческое, вполне обладающее истиной, нравственно совершенное и счастливое, что будет когда-нибудь жизнь без лжи и безобразия, зла и вражды, недовольства и горя, заблуждений разума и борьбы страстей, пороков и преступлений? В наше время многие любят утешать себя этой верой, что настанет когда-нибудь этот век золотой, этот рай на земле, этот идеал в жизни человеческой. Но это по истине только вера, выходящая из потребности души чем-либо утешить себя и осмыслить свою жизнь, не имеющую для себя никаких твердых оснований в разуме и опыте жизни. В самом деле, трудно поверить, чтобы идеал жизни человеческой сделался когда-нибудь её действительностью, без особенных каких-нибудь чрезвычайных переворотов в условиях самой жизни. Трудно представить, чтобы человек когда-нибудь нашел свой идеал – идеал истины и добродетели, любви и счастья, – нашел и успокоился, не перестав быть человеком, каким мы его знаем, – без особенного какого-нибудь чрезвычайно переворота в его природе! Мы знаем, что неидеальное состояние человеческой жизни зависит не от внешних только препятствий и временных условий жизни, – а главным образом от условий, лежащих в собственной природе человека. Мы не потому, главным образом, бываем недовольны, что у нас нет того и того; если бы и все это было, мы не перестали бы быть недовольными и несчастливыми; если бы, как мы уже говорили у человека не было никаких внешних предлогов к недовольству и страданию, человек сам стал бы измышлять себе предмет и предлог для недовольства и страдания. Не верно говорить, что человек недоволен и несчастлив потому, что ему жить не хорошо, – а когда станет хорошо, человек будет вполне доволен и счастлив. Но дело в том, что человеку собственно не того хочется, чтоб ему было хорошо (когда человеку бывает и может быть безусловно хорошо – этого никто не определил и определить не может), – ему собственно всегда хочется, чтобы было лучше, – а этому лучше конца нет, и потому нет пределов человеческому стремлению, неудовлетворимости и недовольству. Мы не потому чувствуем себя удаленными от идеала истины, что знаем еще слишком мало, не изучили всего, а когда изучим, тогда будем владеть полною истиной, и все для нас будет ясно. Мы чувствуем, что многое для нас никогда не будет ясно, и притом многое такое, что составляет сущность истины и бытия, существеннейший вопрос нашей собственной природы и жизни, – что мы никогда всего не узнаем и не изучим, – что область знания и бытия беспредельна. Мы чувствуем, что самый наш орган познавания как-то тесен и мелок; повсюду, во всякой области знания и бытия, мысль наша встречает пределы, пред которыми останавливается, как пред несокрушимой стеной, смутно сознавая однако ж, что там-то за этими пределами и находится то, что составляет самую основу, сущность знания и бытия. Самые коренные истины, самые первые основания всякого знания остаются недоступными для свободных операций нашего ума, – мы ничем их не можем выявить, доказать проверить; и поэтому-то мы чувствуем, что не только не можем знать всего, – но и ничего не можем знать вполне твердо и основательно, – для одного знания своего не можем указать незыблемых, первичных оснований, далее которых не о чем было бы уже и спрашивать, перед которыми останавливалась бы всякая критика и сомнение. Мы чувствуем, кроме того, что ум наш точно как будто находится в каком-то болезненном, разбитом состоянии, – не может обнять цельно своего собственного содержания, не может вывести вполне точных итогов и из того, что уже узнано им; схватывая одно, упускает из виду другое, – изощряя свою способность в одной области, делается не способным в другой. Мы чувствуем, что ум находится в каком-то разладе с другими силами души, – где слишком развивается отвлеченная мысль, там слабеет живое чувство и способность практической деятельности, – и наоборот; точно как будто вся душа у человека находится в каком-то разрозненном и разбитом состоянии. Мы видим наконец, что ум наш гораздо более владеет разрушающей, чем созидающей силой; подорвать, подкопать всякую истину он может, а построить и укрепить вполне твердо – ни одной. Точно также и в нравственной области человеческой жизни отсутствие идеала, мы чувствуем, зависит не от каких-либо внешних обстоятельств или временных условий, а от состояния самой природы человеческой. Напрасно говорят, что человек бывает порочен и зол, потому что дурно воспитан и живет в дурных общественных условиях. Вернее нужно сказать, что воспитание человеческое и условия общественной жизни имеют и будут иметь недостатки потому именно, что они измышляются и устрояются тем же нравственно несовершенным и испорченным человеком. Напрасно говорят, что человеческие пороки и преступления происходят исключительно от невежества или бедности. Во-первых, когда же человек будет знать все, или будет вполне доволен тем, что есть у него? Во-вторых, мы на опыте видим, что умножение богатства, даже умножение знания далеко не всегда сопровождается усовершенствованием нравственности в жизни отдельных людей и целых человеческих обществ. Так, мы видим и чувствуем, что неидеальное состояние человеческой жизни зависит не от внешних обстоятельств, не от временных условий, а от известного состояния самой человеческой природы. Поэтому-то сколько ни изменяются внешние обстоятельства и временные условия жизни, сколько ни трудится и страдает человек над осуществлением своего идеала, – идеал все остается далек от него чуть ли не так же, как и прежде был. Частные знания более и более нарастают в человечестве; но становится ли человек ближе к идеалу истины? Основные вопросы жизни остаются для него чуть ли не так же темны, как были и прежде, – и каждое частное открытие в области знания все более раздвигает пред человеком горизонт неизвестного. Средств к удовлетворению потребностей жизни становится все больше и больше, но становится ли человек довольнее и счастливее? По мере увеличения средств, еще в большей, наверное можно сказать степени, увеличиваются и раздражаются самые человеческие потребности. Система воспитания, формы жизни общественной и политической становятся лучше, гуманнее, справедливее. Но становится ли человек – строго говоря – лучше, нравственнее, добродетельнее, любящее? Коренные страсти человеческие – гордость, зависть, ненависть, любостяжательность, плотоугодие, леность – источник всех пороков, столкновений и преступлений в роде человеческом, остаются в сущности одни и те же во все века, во всех племенах, и на всех ступенях развития цивилизации. Цивилизация дает им более утонченную форму выражения; но вместе с тем и самый яд страстей делается более тонок и ядовит; злоба человечества развитого опаснее злобы дикаря. Злодей, действующий утонченными орудиями слова и интриги, наносит иногда человечеству зла более отъявленного вора и убийцы, идущего на благосостояние ближнего прямо с дубиной и топором. Развитие жизни человеческой подвигается вперед как в добром, так и в злом; умножаются и совершенствуются орудия и средства к устроению благосостояния в роде человеческом, и вместе с тем умножаются и совершенствуются орудия и средства разрушительные, – и изобретатели и усовершенствователи тех и других, едва ли не в равной степени, пользуются названием деятелей человеческого прогресса, благодетелей человеческого рода. Развивается и совершенствуется род человеческий, а лукавства, хитрости, эгоистической жесткости, взаимного недоверия между людьми едва ли не становится более, чем прежде, – а преступлений совершается и крови проливается в роде человеческом в наш просвещенейший и гуманейший XIX век едва ли менее, чем в самые давние и грубые времена. Ужели же можно думать, что такой прогресс действительно когда-нибудь приведет человечество к его конечной цели – к идеалам истины, добродетели, безмятежного мира, довольства и счастья?
Нет, природа и жизнь человеческая, несмотря на все развитие и внешние изменения, происходящие в ней, в сущности оставалась одна и та же в продолжение многих предшествующих веков – с теми же заблуждениями, страстями и несчастьями. Нет оснований предполагать, чтобы когда-либо в последующие века природа сделалась иная, чтобы когда- либо настал в жизни человеческой период безмятежного, идеального состояния без ошибок и заблуждений, неудач и неудовлетворенных стремлений, борьбы страстей и страданий, если только не совершится какого-либо особенного, чрезвычайного переворота в жизни человеческой, если не произойдет изменения в самых коренных условиях и состояний её. Мало того, мы так привыкли к настоящему состоянию и условиям природы и жизни человеческой, что иных себе и представить не можем. Мы так привыкли к своим заблуждениям и страстям, неудовлетворенным стремлениям и страданиям, борьбе и злу, что там, где все это кончается, по нашему представлению, и жизнь должна кончиться. Состоянию безмятежного покоя и счастья, полнейшего обладания истинной, благом и красотой без всякой неполноты, недовольства, неудовлетворенных стремлений, колебаний, страстей и борьбы или совсем невообразимо для нас, или представляется для нас чуть не состоянием какой-то неподвижности, застоя и спячки – мертвенного оцепенения или животного отупения. Ужели же этим должно все кончиться? Ужели после всего этого движения – после всех этих колебаний и волнений неудовлетворенных стремлений и борьбы, жизнь человечества, как и жизнь, отдельного человека, должна кончиться смертью, и после этого ничего уже не будет – как для человеческой личности, так и для всего человечества? Но в таком случае какой же смысл, какую цель будет иметь жизнь человеческая в тесном и широком смысле этого слова? Движение без разумной цели, стремление без удовлетворения, труд без смысла и пользы, бытие для уничтожения! Где же эти идеалы истины и добродетели, мира и счастья, которые с такою неотразимой силой влекут к себе человеческую природу? Что это за необъяснимое противоречие, что это за темная тайна человеческой жизни?...
* * *
Может быть оно так и есть на самом деле? «Жизнь, говорят, есть неразрешимое противоречие, нескончаемая борьба, неразъясненная тайна». Но этот ответ – не ответ. Зачем же во мне неискоренимое стремление разрешить это противоречие, объяснить эту тайну? Что такое противоречие и тайна сама в себе? Мы понимаем их только по отношению к нашему сознанию. Что имеет противоречие само в себе, то, по нашему сознанию, не может существовать. «Жизнь есть борьба», это так же одно из любимых положений нашего времени, часто применяемое не только к жизни человеческой, но и к бытию всего существующего. «Борьба, говорят, везде. В природе неодушевленной одни стихии борются с другими, сильнейшие берут верх над слабейшими, и в этом – основание для всех явлений жизни. В мире животном одна порода непрестанно враждует с другой, сильнейшая преодолевает слабейшую, и в этом – жизнь и усовершенствование мира животного. Точно также и в жизни человечества: борются между собою личности и племена, стремления и силы – сильнейший всегда берет верх над слабейшим и в этом смысле закон и прогресс жизни человечества». Но здесь опять неизбежно ставится вопрос, имеет ли начало и конец эта борьба, или она есть в собственном смысле вечная, нескончаемая борьба? Если она чем-нибудь кончится, уничтожится ли с нею самая жизнь, сущность которой она составляет, – но в таком случае из-за чего же вся эта борьба и какой смысл имеет жизнь? Уже ли всё существующее только затем и существует, чтобы одно уничтожалось, пожиралось другими, и в конце концов все было пожрано ничтожеством? Или по окончании этой борьбы возможна будет жизнь уже без борьбы, совершенно при новых условиях? Но в таком случае борьба уже не будет необходимой и коренной сущностью жизни; жизнь представляется возможной под какими-то другими условиями, нежели при каких она теперь существует; а какие это другие условия, и как может совершиться переход от одних условий к другим, мы – живущие и мыслящие при настоящих условиях жизни – не можем себе этого и представить. Или в самом деле жизнь есть вечная, нескончаемая борьба? Но мы опять не можем понять смысла этой борьбы. Непримиримое противоречие в самой мысли представляется нам нелепостью. Непримиримое же противоречие в бытии и в жизни не может нам представляться иначе, как невозможностью. Откуда могло бы явиться это противоречие? Некоторые древние религиозные и философские системы пытались объяснить все противоречия жизни вечной борьбой двух враждебных между собой равносильных и самобытных первоначал бытия. Как ни странно это может показаться, как ни далеким может считать себя наше время от воззрений Зароастровой религии, – однако верно то что отражение этих воззрений, хотя и во всей, конечно, их искренности и последовательности, мы можем иногда встретить в научном и даже поэтическом представлении жизни у людей ближайшего нам времени. Но это воззрение осуждает себя само, можно сказать, своим существованием; ибо оно в самой основе бытия и жизни допускает непримиримое противоречие, а нам, как мы уже сказали, даже в мыслях непримиримое противоречие представляется нелепостью, непримиримое же противоречие в жизни – совершенной невозможностью. Таким образом теоретический смысл этого воззрения падает пред логическими требованиями нашего ума.
А нравственный смысл его еще хуже. Здесь возводятся к принципу бытия такие явления жизни, с которыми ум и сердце честного человека не могут примириться даже и в том случае, когда они представляются только ненормальными и исключительными случайностями, искажениями жизни, как и все явления лжи и зла, ненависти и несчастья... Всякое преступление, всякое зло могут найти себе оправдание; – более нежели оправдание, законность и освящение в этом мировоззрении. Ибо, по этому мировоззрению, – зла, преступления и лжи, строго говоря, и не существует, – зло, преступление и ложь суть такие же идеально-божественные явления, как и явления совершенно противоположного порядка, т. е. истина, добродетель, любовь. Только на время один порядок берет верх над другим, и явления порядка побеждаемого называются ложью, преступлением и злом, а потом этот порядок возьмет верх и названные нами явления получат название истины, святости и добродетели; а то, что ныне называется истиной, святостью и добродетелью будет ложью, злом и преступлением; а потом опять наоборот и т. д., нескончаемая борьба на веки. Отсюда в людях, сознательно и несознательно придерживающихся этого воззрения, большое сочувствие к тому, кто, в общем неизвращенном представлении человеческом, считается виновником и отцом лжи и зла, к мрачному, гордому, непокорному, злому, и будто бы несправедливо несчастному дьяволу, которого некоторые даже и не из поклонников какого-либо древнего, грубого, языческого суеверия так именно прославляют и почитают под именем сатаны или демона, или под какими-нибудь, другими более смягченными и замаскированными именами и аллегориями. Отсюда в людях, сознательно или несознательно придерживающихся такого мировоззреения, особенное сочувствие к таким людям, которые наиболее напоминают собою дьявола по своей гордости и злобе, жестокости и эгоизму, упрямству и ненависти, и эти-то преступные и гибельные страсти считаются иногда чуть не образцами добродетели которыми шаткие и искаженные головы тщеславятся, и которыми считают нужным подражать, всячески стараясь казаться демоническими натурами, т. е. наиболее подобными демону. Разумеется, для того, чтобы возбудить сочувствие к демоническим свойствам гордости, злобы и упрямства, κотοрым, в их прямом виде, никакая самая испорченная человеческая природа не может сочувствовать, для украшений их берутся свойства вовсе несродного, противоположного им идеального порядка – преимущественно свойства силы, красоты и правды. Но это уже уступка, которую известное мировоззрение допускает в пользу противоположного мировоззрения; ибо оно само, так сказать невольно осознает, что без подобных уступок в строгой последовательности, оно не может существовать по всей крайней нелепости и дикости... Здесь, в этом воззрении, даже и в наиболее смягченном его виде, к которому, может быть и несознательно показывают как будто склонность некоторые из новейших мыслителей, проповедуется и становится основным законом прогресса – господство грубой силы и жестокости. Что взяло верх над другим, то и право, законно, свято и совершенно. И прав волк, задравший овцу, прав лев, растерзавший волка. Тот же закон прилагается и к прогрессу человеческой жизни. Правда, в наши времена нельзя открыто проповедовать насилия и злодейства. Теорию насилия стараются приукрасить и подкрепить мыслью, заимствуемую совершенно из другой теории, что в жизни всегда берет перевес правая сторона над неправою, истина над ложью, зло над добром. Но это во-первых, как мы уже говорили, не всегда оказывается правдой, а во-вторых, это – мысль, не вытекающая прямо из рассматриваемой нами системы насилия и взаимно истребления, а заимствуемая ею из другого мировоззрения... Впрочем, и в наше время находятся и такие мыслители, которые чуть ли не прямо говорят, что прав мошенник, пользующийся неосторожностью честного человека. И прав американский плантатор, угнетающий негра, правы пионеры европейской цивилизации, истребляющие туземных жителей Африки, Америки и Австралии, прав был бы и какой-нибудь новый Аттила, который бы сумел, подобно прежним временам, поднять дикие орды и задавить европейскую цивилизацию, – и это, по смыслу теории, было бы полезно для прогреcca и цивилизации человечества. И напротив, по смыслу теории, виновата овца, пожираемая волком, виноват честный и мирный человек, поддающийся обману ловкого мошенника, или насилию грубого деспота, виноват негр, работающий на жестокого плантатора, виноваты слабые племена, истребляемые сильными. И по справедливости первые притесняются, унижаются и истребляются последними, и человечество много приобретает от того, что слабое и незлобивое истребляется, а сильное и жестокое берет верх в жизни... Дальше и дальше от этой грубой, дикой, зверской теории непрестанной борьбы, насилия и взаимного истребления! Все, что есть лучшего в природе человеческой, восстает против неё. Это хула, клевета на жизнь, а не объяснение жизни...
* * *
Есть и другие воззрения на жизнь, не менее резкие и мрачные. «Жизнь сама по себе есть зло, несчастье, страдание. Жизнь есть вечное проклятие, вечная ирония Высшей Судьбы. Жизнь есть пустая и глупая шутка, как весьма неумно сказал один из умных, впрочем, известных нам людей в минуту душевной невзгоды. Или жизнь – дар случайный, дар напрасный – судьбою тайной на казнь обречена, сказал другой известный нам умный человек, когда, по собственному сознанию, у него сердце было пусто и празден ум». Вот воззрение, которое, может быть, никогда не было формулировано серьезно философски, и не может быть удобным для строгой философской постановки по причине его крайней нелепости, но которое, тем не менее, все-таки высказывается нередко людьми, или на самом деле сильно измученными жизнью, или своим безнравственным и противоестественным образом жизни испортившими себе чувство жизни – в минуту крайней душевной невзгоды. А еще чаще подобное воззрение высказывается для фразы и щегольства такими людьми, которые только хотят казаться много изведавшими и разочарованными, в такие минуты, когда у них бывает в высшей степени сердце пусто, празден ум, или желудок испорчен и карман пуст... Можно сказать, что люди, усвояюшие себе подобного рода воззрения, сами отрицают свое право на жизнь; ибо зачем же им жить, если жизнь для них есть вечное зло, вечное страдание безо всякой надежды лучшего исхода, и если для них всегда есть возможность избавиться от этого зла? Некоторые из них, до последней степени извратившие в себе лучший дар природы – чувство жизни, и на самом деле употребляют иногда не принадлежащее им право самовольно избавляться от жизни. Но большая часть таких людей, преимущественно те, которые называют жизнь проклятием, злом и страданием для красоты речи и из желания озадачить других особенностью своих взглядов и стремлений, преспокойно едят, пьют, спят, веселятся, и пользуются всеми благами жизни иногда за счет благосостояния других, действительно утесняемых и несчастных людей. Таким образом они собственной жизнью обличают и опровергают свой взгляд на жизнь. Фраза, что «жизнь есть грустная и глупая шутка» может иметь долю справедливости не в отношении вообще в жизни человеческой, а в отношении разве к личной жизни подобных отрицателей, которая у них, с хулою против жизни на словах и животным пользованием всякими благами жизни на деле, выходит действительно похожей на какую-то пустую и глупую шутку... Так жизнь сама по себе и неискоренимое чувство жизни, общее всем людям, сохраняющееся у человека в самые трудные минуты, непокидающее его до последнего истощения жизни, служит наилучшим обличением и опровержением того мрачного отрицательного взгляда, будто вся жизнь есть зло и несчастье. Несправедлив и односторонен, как мы говорили, тот взгляд на жизнь, что она есть высший идеал и полное счастье для человека. Но все-таки это, но крайней мере, доброе слово, выходящее из благодушного настроения, из светлого доверия, из чувства уважения и благодарности к жизни, благами которой все мы, в известной мере, пользуемся. В мнении, будто вся жизнь есть страдание и зло – более несправедливости – жесткой, злой, неблагодарной несправедливости. Все-таки в жизни счастья и добра больше, чем горя и зла; все-таки счастье и добро понимаются человеком как норма, идеал жизни, а несчастье и зло как уклонение от этого идеала... Легкомысленно и недостойно человека, говорят, всю жизнь смеяться и не задумываться серьезно над тем, что жизнь представляет недоброго; но еще более малодушно и недостойно благородной природы человеческой – всю жизнь плакать, жаловаться, роптать и не чувствовать того, что есть лучшего в жизни, и не быть благодарным за те счастливые мгновения, которых все та же жизнь всякому человеку дает больше, чем несчастных. Наконец, имеет ли этот мрачный взгляд на жизнь хоть какой-нибудь серьезный философский смысл, объясняет ли он сколько-нибудь тайну жизни? Мало сказать, что жизнь есть страдание и зло; но откуда же и зачем это страдание и зло, если идеал жизни есть счастье и добро? Неужели, в самом деле, можно представлять себе жизнь какой-то злой шуткой (иронией), или гневным проклятием Высшей Силы? Но за что же, или для чего? И прилично ли представлять себе злую иронию, или беспричинный гнев в той Высшей Силе, от которой произошла и зависит жизнь, как бы кто ни называл и ни представлял себе эту силу? Нет, это дерзкая и страшная хула и клевета не только на все, что есть лучшего в жизни, но и на все, что есть Высшего и Святого над жизнью. Не приведись ни кому дойти до такого состояния, что бы, от муки ли душевной или от праздности и пустоты умственной, позволить себе высказывать такие хульные и нелепые воззрения на жизнь, или отзывы о жизни!
* * *
«Может быть, уму человеческому и не нужно доискиваться до смысла жизни; может быть в ней совсем нет никого смысла. Может быть, вся жизнь есть бессмыслица, существенность, призрак, сон, полный видениями и иллюзиями, то чарующими, то пугающими, но в которых доискиваться смысла и реального содержания так же трудно, как в грезах спящего или в бреду умоисступленного. Может быть, и мое собственное существование есть мечта, и самое стремление к решению вопроса о смысле жизни – иллюзия и бессмыслица». Странно с первого взгляда такое воззрение, а между тем оно несомненно существует и неоднократно высказывалось. Оно было последовательно развиваемо в целых религиозных системах некоторых народов востока, в целых научных системах наисерьезнейших философских умов. И нет ни одного факта не только в жизни человеческой, но и во всем мире действительном, существование и смысл которого не были бы подвергаемы сомнению умом человеческим. Были люди, весь мир внешний называвшие призраком, произведением собственного человеческого я. Были люди, подвергавшие сомнению вопрос о своем собственном существовании. Были люди, говорившие, что может быть и существует что-нибудь, но что именно и как оно существует, ни кто этого знать не может, а наше так называемое познание о мире есть призрак, иллюзия. Можно подумать, что подобные воззрения высказывались иступленными умами в сумасшедших домах. Нет, говорим, они высказывались наисерьезнейшими, наикрепчайшими представителями новейшей европейской мысли, высказывались не мимоходом или под влиянием дурного расположения духа, или в виде шутки – игры серьезного ума, – нет, серьезнейшим образом проповедовались в знаменитейших европейских университетах, – развивались в обширных и стройных системах, производивших обаяние на человеческую мысль, увлекавших за собою толпы последователей. Это может служить знаменательным свидетельством того, до каких странностей способен доходить ум человеческий, когда берется судить о предметах, выходящих за пределы его понимания... Это может также быть свидетельством того, как труден, как тяжел для человечества этот важнейший и существеннейший для него вопрос о смысле и цели жизни. Ибо не без причины, говорим, – не ради шутки, не из каприза серьезнейшие мыслители договаривались до таких странностей, когда задумывались над решением вопроса жизни. Их доводило до этих болезненных мыслей крайнее напряжение ума, сосредоточивавшего все свои силы, и искусственно отвлекавшегося от непосредственного чувства жизни при решении трудного вопроса. И их мысли не представлялись им болезненными, странными, исступленными, напротив казались самыми строгим логическим выводом из наблюдения действительных явлений жизни, самым правильным определением серьезных отношений человека к жизни. И не только казались, но и на самом деле они были обоснованы и развиты строго логически. Ибо и на самом деле ум человеческий может доказать если захочет, не только то, что весь мир внешний и наше познание о нем есть мечта или, по крайней мере, факт недоказанный и неясный, но и то, что наше собственное существование и самая мысль наша – иллюзия или факт сомнительной достоверности. Это также хороший показатель ненормального состояния и болезненного направления вашего ума, который, как мы уже говорили, заподозрить, подвергнуть сомнению и отвергнуть может всякую истину, всякий факт мысли и жизни, а вполне строго обосновать и прочно утвердить не может ни одной истины, ни одного факта жизни. Это тот ум, которым мы так гордимся, на который так надеемся, который мы привыкли считать верховным судьею и решателем всего не только подлежащего но и не подлежащего его разумению, который нередко осмеливается так самоуверенно восставать против того, что выше его, противополагать себя самому уму Божьему. Этот-то ум, мы говорим, и не в припадке только случайного исступления, а напротив в самом строгом догматическом развитии своем, способен доходить до отрицания своего собственного и всякого другого существования... Нужно ли серьезно опровергать это крайнее отрицательное воззрение на жизнь, – нужно ли серьезно доказывать, что жизнь не мечта, не призрак, и не сон, а действительность? Не думаем. Сама жизнь и её непосредственное чувство, ни на один момент не покидающие ни одного человека, – самое неопровержимое доказательство действительности жизни. И не может быть ни одного скептика, который бы не поддавался неотразимой силе этого доказательства. Сколько бы в теории ни сомневался кто в действительности внешнего мира или своего собственного существования, или в достоверности своего познания о мире и самом себе, на практике всякий скептик верит в эти первичные – так сказать – факты и аксиомы жизни и мысли, и живет, сообразуясь со своей верой, – ест и пьет, мыслит, желает и действует, не считая потребностей своей природы за иллюзию, чувствует удовольствие и неудовольствие, как действительное, а не призрачное удовольствие и неудовольствие, рассчитывает и соображает, находя в самом опыте основание и поверку для своих соображений, – прилаживается к обстоятельствам жизни, уверенный в действительном существовании внешнего мира и в достоверности своих познаний о нем. Пора бы мысли человеческой и в теории оставлять такие странные представления о жизни, которые оказываются противоречащими самым основным фактам жизни и сознания… Жизнь есть несомненная действительность, а не призрак, не сон, не мечта.
* * *
Так, жизнь есть действительность, и поэтому несомненно должен быть и есть в ней какой-нибудь смысл. Но таково ли в ней положение самого человека, чтобы ему можно было понять или уловить эту тайну – сокровенный смысл жизни. «Жизнь есть громадный, необъятно сложный механический процесс, неизвестно когда, неизвестно как, неизвестно для чего приведенный в движение, но движущийся непрестанно по одним и тем же неизменным и всюду действующим законам. Личность человека среди бесчисленных рядов других существ занимает весьма незначительное место в этом громадном процессе, – и она увлечена общим движением, и в человеческой жизни непрестанно действуют и обнаруживаются те же самые законы, которым подчиняется всё существующее. Увлечённый общим процессом жизни, человек ничего себе и представить не может вне этого процесса и законов, действующих в нем; ибо он сам движется в этом процессе и подчиняется его законам. Поэтому ему нечего и спрашивать себя о том, когда, как, для чего и надолго ли приведена в движение эта машина, – вопросы эти неразрешимы для него и потому бесполезны, у человека нет никаких данных для разрешения их. Начало и конец бытия (если только оно имеет начало и конец) находятся вне его наблюдения и опыта. Человек познает бытие только в его движении, среди которого и сам находится, – и потому только законы и условия этого движения доступны его наблюдению и опыту. Сущность вещей (если только в них есть какая-нибудь внутренняя сущность) недоступна человеку; бытие вещей открывается человеку в их отношениях между собою, и потому человеческому ведению доступны только отношения вещей. Поэтому человеку нужно однажды и навсегда положить себе за правило – не тратить по-пустому времени, оставить неразрешимые и потому бесполезные вопросы не только о внутренней сущности вещей – о начале и цели жизни, и изучать жизнь в её действительном проявлении и движении, – изучать законы и условия этого движения, изучать взаимные отношения вещей. Нужно оставить всякие высшие умствования и мечтания, всякую метафизику и философию, и обратить исключительное внимание на факты, наблюдение, точное эмпирическое познание».
Вот еще модное и ходячее между многими мыслителями нашего времени воззрение; мы высказываем его своими словами коротко, но кажется верно передаем смысл его. Haшe время в истории развития человеческой мысли принадлежит именно к тем эпохам усталости, как бы некоторого уныния и упадка философской мысли, когда она, утомившись и ослабевши в бесплодном напряжении над решением высших вопросов жизни (а напряжение философской мысли перед нашей эпохой было весьма сильно, так что по временам действительно доходило как бы до некоторого омрачения и умоисступления), бежит от этих вопросов, старается отделаться от них, отвести глаза, забыть, уничтожить их, – возвратится к обыденному внешнему смыслу жизни, и ограничить круг своего видения наблюдением внешних явлений жизни. Подобные попытки самоуничижения человеческой мысли бывали и прежде после крайнего напряжения философской мысли, но никогда, как мы уже упоминали, не были успешны. Человечество никогда не может отделаться от этих вопросов, стереть, уничтожить их, не изменивши своей собственной сущности, не отказавшись от глубочайших стремлений своей природы. Напрасно говорят, что теперь безвозвратно прошло для человечества время высших философских умствований и метафизических вопросов. Так всегда думала всякая нефилософская эпоха, всякое подобное, рассматриваемому нами враждебное философии направление. Давным давно и много раз объявляем был конец всяким высшим умствованиям и метафизическим вопросам. Hо никогда это не сбывалось на самом деле. Отвергая в своих заключениях (по крайней мере на словах) произвол мысли, настаивая на том, чтобы в суждениях человеческих всегда делалось заключение от факта к факту, рассматриваемая система, оставаясь верной своему методу, должна прийти и к тому заключению, что если человечеству, несмотря на советы многих мудрецов, никогда не удавалось прежде забыть и уничтожить своих высших вопросов и идеальных стремлений, то это не удастся ему и теперь, и вперед никогда не удастся. Философия, опирающаяся на факты, поставляющая сущность знания в изучении факта, должна признать, что существование высших вопросов о начале, смысле и цели жизни и идеальное стремление к разрешению этих вопросов, есть глубочайший и неотразимый факт человеческой природы и жизни, гораздо более всяких других внешних фактов стоящий внимания и изучения. Странно, как система, питающая и высказывающая такое уважение к фактам, пропускает без внимания важнейший факт жизни – живую человеческую душу с её глубочайшими стремлениями и требованиями. Стремления к разрешению высших вопросов о начале, сущности и цели бытия и жизни так глубоки и неотразимы в природе человеческой, что от них, при всем желании своем, не могут отделаться даже те самые мыслители, которые отрицают всякое значение этих вопросов, всякое стремление к метафизическим умствованиям. И прежний и нынешний материализм, совершенно отвергающий значение всяких высших вопросов, и не признающий в жизни никакого внутреннего сокровенного смысла, кроме того, который сказывается во внешних явлениях, – и нынешний так называемый позитивизм, справедливо признающий эти вопросы недоступными и неразрешимыми для человека, только выводящий отсюда поспешное и неубедительное для природы человеческой заключение, что человеку нужно совсем оставить эти вопросы, – они все таки сами никак не могут удержаться от того, чтобы не сказать своего слова по поводу этих вопросов. При всей их вражде ко всякой метафизике, ко всяким высшим мировоззрениям и системам, у них есть своя метафизика, свои мировоззрения и системы…
Но только какая это грубая метафизика, какая узкая и бедная по содержанию, не стройная по форме и развитию (не говорим уже – обидные для человеческого достоинства и опасные для нравственности) мировоззрения и системы! Одно из них наиболее ходячее мы уже высказали «Бытие – сложная машина, жизнь – никогда не останавливающийся механический процесс». Здесь решение всему. Но мы не можем удовлетвориться этим ответом. Кто же устроил эту машину, или как она устроилась? Откуда взялся материал для устройства, и каким образом этот материал сложился в правильные формы? Как пришла машина в движение, и кто предписал законы этому движению? Имеет ли это движение правильность и смысл, или оно совершенно случайно, беспорядочно и бессмысленно? К чему направляется это движение, какой будет конец всему, или это движение без смысла и направления, без конца и цели – случайность, хаос, путаница, бессмыслица? Наконец, каким образом в этом бездушном механизме является духовность, жизнь, сознание, свободное расположение и действие? Но может быть, все это только так кажется? Может быть, и душа есть только механический снаряд, и жизнь – случайное соединение и разложение механических или химических элементов. Может быть и самое сознание есть только функция известным образом сложившейся материальной массы, и наше свободное расположение и действие – вовсе не свободное расположение и действие, а необходимый и неизбежный результат внешних давлений и явлений? Может быть, я только незначащая спица в большой колеснице жизни, вместе с другими колесами необходимо увлекаемая в известную сторону общим движением колесницы, неспособная ни сойти со своего места, ни переменить своего движения, ни дать направления общему движению, и мне только кажется (хоть неизвестно, почему же кажется), что я живу самостоятельной жизнью, свободно мыслю, движусь, действую? Так именно или почти так, и рассуждают последователи известной системы, желая оставаться верными себе. Тяжело, мертво, противно, бессмысленно! Жалко видеть, как люди мыслящие унижают себя ниже бессловесных животных, приравнивают себя к вещам бездушным, – люди, желающие мыслить свободно и благородно проповедуют систему грубого бессмыслия и нравственного безразличия. Нужно надеяться, что подобные увлечения не могут иметь надолго прочного влияния между людьми. Людям слишком дорога своя душа, своя мысль, своя воля, чтобы они стали отказываться от души, мысли и воли, и это отречение даже возводить в принцип жизни. Неотразимое убеждение в действительности собственного сознания, хотя и несовершенно изъятого от внешних влияний, в действительности самоопределяющейся воли, хотя и ограниченной внешними условиями, человек носит в себе самом, – и проявления и доказательства этого сознания и этой воли всякий видит на каждом шагу в своей жизни. И нет человека, который бы не верил в свою мысль и в свою волю, и не жил всю жизнь этой верой, – нет таких людей, говорим мы, не исключая в своем положении и самых крайних материалистов, отвергающих всякую духовность и всякую свободу. Ибо и они на практике в жизни признают то, что отрицают в теории на словах, – ибо и они на самом деле верят в духовность и жизнь, в свободную мысль и волю иногда гораздо более, чем иные последователи противоположных им воззрений. И нужно быть способным слишком отрываться от факта и жизни, чтобы, во имя уважения к факту жизни, отрицать самую жизнь, – и нужно научиться слишком лукавить умом и словом, чтобы в теории на словах совершенно отрицать то, что всегда исповедуется на деле в жизни...
* * *
Но довольно. Верно, в памятниках произведений человеческой мысли не найти нам удовлетворительного ответа на все вопросы о смысле и цели жизни. Мы рассмотрели наиболее известные воззрения на жизнь, существовавшие в роде человеческом, развивавшиеся в замечательнейших религиозных и философских системах, и под теми или другими формами, с теми или другими оттенками и изменениями находящиеся, можно сказать, почти постоянно в обращении между людьми. Как все они поверхностны, односторонни, узки, но соответственны самому простому, непосредственному пониманию жизни! Как многие из них мрачны, жестки, тяжелы, обидимы для человеческого достоинства, опасны для человеческой нравственности! Долго ли еще человеческая мысль будет бесплодно напрягаться и мучиться над решением этого вопроса, не имея сил ни оторваться от него, ни удовлетворительно разрешить его, – долго ли будет она, в своем непрестанном стремлении – открыть и сказать новую великую истину, опять и опять возвращаться к старым неправильностям и заблуждениям?
А между тем, людям уже давно открыто одно такое воззрение на жизнь, которое разрешает главнейшие трудности, устраняет существеннейшие противоречия рассматриваемого нами вопроса, и уясняет его по крайней мере на столько, на сколько это возможно и нужно для наших существенных потребностей. Это воззрение не умом человеческим придумано и составлено. Ум человеческий, как это можно видеть из самостоятельных его опытов в исследовании тайны жизни, – не может решить этого вопроса. Это естественно уже потому, что ум человеческий сам поставлен на определенное место в кругу бытия, и непрестанно увлекается прогрессом жизни; поэтому он не может со своей точки зрения ничего видеть вне этого процесса, – он не может обнять и охватить мыслью неизмеримой области бытия. Ум человеческий не творец и не владыка мироздания, – он не был свидетелем устройства мира и не знает, к чему направлена его жизнь; потому, имея возможность изучать и познавать мир в его существующем состоянии и в его внешних проявлениях, ум человеческий не может сказать ничего определенного о начале, внутренней сущности и конечной цели миробытия. Не говорим уже о том, что ум человеческий, как это опять видно из беспристрастного наблюдения над его деятельностью, находится не совсем в нормальном и здоровом, но в каком-то разбитом состоянии, и поэтому он может светло и правильно отражать в себе сущность идей. То воззрение, о котором мы говорим, дано человеку Высшим Умом – Тем Умом, Который сотворил и поддерживает все существующее, и Которому поэтому в совершенстве известно начало, сущность и конечная цель всякого бытия. Мы разумеем то воззрение на жизнь, которое дано человеку в Божественном откровении – христианское мировоззрение. Что это мировоззрение ни умом человеческим придумано, а действительно свыше дано человеку для озарения его жизненного пути, – это доказывается как несравненным внутренним его превосходством пред всеми произведениями ума человеческого, беспримерным влиянием на жизнь частных людей, народов и целого человечества, так и самою историей его происхождения, бесчисленными знамениями сверхъестественной Божьей Силы, бесчисленными свидетельствами величайших, благороднейших, нравственнейших личностей в роде человеческом, живших и умиравших во имя этого великого мировоззрения.
Это мировоззрение вам давно и должно быть хорошо известно. Это то мировоззрение, которое вероятно почти всем из вас внушали с раннего детства добрые матери и отцы, воспитательницы и воспитатели, научая вас, как благоговейно слагать персты и произносить первые священные слова в молитве. Это то воззрение, которым живут кругом вас неисчислимые миллионы людей, и в котором они находят свет, нравственную опору и утешение в самых трудных обстоятельствах жизни. Это то воззрение, которое спасало человечество от духовного мрака и нравственной гибели, и которое поэтому с таким восторгом было принято человечеством, что целые тысячи благороднейших личностей готовы были идти на смерть для того, чтобы засвидетельствовать пред заблуждавшим миром божественную истину этого мировоззрения. С большей или меньшей степенью искренности и сознательности вы приучились относиться с уважением к истинам, открывающимся в нем, как к высшим, священным истинам. Вы знаете, что эти истины необходимы человеку для спасения, для жизни будущей. Но есть, может быть, некоторые между вами, которые слово «спасение» понимают в исключительном и неопределенном смысле, которые думают, что то, что важно и дорого человеку для жизни будущей, мало имеет отношения к настоящей жизни. Может быть, немногие из вас надлежащим образом могут понимать и ценить, какой свет, какая животворная сила, какая твердая нравственная опора и в настоящей жизни дается человеку религиозным христианским мировоззрением. И нужно много жить и уметь глубоко понимать жизнь, нужно много думать, и думать серьёзно и искренно – не ради препровождения времени или упражнения процесса мысли, а для уяснения себе существеннейших вопросов и задач жизни, нужно или самому испытать те тяжкие колебания, сомнения и мучения, какие приходится испытывать человеку, силящемуся прояснить для себя тайну жизни, или по крайней мере знать и понимать, как испытывают эти колебания и мучения другие люди, – разумеется не те, которым все равно – иметь такие или другие убеждения или каких не иметь, и не те, которые, по мелкости душевной, раз привязавшись к известной, хотя бы и очевидной неправильной и худой и односторонней мысли, с предубеждением отвращают свои глаза от всего, что не подходит под неё, а те, которые искренне и горячо заботятся о том, чтобы составить себе правильные убеждения; нужно уметь, понимать, и ценить как важен для человека этот процесс внутренней жизни, чтобы полнее представить себе, какое высшее благо для нас – наша святая христианская Вера. Истинно, истинно, говорю вам, что чем больше живешь, чем больше всматриваешься в жизнь, чем больше испытываешь в жизни, чем серьезнее думаешь о жизни, чем глубже видишь самого себя; тем более научаешься ценить и понимать великую истину христианского воззрения на жизнь. Оно просто на вид, это воззрение, – и просто по своей сущности, т.е. истина его без особенных умствований дается всякой не ослепленной пристрастиями и предрассудками душе, и поэтому ее могут усвоить себе и образованные и необразованные, и сильные и слабые, знатные и не знатные, женщины и дети. Оно не ослепляет наших глаз блеском особенно смелой оригинальности и необычайно хитрого построения – подобно разным философским системам, из которых иные как будто являлись в мир не столько за тем, чтобы просветить, укрепить и утешить людей, а скорее затем, чтобы удушить, озадачить и ослепить их. По этой безыскусной простоте и естественности своей, по этой общедоступности и общеприменимости, иным умам, слишком привыкшим к внешнему блеску и хитрости, из какого-то умственного аристократизма любящим думать не как думают другие люди, по простоте и общедоступности своей христианское мировоззрение кажется не довольно строгим, не довольно глубоким и высоким, не довольно философским. Но нужно внимательно и беспристрастно вникнуть в глубокое содержание истин, открывающихся в этом воззрении, в их поразительную стройность и согласие между собой, так что каждое отдельное положение находится в связи со всем другими, ими поясняется и подтверждается. И само в первую очередь служит к пояснению и подтверждению всего учения, – в особенности нужно обратить внимание на глубочайшее соответствие открывающихся здесь истин с потребностями души и действительными показаниями человеческой жизни, нужно сравнить эти истины с теми поспешными, незрелыми, односторонними и крайне отвлеченными от жизни ответами на жизненные вопросы, которые даются в других так называемых самостоятельных, собственным умом человеческим выработанных воззрениях системах, – что бы видеть, какая по истине высокая, глубокая, светлая и жизненная философия заключается в нашем христианском мировоззрении. Правда, в нем есть довольно неясного для нас, в нем есть тайны; многое из них проясняется человеку по мере прояснения его собственного ума и очищения сердца, но многое навсегда останется тайною. По крайней мере, христианское мировоззрение и не старается обольщать человека несбыточной для него надеждой всеведения, которая так легко переходит в крайнее разочарование и скептицизм относительно возможности всякого видения; оно не старается выдавать человеку непостижимого за понятное, как это делается в других философских системах, и тайну так и называет тайной. Оно прямо, открыто и совершенно согласно с сознанием и опытом самой души человеческой указывает человеку, что он может узнать и сделать собственным умом, и в чем ему необходимо, нужно для собственного блага довериться Высшему, Совершеннейшему Уму. И ум человеческий, который видит много непонятного для себя и в обыкновенных явлениях жизни, который для себя самого во многих отношениях есть тайна, может ли требовать того, чтобы для него все было ясно в самых высших и глубочайших вопросах жизни, где конечное – так сказать – соприкасается с бесконечным, и ум человеческий входит в общение с умом Божественным? Но самая светлость, высота и жизненность тех истин нашей веры, которые имеют непосредственное, ближайшее и понятное нам самим отношение к жизни, и в то же время их теснейшая связь с теми высшими истинами, которых непосредственного отношения к жизни мы не видим и не понимаем, помимо всяких других доказательств и свидетельств – одно это может служить для нас ручательством светлости, высоты, жизненности и этих последних сверхъестественных истин, и убеждает нас в необходимости и спасительности доверия к ним со стороны человека. Наконец, что еще обращает на себя особенное внимание в нашем христианском мировоззрении (с его так сказать философской стороны, не говорим о нравственно-жизненной, с которой даже и сравниваемы быть не могут ни какие другие мировоззрения), это необыкновенная всеобъемлемость и так сказать беспристрастие христианского воззрения ко всяким другим воззрениям. Христианское мировоззрение, по сущности своей хотя и несет произведение человеческого ума, однако оно не становится в какое то исключительное враждебное отношение к другим мировоззрениям, составленным умом человеческим, в каком они находятся между собою. Оно стоит выше всего этого, оно не отрицает и не ухудшает безусловно ни одной искренней и честной работы человеческого ума, – все истинное, разумное, жизненное, что только есть в различных философских и даже религиозных системах, принимается им и отвергается только крайнее, одностороннее, произвольное, ложное и вредное.
Мы не имеем возможности и надобности излагать и раскрывать здесь в полноте и целости христианское религиозное учение. Припомним кратко только те частные черты его, которые имеют ближайшее отношение к затронутым нами выше вопросам человеческой души и жизни, тем вопросам, которые составляют вечный предмет недоразумений и противоречий во всех мировоззрениях и системах, силящихся объяснить тайну жизни без пособия Божественного откровения.
* * *
Жизнь человеческая, по христианскому мировоззрению, действительно создана и предназначена для истины, добра и счастья; ибо она есть отражение жизни божественной, как и сам человек есть образ Божий. Поэтому-то в человеке такое глубокое, и неискоренимое стремление к идеалам истины, добра и счастья. По этому нет человека, который бы сознательно предпочитал истине ложь, добру зло, счастью страдание. Душа человеческая сама ясно сказывает о своем назначении. Но между тем действительность жизни человеческой далеко не соответствует идеальным стремлениям. Человек сознательно предпочитает истину, а часто лжёт, – любит добро, а делает зло, – ищет мира и счастья, а остаётся неудовлетворенным и недовольным. Ясный признак, – что жизнь человеческая находится в ненормальном состоянии, уклонилась от своего идеала. Каково было первоначальное идеальное состояние человеческой жизни, и как могло в ней совершиться уклонение от её идеала, этого не может объяснить человеку никакая философия; ибо ум человеческий, знающий жизнь человеческую только в её настоящем неидеальном состоянии, не может даже и представить себе иного идеального состояния, ни объяснить, как мог совершиться переход из одного состояния в другое. Христианское мировоззрение отвечает нам на этот вопрос догматом о падении человека и первородным грехом – т. е. наследственной нравственной порчи человеческой природы, перешедшей от родоначальника человечества на всех его потомков. Человек, как образ Божий, как существо, стремящееся к истине, добру и блаженству, до тех пор был блажен и свят, пока находился в союзе со своим первообразом – Богом, Источником истины, добра и блаженства. Человек нарушил свой союз с Богом и исказил свою природу и отпал от истины, добра и блаженства. Как совершилось это падение, – как нравственная порча человеческой природы от родоначальника человечества, деятельно нарушившего союз с Богом, стала передаваться его потомкам, – это в существе своем остается для нас тайной; ибо сколько бы Божественное Откровение ни проясняло человеку эту тайну, сам ум человеческий, как мы уже сказали, знающий человеческую жизнь только в нынешнем её ненормальном состоянии, не может даже представить себе прежнего, нормального состояния, и принять того, как мог совершиться переход от нормального состояния к ненормальному. Но верно то, что этот великий и несчастный нравственный кризис произошел в человеческой природе; об этом свидетельствует самое противоречие, замечаемое в человеческой жизни, т. е. непрестанное противоречие между истиной и ложью, добром и злом, правдой и неправдой, красотой и безобразием и т. д. Если бы жизнь человеческая по самой сущности своей предназначена была только к тому неидеальному состоянию, в котором теперь находится, то откуда же в ней это неискоренимое стремление к высшим идеалам? А если жизнь предназначена к осуществлению высших идеалов истины, добра и счастья, то как могли явиться в ней уклонения от этих идеалов и прямые противоположности им – ложь, зло, страдание? Верно то что Сам Первообраз человеческого духа, Бог – Источник истины, добра и блаженства – не мог быть виновником уклонения человека к лжи, злу и несчастью (ибо мы не иначе можем и представлять Его себе, как совершеннейшую Полнотой истины, святости и блаженства, от которой никак не может произойти ложь, зло и страдание). Следовательно вина ненормального состояния человеческой природы находится в самом человеке. И это также совершено согласно со свидетельством собственного самосознания человеческого; ибо, как ни противны идеальным стремлениям души человеческой ложь и зло, тем не менее человек, как существо самосознающее и самоопределяющееся, себя самого, а не другого кого, признает непосредственным виновником той лжи и того зла, которыми наполнилась его жизнь.
Впрочем жизнь человеческая представляет нам не совершенное отрицание своего высшего идеала, а только уклонение от него; образ Божий, по учению откровения божественного, искажен в природе человеческой, но не совершенно утрачен ею. В человеке сохранились черты образа Божия, хотя разбитые, разрозненные и искаженные, – сохранилась в нем и главнейшая черта первобытного состояния – стремление к своему Первообразу, к совершеннейшей истине, добру и блаженству. Поэтому человек не удален совершенно от источника света и блаженства в вечную область мрака, лжи, зла и страдания. Он оставлен жить среди мира Божьего, окруженный со всех сторон знамениями Божьей мудрости и любви, через посредство которых он может, хотя косвенным и отдаленным путем, входить в некоторое общение с Первоисточником истины, добра и блаженства. Отсюда опять открывается для человека возможность некоторого совершенства и счастья даже и в настоящем ненормальном состоянии его природы и жизни. Человек может изучать и познавать в окружающем его мире дела мудрости Божией, наслаждаться дарами Божьей любви, украшать свою жизнь делами правды и добра, и тем возвышать и усовершать свою природу, и в своей собственной душе созидать себе источник внутреннего довольства, мира и счастья. Но все-таки человек, в разобщении с Первоисточником своего света и блаженства, не может быть вполне доволен и блажен одними отдаленными отражениями божественного света во внешнем мире и своей собственной жизни, – тем более, что эти светлые отражения божественной истины, любви, красоты, правды и добра повсюду омрачаются темными тенями заблуждения, ненависти, несправедливости, безобразия, порока. Поэтому, чем более возвышается человек в своем стремлении к высшему идеалу, тем более открывается перед ним уклонение от идеала и ненормальность настоящего состояния; отсюда неудовлетворимость и недовольство. И напротив, если человек постепенно более и более станет заглушать в себе высшие, идеальные стремления, и искать наслаждений только в том, в чем находят их и все животные, – он все-таки не будет доволен и счастлив; ибо человек может быть счастлив только человеческим счастьем; неумолкающий червь самосознания и нравственного долга постоянно будет возбуждать его из животного самозабвения, – и никакая неестественная мера животных наслаждений не наполнит его, не имеющих меры, желаний. Вот жизнь человеческая! Ее очевидно нельзя назвать сплошным злом, ложью, обманом, проклятием, казнью, страданием, как хульно называли ее иногда пессимисты, которым по преимуществу приходилось видеть и испытывать темную её сторону, – но точно также нельзя назвать жизнь и осуществлением идеалов истины, добра и счастья, как фальшиво называли в утешение себе и другим иные оптимисты, старавшиеся совсем не замечать темных сторон жизни.
Жизнь человеческая представляется нам по учению Откровения такой, какой она является и пред непосредственным нашим наблюдением, – смешением истины и лжи, добра и зла, радостей и горестей. Отсюда противоречие, борьба и некоторая, так сказать, неразумность действительно становятся весьма существенным и характеристическим признаком человеческой жизни в её настоящем ненормальном состоянии. Светлая сторона в человеческой жизни, можно сказать, несколько преобладает над темной; это можно сказать потому уже, что истина, добро и счастье представляются душе человека, как норма, как идеал жизни, – а ложь, зло и страдание, – как явления ненормальные, как уклонения от идеала. Но все-таки такого состояния человеческой жизни очевидно нельзя назвать состоянием нормальным. И весьма оскорбляют человеческую природу в её лучших чаяниях и стремлениях те мудрецы, которые настоящий порядок жизни представляют человеку за норму, за идеал, и стараются уверить его, что дальше ему нечего желать, нечего искать, – что жизнь всегда будет представлять противоречие между своими идеалами и действительным состоянием – борьбу между добром и злом, истиной и ложью, – а откуда и зачем эта борьба, не объясняют. Сама человеческая душа и жизнь человечества протестуют против этого. Душа человеческая желает и ищет чистого идеала – чистой истины без примеси заблуждения, совершенного добра не парализуемого злом, полного счастья не возмущаемого страданиями. Вся жизнь человечества представляет непрерывное дружное стремление к этому идеалу. Человек непрестанно старается об умножении своих познаний, чтобы открыть наконец чистую истину и освободиться от предрассудков, ошибок и заблуждений, преобразует и старается улучшить формы и отношения жизни, чтобы восстановить всюду добро, правду и мир, и искоренить зло, неправду и вражду, – устрояет свой быт и старается приводить в соответствие сумму наслаждений жизни с суммой потребностей природы, – чтобы установить везде довольство и счастье, невозмущаемое недовольством, жалобами и страданиями. В этом честном стремлении к идеалу и состоит так называемый прогресс человеческой жизни... Иной вопрос, достигают ли цели эти стремления, может ли прогресс человеческой жизни привести человечество к его идеалу? Как мы уже знаем, иные мыслители, за неимением лучшего и более верного утешения, хотели утешить человека положительным ответом на этот вопрос, – но ответ их выходил очень натянут и фальшив. Сам жизнь человеческая не представляет условий в достижении идеала, – напротив представляет постоянно и повсюду примеры того, что стремление к идеалу, остаётся неудовлетворенным. Миллионы людей, ряды поколений и народов умирают не нашедши своего идеала. В общей жизни человечества приближение к идеалу не становится заметнее по мере дальнейшего движения и развития этой жизни. Умножаются знания в роде человеческом, но вместе с тем более раскидывается пред человеком горизонт неизвестного, – и полное обладание истиной представляется человеку и в наши времена в такой же далекой неизвестности, как тысячи лет назад. Преобразуются и совершенствуются формы жизни и отношения между людьми, нравы людей становятся мягче, – но зло, неправда и ненависть между людьми находят для себя тысячи новых форм, и вторгаются во всё новые отношения жизни. Преобразуется и устрояется внешний быт человека, непрестанно увеличиваются предметы для удовлетворения человеческих потребностей, – но вместе с тем растут и самые потребности, растет и недовольство в роде человеческом... Искренно и серьезно всматриваясь в себя самого и свою жизнь, человек должен сознать, что ненормальное состояние его жизни зависит не от каких-либо внешних обстоятельств и временных условий, а имеет основание во внутренней глубокой порче самой человеческой природы, – и следовательно не может исправиться и измениться без коренного изменения самых условий природы и жизни. Природа человеческая оказывается так бессильна к осуществлению своего идеала, что человек даже и представить себе не может этого идеала в настоящем своём состоянии, как мы уже говорили, человек даже и представить себе не может чистого идеального состояния – полного обладания истиной, добром и блаженством, с совершеннейшим отсутствием заблуждения, порока и несчастья. И поэтому-то все утешители человечества, обещающие ему достижение идеала при настоящих условиях жизни, обещающие человечеству рай на земле, обыкновенно или умолкают, когда доходит дело до описания этого будущего идеального состояния, или говорят пустые фразы, или представляют будущее идеальное состояние человечества в таком виде, что оно более походит на какое-то животное отупение, спячку, застой, смерть, а не на жизнь. Если же человек даже представить себе не может своего идеала, – это, кажется, ясный признак того, что человек и достигнуть его не может при настоящих условиях своей природы и жизни, – что в настоящем состоянии человеческой природы нет условий к восприятию идеала.
Что же, ужели идеальное стремление человека так и останется не удовлетворенным, и весь труд и прогресс человеческой жизни будет движением без смысла и цели? Нет, природа человеческая не допускает этого предположения; сердце человеческое не оставляет надежду на достижение идеала, – только ум не может сказать человеку, как возможно достигнуть его, – и никакая философия не в состоянии решить человеку этого вопроса.
Здесь опять божественное откровение приходит на помощь уму человека, и на вопрос о возвращении к идеалу (т.е. к первобытному совершенству) отвечает ему догматом об искуплении человека. Стремление природы человеческой к идеальной истине, совершенству, добру и счастью – не мечта и не ошибка, как убеждена в этом сама человеческая природа. В этом стремлении ясно сказывается потребность души человеческой возвратиться к своему Первообразу – Богу. Но сама по себе, при настоящих условиях, природа человеческая не может выйти из своего ненормального состояния, и возвратиться к первобытному совершенству и блаженству. Здесь Сам Бог приходит на помощь стремлению человека к воссоединению с Ним. Сама божественная Истина, Само совершейнешее Добро и Блаженство, собезначальное и единосущное Богу Отцу – Слово Божие пришло с неба на землю к удалившемуся от света и блаженства человеку, теснейшим образом сроднилось с ним, приняв на себя человеческую природу – человеческую душу и тело – со всеми свойствами человеческой природы, кроме её нравственной порчи, кроме греха. Само непричастное нравственной порче человечества, вочеловечившееся Слово Божие понесло на Себе за человечество все последствия нравственной порчи – унижения и страдания и самую позорную, мучительную смерть, как последнюю кару проклятия Божия за грехи человечества. Но непричастная греху и соединенная с Божеством плоть Богочеловека не могла остаться достоянием смерти; силой Божества своего, Богочеловек Искупитель воскресил из мертвых Свою плоть в обновленном и преображенном виде, нетления и бессмертия – подобном тому, как она была прежде до падения человека. Таким образом положен начаток к восстановлению и преображению в нетление и бессмертие падшей, растлившейся грехом, и сделавшейся смертной чрез грех, природой человеческой. Искупленная и восстановленная в первобытное совершенство природа человеческая опять и еще несравненно в высшей степени сделалась – причастницей совершеннейшего света и блаженства, – в лице Богочеловека вознесена на небо и сидит одесную Бога Отца. Таким образом восстановлен и возвышен когда-то нарушенный человеком теснейший и глубочайший союз духа человеческого с Его Первообразом, Богом, Первоисточником совершеннейшей истины, высочайшего блага и блаженства.
Вот великий догмат искупления, разрешающий человеку глубочайшую и важнейшую тайну его жизни, и открывающий светлый исход глубочайшим задушевным чаяниям и стремлениям человеческой природы! Здесь все сверхъестественно и таинственно: – как Божество соединилось с человечеством, как непричастное греху могло подвергнуться всей тяжести последствий греха, как подвергшееся смерти может воскреснуть бессмертным, как Божество сошло на землю, как человечество вознеслось на небо, – этих тайн никак нельзя приблизить к разумению человеческому, потому что самый предмет их, как должен видеть сам человек, выходит за пределы того познания и самого бытия, в котором вращается ум человеческий, – потому что эти вопросы касаются не только сокровеннейших тайн природы и жизни человеческой, но и совершенно недоступных никакому ограниченному видению тайн природы и жизни Божественной. Да и как же мы могли бы желать совершенно понятного объяснения тому, что и по свидетельству собственного сознания человеческого и напряженнейших вековых опытов, предпринимавшихся человеческим умом для разъяснения этого ¬вопроса, составляет неразрешимую тайну? Как жизнь человеческая уклонилась от своего назначения – от своего нормального идеального состояния, и как она опять может возвратиться к своему назначению – к своему нормальному идеальному состоянию, – на это, как мы уже видели, и самый ум человеческий искренно и добросовестно может отвечать не иначе, как таким образом: «что жизнь человеческая уклонилась от своей нормы, это несомненно доказывает её действительность; – что она должна возвратиться к своей норме, этого требует и чает моя природа (от требований и чаяний которой я не могу отказаться); – но первое могло совершиться, и последнее может совершиться, только каким-либо необычайным для меня сверхъестественным способом, т. е. таким, которому подобного я не знаю и не могу даже себе представить при настоящих условиях своей жизни, которыми я связан, и в которых ничего не могу знать и представлять себе...»
По учению божественного откровения, само Божество приходит на помощь спасению человека из его ненормального состояния; это тайна, это сверхъестественный способ спасения, по крайней мере не неестественный, непротивоестественный, т.е. нисколько не противный нашим представлениям, о природе Божеской и человеческой, но совершенно согласный с нашим понятием о Божественной мудрости и любви, и с глубочайшими потребностями и стремлениями самой человеческой природы. А вот это было бы по истине неестественно и противоестественно, противно всем законам мысли и жизни, если бы кто стал уверять нас, что ненормальное состояние человеческой жизни само собою изменится в нормальное, из отрицания идеала выйдет идеал, из тьмы свет, из зла добро, из заблуждений истина, из страданий счастье. Нет, – рай, обещаемый человеку и уготованный для него Богом, на небе, хотя несомненно есть предмет сердечной веры, a не умственной уверенности, однакож и для самого ума человеческого имеет гораздо более условий вероятности, нежели рай, обещанный человеку иными утешителями человечества на земле, и имеющий будто бы устроиться земными же, человеческими, а не райскими чьими-либо руками!
Но и в божественном откровении спасение обещается человеку Богом не без участия собственной свободы человека. Само Божественное Откровение согласно со свидетельством сознания человеческого, признает свободу человека фактом до того положительным и непоколебимым, что считает её так сказать неприкосновенной для самой всемогущей воли Божией. Бог, однажды даровав человеку свободу, не может опять отнять ее у него. Бог Сам не может направить от зла к добру и спасти человека против его собственной воли. Это совершенно согласно с убеждением самого человека. Впрочем в деле спасения со стороны человека не требуется каких-либо необычайных и непосильных для него подвигов; а требуется именно то, чего требует сама человеческая природа и её настоящее состояние, требуется, чтобы человек глубже вникнул в себя самого и свою жизнь, глубже сознал её нормальное состояние, сознал с сокрушением сердца, как того требует самое дело, живее почувствовал стремление выйди из этого ненормального состояния, признал недостаточность собственных сил к этому выходу, и живее поэтому почувствовал потребность благодатной, божественной помощи ко спасению. Как все это чудно естественно, как все это согласно с потребностями и указаниями самой природы человека! Как удивительно, что ум человеческий измышлял человеку множество самых извилистых и неверных путей к выходу из нормального состояния, и не мог остановиться на этом прямом и вернейшем пути (хотя иногда – так сказать – и подходил к нему). Но поэтому-то и говорится, что путь человеческий находится, как и вся человеческая природа, в извращенном состоянии. Поэтому-то и называется в откровении божественном само начало спасения – вера – сверхъестественным благодатным Божьим даром, хотя она в то же время есть самое естественное проявление природы человеческой. Поэтому-то и называется иго Божие, т.е. обязанность человека заботиться о собственном спасении – игом тяжким (для извращенной природы человека) и в то же время – благим и легким, т.е. делом самым сродным человеческой природе.
Чем более человек старается жить и живет как свойственно человеку, тем более развита в нем потребность и сила самосознания, тем глубже он вникает в свою природу и в свою жизнь, тем яснее сознает ненормальное состояние свое, тем живее чувствует потребность и стремление выйти из ненормального состояния и недостаточность собственных сил для этого, тем живее чувствует потребность в благодатной Божией помощи ко спасению, тем сильнее верует в сверхъестественную благодатную помощь, тем искреннее старается следовать указаниям веры и осуществляет в своей жизни её высочайше идеалы. Вот для человека прямой и естественный путь ко спасению! Не нужно при этом забывать, что ни в один момент на этом пути не оставляет человека без руководства и пособия благодатная сила Божия; ею начинается, продолжается и оканчивается дело спасения. Чем более прибегает человек к помощи Божией, тем более помогает ему Бог, – чем искреннее и крепче верует в спасающую силу Божию, тем яснее открываются плоды и свидетельство его веры, в его собственной жизни. При искрением и твердом стремлении к спасению, при пособии благодатной силы Божией, человеку, даже и при настоящих ненормальных условиях жизни, дается в известной степени чувствовать постепенное освобождение от этих ненормальных условий, и возвращение к первобытному нормальному состоянию. Высокие подвижники веры и благочестия христианского, даже в настоящей жизни, среди окружающей их тьмы заблуждений и предрассудков, страстей и пороков, ненависти и неправды, духовного бессилия и рабства, страдания и ропота – благодатью Божией возвышаются до невообразимой для других людей высоты чистого духовного разумения, нравственного совершенства, внутренней свободы духа, господства над требованиями чувственности и условиями самой внешней природы, безмятежного внутреннего мира и блаженства, невозмущаемого тяжкими внешними лишениями и страданиями.
Впрочем, сама божественная Сила не обещает человеку чуда совершенно противного законам природы и нравственной жизни, – не обещает человеку идеального состояния при неидеальных условиях жизни, – не обещает рая на земле и полного совершенства в настоящей жизни; ибо нет здесь условий для этого. По учению христианскому, как бы ни был нравственно высок, свят и совершен человек, пока он носит плоть, пока он живет в настоящей жизни, он не может быть совершенно свободен от условий поврежденной природы, – он может и заблуждаться, и падать нравственно и уступать своей чувственности, и изнемогать над тяжестью болезней и страданий, и впадать в малодушие и ропот. Какое верное понимание человеческой природы! Насколько оно выше той бессильно-гордой и малодушно-дерзкой философии, которая почти без усилий и подвига обещает человеку такую степень совершенства, при которой будто даже невозможно делается нравственное падение, или которая обещает человечеству из заблуждений создать истину, из борьбы страстей нравственное совершенство, на страданиях людей основать счастье человечества, на земле устроить небо! Смерть, по учению откровения, или вообще изменение человеческой природы и жизни, есть необходимый и неизбежный для человеческой природы конец земного существования, – с одной стороны естественное следствие нравственной порчи человечества – греха, сделавшего нетленную и бессмертную природу тленной и смертной, – с другой стороны начало новой жизни при совершенно других условиях, где опять тленное преобразится в нетленное и мертвенное в бессмертие. Смертью разрешаются все противоречия жизни, и вся эта борьба между идеалом и отрицанием идеала, между истиной и ложью, добром и злом, правдой и неправдой, любовью и ненавистью, счастьем и несчастьем. А там начинается на одной стороне жизнь бесконечная, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, где нет ни заблуждения, ни порока, ни злобы, где безмятежно царствуют чистая истина, добро, правда, любовь, мир, блаженство, – чего в настоящем состоянии человек и представить себе не может, чего око наше не видело, и ухо не слышало, и сердце наше предчувствовать не может... А с другой стороны – смерть бесконечная, где нет ни луча света, истины, добра, правды, счастья, где вечный мрак, закоснелая ложь, нераскаянная злоба, бесконечное страдание, неумолкающий ропот и хула. Такая или другая участь человека в вечной жизни зависит от его настоящей жизни – от того, насколько человек, находясь в условиях земной жизни, сумеет, при помощи Божьей, сохранить и развить в себе способность к восприятию блаженства – к наслаждению истиною, добром и счастьем. Кто что посеет здесь, тот то и пожнет там. Чем более кто научится веровать в истину, добродетель, справедливость, мир и любовь, и будет любить их в настоящей жизни, тем более тот будет наслаждаться общением с ними в вечности. Чем более у кого заглохнет и загрубеет в душе вера в высший идеал и самое чувство истины, добра, правды, мира и любви, – тем более тот будет коснить и мучиться в своей лжи, безнравственности, злобе и хуле в жизни вечной.
* * *
Вот вам в общих чертах и слабой рукой начертанное христианское воззрение на человеческую жизнь. Здесь разрешаются все те важнейшие вопросы человеческой души, которые составляют вечный предмет недоразумений и противоречий для ума человеческого. Здесь нет противоречия действительности, – лжи и клеветы на жизнь. Здесь нет ни фальшивой лести пред жизнью, ни дерзкой хулы на жизнь, какая встречается в других системах, в других воззрениях. Здесь самое верное указание прямого и глубокого, хотя и не безусловно идеального смысла жизни. Земная жизнь человеческая, по христианскому воззрению, есть временное странствование души, уклонившейся от своего назначения, и опять ищущей его. Жизнь есть кратковременный путь к вечной цели существования. Жизнь есть приготовление к вечности, – жизнь есть школа, в которой мы, под руководством Божественного Промысла, научаемся любить истину, добродетель, справедливость, мир и любовь, чтобы уметь наслаждаться ими в вечности. Так, или почти так, говорили христианские мудрецы, великие подвижники светлой богопросвещенной мысли и высокой благодатной жизни. Усвойте это воззрение умом и сердцем, сделайте его руководительным началом своей жизни, – и вы будете иметь свет и опору в жизни, – и вас не смутят никакие противоречия жизни – и вы будете тверды и непоколебимы не только пред испытаниями и тяжестями жизни, но и пред самым страхом смерти.
Смотрите на жизнь как на временное странствование, или как на школу, в которой нужно готовиться к вечности. Не полагайте в ней последней цели своего существования, не ищите здесь своего высшего идеала, не ожидайте полного осуществления своим желаниям и стремлениям, – чтобы привязавшись к временному, не забыть о вечном назначении своем. Иначе вы и первого не достигнете, и другое потеряете. Иначе сама жизнь разобьет ваши идеалы, отравит ваши надежды, и вы потеряете вкус и наслаждение даже в тех дарах жизни, какие она даст вам. Но и не относитесь к жизни с легкомысленной неблагодарностью или мрачным отрицанием. Не унижайте цену жизни. Жизнь – великое сокровище, великий дар Божий. Она кратковременна, удовольствия её неполны; но трудом её приобретается блаженная вечность со всеми высочайшими наслаждениями. Всячески остерегайтесь хулы и ропота на жизнь. Никогда не позволяйте себе легкомысленно и дерзко называть её – ни обманом, ни бессмыслицей, ни проклятьем или карой. Она бывает такою только для тех, которые сами делают ее для себя обманом, бессмыслицей или проклятьем и карой. Не требуйте от жизни слишком многого. Иначе то, что она даст на вашу долю, будет казаться вам слишком малым. Не ищите здесь одних радостей, успехов и наслаждений, но умейте быть благодарными за всякий дар жизни, за всякую радость, за всякий успех свой, за всякий успех чужой, за всякое добро, сделанное вами, за всякое добро, сделанное другими. Не унывайте и от самых неудач, лишений и испытаний жизни. Умеющему пользоваться жизнью самые неудачи и испытания обращаются во благое. Как путник во время странствования, умейте мириться со всеми неудобствами и неприятностями пути, и радуйтесь и будьте благодарны за все приятное, что встретится вам – в надежде полного утешения и успокоения на постоянном пристанище, и по окончании странствования.
Старайтесь постоянно иметь в виду существенную цель и задачу жизни. Старайтесь при помощи Божией развивать и воспитывать в себе те благородные склонности и стремления своей природы, которые обещают вам блаженство в будущем, – и подавлять и искоренять те дурные склонности и страсти, которые могут быть источником казни и мучения. Призывая Бога на помощь, учитесь любить истину, добродетель, справедливость, мир и любовь, чтобы уметь наслаждаться ими, когда настанет Царство истины, добра, правды, мира и любви. Жизнь вам хорошая школа; здесь на всяком месте и во всякое время вы можете найти множество случаев и предметов к упражнению в истине, добродетели, справедливости, человеколюбии. А пройдет жизнь, там уже поздно будет учиться. Там уже придется или наслаждаться в общении с Вечной истиной, добром и любовью, или вечно страдать в удалении от них, если не воспитаете в себе способности к общению с ними.
Дорожите временем, которое вам дано для выполнения вашей важнейшей задачи. Не тратьте времени праздно, тем более не тратьте его дурно. Каждый час в жизни дорог, минута может иметь значение для вечности. И помните, что ни одна минута праздно или дурно проведенная вами не возвратится к вам, – ни одна самомалейшая доля добра, сделанная вами, не пропадет даром. Долго ли, коротко ли продлится ваша жизнь, старайтесь больше сделать добра. Помните, что вы работаете для себя, и ни одна доля вашего труда не останется без награды. Что посеете, то и пожнете сторицей. Не унывайте, если и не видите желаемого успеха в добром делании, – не жалуйтесь на несправедливость, если видите, что ваши труды остаются не награжденными, ваши достоинства не оцениваются, добрые стремления не осуществляются, и даже сделанное вами добро как будто не приносит пользы ни вам, ни другим. На земле не ищите полной справедливости. Но будьте уверены в Вечной справедливости, которая всему даст соответствующее возмездие, у которой ни один труд ваш не останется без награды, ни одно доброе дело не будет без пользы.
Не унывайте, если случится и ослабеть, поколебаться в жизненном подвиге, забыться, упасть нравственно. Жизнь скользкий путь, искушений в ней много, силы наши слабы. Если случится забыться и упасть, спешите опомниться скорее, раскаяться, подняться, и при помощи Божьей – опять за труд с большим усердием. Но всего более опасайтесь дойти до тупого равнодушия к своему жизненному подвигу, к нравственным успехам и падениям, – или до отчаяния в своей способности на доброе и полезное дело. Помните, что как бы не случилось человеку огрубеть и пасть нравственно, пока он жив, для него есть всегда возможность исправления и возвращения на добрый путь – при помощи Божией.
В равной степени опасайтесь и самообольщения; не надейтесь много на свои силы и на свои успехи в нравственной жизни. Самообольщение – опаснейший враг нравственной жизни; от него очень близкий переход или к самодовольству и нравственному отупению или к разочарованию, унынию к отчаянию. И постоянно старайтесь наблюдать за собой, поверять свои силы, свои дела, свои внутренние побуждения и стремления. Всего же более помните, что человек сам по себе, с одним своим умом и с одними своими силами не может ни выполнить своей жизненной задачи, ни даже уразуметь её. Обращайтесь к свету веры, чтобы прояснить для себя смысл и задачу жизни; молите Бога о помощи, чтобы Он сохранил, направил и укрепил вас на жизненном пути.
С Богом, други, с Богом на жизненный путь! Без Бога ¬путь жизни темен, жесток, скользок, пуст, бессмыслен, беспокоен, безотраден. С Богом он светел, мирен, тверд, верен, – полон глубокого смысла, силы, надежды, отрады. – «Скажи мне, Господи, путь, в онеже пойду», взывает человек, облегаемый мраком жизни, – «Аз есмь путь, истина и живот», говорит Господь, принесший свет небесный во тьме и сени смертной сидящим.
22 июля 1867 года
VI. Нравственные свойства истинного образования
Вот вы окончили курс образования и вступаете в жизнь самостоятельную, как люди, уже достаточно подготовленные к общественной деятельности. Удовлетворяетесь или не удовлетворяетесь вы своим образованием, – это дело ваше. У кого есть на то желание, силы и средства, тот может продолжать образование в другом учебном заведении, под руководством других наставников, или – без наставников при тех залогах знаний, которые приобретены в училище, при помощи книг, которых теперь везде много, и практической опытности, которую также везде можно приобресть, – можете продолжать учиться и работать сколько угодно. А у кого мало средств к приобретению новых знаний, тем можно пожелать, чтобы они по крайней мере старались не забывать знаний полученных в школе, и главное, умели пользоваться ими, как можно лучше в жизни. Во всяком случае завершаемым теперь трудом школьного учения – трудом не очень кратковременным, но и не слишком долговременным, не очень легким, но и не слишком тяжелым, вы приобрели себе то преимущество, что вас в обществе будут считать и принимать, как людей образованных, – преимущество, которым не пользуются доселе многие и многие миллионы людей, из которых вероятно очень не мало нашлось бы таких, которые при тех средствах, какими пользовались вы, учились и выучились бы не хуже вас. Но всякое преимущество непременно обязывает к чему-нибудь: это мнение сделалось общепризнанным между образованными людьми. На все высокие жизненные преимущества – на счастливые природные таланты, на благородное происхождение, на знатное положение и большое влияние в обществе, на богатое материальное состояние – люди серьезные должны смотреть не столько cо стороны выгод и удовольствий, доставляемых эти преимуществами, сколько со стороны нравственных обязанностей, налагаемых ими.
Какая обязанность возлагает на нас преимущество ума, знания, образованности? Тем, которые в Слове Божьем имеют обыкновение искать разрешения вопросам жизни и совести, прекрасный ответ на заданный вопрос можно указать в словах апостола Иакова: мудр ли и разумен кто из вас, докажи это на самом деле добрым поведением с мудрою кротостью. (Иак. 3:13); Вот ответ вполне согласный с действительностью дела и с убеждением здравого человеческого смысла. У кого ум развит более других, тот должен показывать свой ум на деле, оправдывать истинную мудрость доброй жизнью. Одни теоретические знания, одно умственное образование без отношения к жизни, мало ценятся самым простым, здравым человеческим смыслом. Здравый смысл не может объяснить себе, каким образом можно быть умным человеком и не делать умных дел, или еще более – делать неумные дела, – каким образом можно быть человеком просвещенным и в то же время мелочным, пустым, низким, безнравственным, злым. Здравый человеческий смысл мало верит в истинное достоинство такого ума, такого образования, которое не приносит пользы, не делает людей лучшими, напротив, как будто иногда делает их еще худшими и приносит обществу расстройство и вред. Ум в человеке не существует сам по себе, отдельно от других жизненных сил; он находится и действует в непосредственной органической связи со всеми другими силами духовной природы человека. Поэтому если у человека ум просвещен, его светлость должна отражаться на всей жизни. Светильник телу есть око. Если у человек око чисто, все тело ею будет светло; если же у нею око худо, все тело его будет темно. Светильник души есть ум. Если ум человека истинно просвещен вся жизнь его должна быть светла. И поэтому сказал Спаситель, просвещая учеников своих светом Своего учения: так да просветится свет ваш пред людьми, чтобы они видили вaши и добрые дела...
Вот существенная обязанность лежащая на каждом образованном человеке. Если хотите считаться и быть людьми истинно просвещенными, – будьте добрыми людьми. Тогда ваше умственное образование не будет для вас и для других тусклым блеском, внешней привилегией, непроизводительной массой безжизненных сведений, но будет живой и плодотворной силой, разливающей свет на всю жизнь и приносящей добрые плоды вам самим и другим чрез вас. Тогда, смотря на вас, никто не прейдет к той странной мысли, к сожалению однако ж нередко внушаемой людям простым, малообразованным – превратно-образованными людьми, будто образование может когда-либо портить людей и приносить вред обществу. Напротив, всякий, уважая вас, будет относиться с уважением и к тому образованию, которое есть у вас.
Какими же нравственными качествами можно приобрести себе достоинство человека истинно просвещенного – просвещенного не в узком теоретическом смысле по уму одному, а в полном и широком жизненном смысле?
Апостол, показавший нам, что истинная мудрость непременно должна иметь отношение к жизни, указывает и самые качества, какими она в оной должна проявляться. Мудрость, говорит он – прежде всего чиста, потом мирна, скромна, послушлива, исполнена милосердия и добрых плодов, безпристрастна и нелицимерна. (Иак. 3:17.) Вникните в себя: есть ли в вас эти качества, судите поэтому, можете ли вы назваться людьми истинно просвещенными, или нет.
Мудрость прежде всего чиста... У человека разумного – истинно просвещенного, вся жизнь должна быть чиста и светла. Он должен всячески стараться очистить, освободить ум свой от темных предрассудков и неосмысленных предубеждений, сердце от нечистых страстей и недостойных влечений, воображение от нездоровых и ненравственных представлений, речь от пустых и гнилых слов, жизнь от темных и недостойных дел. Его действия должны быть чисты как по своим побуждениям и целям, так и по самым способам и средствам выполнения. Ибо это – ложное и безнравственное учение, что человек должен только заботиться о чистоте главнейших дел своей жизни, а средства для выполнения их может избирать нечистые и ненравственная. У человека истинно чистого все должно быть чисто. Во всей его природе и жизни, как в чистом зеркале, должен светло отражаться высший идеал человеческого достоинства – образ Божий.
Мудрость должна быть мирна. Человек истинно разумный и просвещенный должен носить глубокий мир в своей душе и проявлять его во всех своих действиях и отношениях. Ему несвойственно раздражаться самому, ни показывать раздражения к другим, ибо ему должны быть хорошо известны причины и смысл явлений жизни и поступков человеческих хороших и худых, и потому ничто не должно особенно поражать его своею неожиданностью и выводить из нормального состояния. Он должен знать, что раздражение всегда бывает склонно к несправедливостям и всякому делу разумному скорее может повредить, нежели принести пользу. Поэтому у человека истинно разумного кроткое, спокойное и благодушное состояние духа должно отражаться во всем – в суждениях, словах и поступках, в устроении его собственной жизни и в отношениях к другим людям, в спокойной и справедливой оценке, благоприятных и неблагоприятных обстоятельствах, достоинств и недостатков человеческих, в благодарном, мирном и незаносчивом наслаждении счастьем, и в кротком, покорном и независтливом перенесении нужды и горя. Такой человек в себе самом носит источник внутреннего довольства, покоя и счастья, и другим с ним и около него бывает светло, покойно, хорошо.
Истинная мудрость должна скромна. Самолюбие, тщеславие, гордое превозношение пред другими, или грубое пренебрежение к другим, несвойственны истинно разумному и просвещенному человеку. Ему не не зачем много говорить о своих достоинствах, когда самые дела могут свидетельствовать о них лучше слов; ему нечего выказывать своих преимуществ пред другими, когда нет никакого повода сомневаться в том, чтобы другие могли не признать их. Истинно разумный и просвещенный человек не может не понять, что если у него и есть какие-нибудь достоинства, то они даны ему совсем не для того, чтобы ими оскорблять и унижать других, а для того конечно, чтобы приносить пользу другим, что эти достоинства в собственном смысле не есть его собственная заслуга, а дар Божий и следствие благоприятных обстоятельств, в которых он поставлен сравнительно с другими, – что поэтому из своего превосходства перед другими он должен делать не предмет превозношения, а нравственную обязанность по отношению к другим. Человек, превосходящий других своими достоинствами, должен по преимуществу и употреблять эти достоинства на служение другим. Кто хочет быть между вами большим или первым, пуст будет всем слуга. Это самое высокое и нравственное достоинство человека!
Истинная мудрость должна быть послушлива. Условия человеческой жизни, взаимное благо людей, разумные цели человеческого общежития налагают на каждого из людей известные законы и требования, поставляют каждого в известный порядок обязательных и зависимых отношений к другим людям. Человек разумный и просвещенный должен понимать смысл и цель, разумность и пользу этих законов, требований и отношений, и потому не может по убеждению и совести не подчиняться им. Разумеется, не всякому отношению произвольному, хотя бы оно было и против совести и убеждения, мы должны подчиниться. Слово Божие требует от нас не просто рабской, бессмысленной покорности, но сознательной и свободной благопокорности. Человек разумный и просвещенный должен тщательно соображать значение и смысл требований и отношений, в которых он поставлен, и умеет предпочитать низшие высшим, частные общим, случайные необходимым, и всякому воздать должное – кому оброк, кому дань, кому страх, кому честь (Рим. 13:7).
Истинная мудрость должна быть исполнена милости и добрых плодов. Вот высшее свойство и свидетельство мудрости! Человек истинно разумный и просвещенный не должен довольствоваться только тем, чтобы благопокорливо подчиняться и следовать предписываемому законом, долгом, требованиями общежития. Для того, чтобы подчиняться предписанному, не требуется еще особенной мудрости. У человека истинно просвещенного жизнь должна быть исполнена деятельной любовью к людям и добрыми делами. Он должен искренно любить людей без различия происхождения, званий, состояний и других условий жизни. Относясь с особенной любовью к тем, кого сама природа и жизнь поставили в особенные ближайшие отношения к нему, он не должен оставаться безучастным и равнодушным и ко всем другим людям, самым далеким от него. Он должен любить, по завещанию Спасителя, даже и людей враждебно относящихся к нему. Истинная же любовь неразлучна с добром и уважением к тем, кого мы любим. Поэтому человек истинно просвещенный должен относиться с глубоким доверием и уважением к истинным достоинствам человеческой природы, стараясь обращать внимание в каждом человеке не на то, что в нем есть худшего, а на то, что в нем есть лучшего, светлого, достойного, сочувственного. А так как в каждом человеке, кроме истинных достоинств, несомненно есть и слабости, недостатки, которых нельзя не замечать, то Слово Божье требует от нас не просто любви, но милости, снисхождения, сострадания друг к другу, так как все мы нуждаемся во взаимном снисхождении и милости. Человек истинно разумный и просвещенный, знающий нравственные слабости своих ближних, не станет относиться к ним с высокомерием строгого судьи, – ибо никто из нас сам не чужд слабостей, а будет жалеть о них, как жалеет любящий друг и брат о болезнях любимого друга и брата, всей душой желая ему выздоровления, употребляя все возможные средства против его болезни, но не переставая его любить – и слабого и больного. Такая любовь поистине не может оставаться без добрых плодов. Когда мы искренно любим друг друга, наша любовь свидетельствуется не словом и языком, но делом и истиной, искренним стремлением помогать ближним, (так как все мы нуждаемся во взаимной помощи), деятельным служением общему благу. Человек истинно разумный и просвещенный и истинно любящий своих ближних, найдет средства делать им добро, быть полезным, на каком бы месте он ни находился, в какие бы жизненные условия ни был поставлен. И в этом состоянии высший идеал человеческого общежития, если бы каждый человек на своем месте старался сделать добра другим, сколько возможно более – если не самым делом, то добрым словом, разумным советом, теплым участием, искренним расположением, благодушным сердечным обращением с другими и т. д. В общей сумме человеческого блага не только ни одно доброе дело, но и доброе слово, искреннее, проникнутое любовью движение души не пропадает, не остается без плода.
Разумное, кроткое, мирное, благодушное, проникнутое любовью и благожеланием отношение к людям у человека истинно просвещенного не может колебаться и изменяться, сообразно с переменою обстоятельств и различием людских положений. Истинная мудрость, заключает апостол слово свое, беспристрастна и нелицемерна. Глубокая твердость, постоянство и искренность в убеждениях и правилах жизни должны быть плодом и свидетельством истинного просвещения. Человеку разумному и просвещенному несвойственно в одних случаях говорить правду, в других неправду, к одним относиться с любовью и уважением, к другим с недоброжелательством и пренебрежением, пред одними показывать себя скромными, мягкими и кроткими, пред другими высокомерными, грубыми и жестокими. Он ко всем должен относиться ровно и искренно, всякому должен быть расположен оказывать любовь и добро, со всеми быть мягким, кротким и обходительным без нарушения справедливости, без унижения собственного нравственного достоинства, – во всех уважать и ценить лучшие стороны их природы, всегда относиться с радостью и уважением к достоинствам других, с кротостью и снисхождением к слабостям, с твердостью и прямотою к злу и неправде.
Вот истинный идеал человеческого достоинства! Вот истинные черты высокой – не теоретической только умственной, но практической, жизненной мудрости! Чистота ума и совести, сердца, воображения и всей жизни, мирное, кроткое и благодушное настроение духа, скромность в сознании своих достоинств, разумная благопокорливость пред законными требованиями и отношениями жизни, истинная любовь и уважение, доверие и снисхождение к людям, готовность всякому сделать доброе дело, беспристрастная твердость, постоянство и искренность в убеждениях, правилах и поступках жизни! Умейте более и более развивать и укреплять в себе эти качества, и тогда вы будете иметь право называться истинно разумными и просвещенными людьми, и ваша просвещенная жизнь и деятельность несомненно принесут добрые плоды вам самим и через вас другим людям.
24 июля 1869 года
VII. О наших нравственных обязанностях и отношениях – к семье, обществу, товарищам по школе, начальникам, сослуживцам и подчиненным, к своему народу и государству, к целому человечеству и св. церкви
Нам иногда кажется, что многие из людей живут исключительно для себя и заботятся только о себе. В наши времена такое направление жизни признаётся даже некоторыми за норму и идеал, будто бы человек и должен жить исключительно для себя, и эгоизм или самолюбие составляет главное основание всяких человеческих действий и расположений, всякой личной и общественной нравственности. Нет надобности говорить о том, насколько такие понятия, взятые в их грубом и крайнем виде, противоречат здравым началам истинной религии и доброй нравственности, как они разумелись лучшей частью человечества в продолжение многих веков. Но, вникнувши серьезно в дело, нельзя не обратить внимания на то, в какой мере такие понятия не соответствуют самой человеческой природе. Сама жизнь свидетельствует, что человеческая природа, в каком бы состоянии грубости и нравственного упадка она ни находилась, никогда однако ж не доходит до того, чтобы эгоизм стал в ней коренным и исключительным началом существования (если только не разуметь под эгоизмом чего-либо совершенно несоответствующего обычному пониманию и употреблению этого слова). Истинных, строгих, безусловно-последовательных себе эгоистов, т.е. людей, всегда живущих для одних себя и заботящихся только о себе, нет в человеческой жизни точно так же, как нет и людей совершенно чуждых всякого эгоизма. В жизни мы видим, что как ни много между людьми самомнения и самолюбия, гордости, зависти и злобы, однако же каждый человек значительной частью своего существа живет и желает жить не только в себе и для себя, но и в других и для других. И в этой жизни для других заключается не только непременный долг, но и высшее счастье, высшее благо для человеческой природы. Поставьте человека в самые лучшие материальные условия жизни, окружите его всевозможными средствами для удовлетворения его личных потребностей и даже прихотей, – но предоставьте ему пользоваться всем одному, отделите его от общения с другими людьми, – и он будет несчастнее беднейшего бедняка, принужденного делить добытый тяжелым трудом кусок хлеба со своей семьей или с другими близкими людьми. Так всякий человек имеет непреодолимое влечение к общению с другими людьми. Закон любви к ближнему, в совершеннейшей ясности и высоте представляемый нам в христианском учении, глубоко заложен в самой человеческой природе. И всякий из нас, как ни суха, как ни жестка его натура, как ни много в нем самомнения и самолюбия, непременно имеет у себя более или менее тесный или широкий круг близких по сердцу людей, которых жизнь как бы сливается с его собственной жизнью, которых стремления и интересы, чувства и расположения, радости и горести близки ему, как свои родные.
Для вас, пока вы были в школе, круг общих привязанностей и отношений определялся главным образом товарищеской средой. Сошлись вы в школу из разных сторон, из разных семейств, совершенно незнакомые друг с другом, чуждые друг другу по происхождению, по семейной обстановке и средствам к жизни, по условиям первоначального воспитания. У каждого из вас были и остаются свои личные особенности в способностях, направлении, привычках и характере. Но вы прожили несколько лет вместе в одинаковой обстановке, при одинаковых условиях воспитания, многое вместе видели и слышали, имели одинаковые занятия и развлечения, имели не мало общих радостей и огорчений. И эта жизнь вместе сблизила вас, сделала из чужих родными, – так что каждый из вас, не ограничиваясь кругом своих личных склонностей и желаний, невольно привык входить более или менее в общую жизнь товарищеского кружка, увлекаться общими стремлениями и интересами. И влияние этого товарищеского кружка на каждом из вас более или менее должно было отразиться в самых личных понятиях, наклонностях, привычках, стремлениях, достоинствах и недостатках. Не мало иногда происходит вредных последствий от влияния дурного товарищеского кружка. Товарищеский кружок иногда является воспитателем лености, баловства, грубости, упрямства, и разных дурных наклонностей и привычек. Влияние дурных товарищей развивает на долгие годы дурные наклонности и привычки в самых хороших натурах. При всем том однако же нельзя не признать того, как много и доброго дает каждому из нас товарищеский кружок. Нельзя не признать, что в каждом воспитательном заведении влияние товарищеского кружка представляет такую великую нравственную силу, какую едва ли может иметь непосредственное влияние самых учителей и воспитателей, и наук, содействующих нравственному развитию юношества. Дело лиц, руководящих воспитанием, не пренебрегать этой силой, не возбуждать ее против себя, и не предоставлять её развития влиянию дурных случайностей, но нравственно сблизившись с нею, уметь возбудить в ней лучшие стремления, дать ей наиболее правильное направление... Здесь в товарищеском кружке полагается для молодых людей начало образованию характера, приучению к общественным интересам и обязанностям, приучению к правильным человеческим отношениям. И большей частью тот, кто бывает хорошим товарищем в школе (хорошим не в смысле преимущественного участия в школьных шалостях и проделках, но в смысле доброго, нравственного влияния на товарищей), – тот в последствии выходит и хорошим членом в семье, хорошим гражданином в обществе. Счастливы те, которым приходится годы молодости и школьного образования проводить в хорошем товарищеском кружке. Товарищеская связь, завязывающаяся между молодыми людьми в годы школьного учения, не прерывается за порогом школы, и добрым товарищам нелегко бывает, расходясь из школы по разным путям жизни, разрывать её даже по внешности. Это вероятно чувствует в настоящее время большая часть из вас. Наверное многим из вас нелегко разлучаться, быть может навсегда, с теми, с кем пришлось несколько лет жить и делить вместе труды, стремления и интересы. И наверное во многих из вас надолго останутся воспоминания о лучших товарищах и лучших временах товарищеского житья, вместе с воспоминаниями о лучших стремлениях молодости, об общих трудах и интересах, радостях и горестях. И наверное тот из вас, кому пошлет Господь лучшую долю в жизни, хорошее положение в обществе, богатые материальные средства, не отнесется с высокомерием и пренебрежением к своему прежнему школьному товарищу, не оставит его в нужде, не откажет ему, когда представится случай, в посильной помощи и услуге... Да хранится в благородных душах завет доброго товарищества на многие лета!
В настоящее время двери школы закрываются для вас, и ваш товарищеский кружок расходится в разные стороны. Вместе с тем раскрываются пред вами с большей ясностью и обязанностью другие жизненные связи и отношения ещё более важные и серьезные, чем связи и отношения школьные. О значении этих связей и отношений, по крайней мере самых важных между ними, я и хочу сказать вам несколько слов в своей прощальной беседе с вами.
* * *
Самую первую среду, в которой зарождаются и развиваются для каждого из нас первые человеческие связи и отношения, представляет каждому родной семейный круг. В семье мы получаем жизнь; в семье проводим первые годы жизни; школа на время разлучает нас с семьей, но не прерывает наших нравственных связей с ней и по выходе из школы мы вновь возвращаемся в родной семейный круг (насколько у кого он сохранился) с живыми ощущениями любви и радости. Великое значение имеет семья для развития человеческой личности, и счастлив тот, кому пришлось родиться воспитаться в хорошей семье. Здесь впервые слагается физическая и нравственная личность человека: здесь получает человек первые впечатления бытия; здесь он научается мыслить, любить, терпеть, сочувствовать и сострадать другим и делить с другими свои мысли и чувства, понимать святость важнейших жизненных отношений, прав и обязанностей, узнавать темную и светлую сторону жизни, радость и горе, счастье и нужду. Поэтому-то семья справедливо считается основанием и первым питомником человеческого общежития, коренной опорой и охраной нравственных начал человеческой жизни; и семейные отношения – отношения отца, матери и детей, брата и сестры представляются высшим образцом чистоты, нежности, горячности, бескорыстия и благородства, какие только возможны в отношениях людей между собою. Сам Господь выражает высшую степень бесконечной любви своей к нам в том, что называет Себя нашим Отцом, и желает, чтобы мы чувствовали себя перед Ним, и обращались к Нему как Его дети (Ин. 1:12, Мф. 5:9; Гал. 4:7). Самая высочайшая тайна ипостастных отношений Божественной Троицы на доступном разумению человеческому языке выражается в высоких и священных для человека наименованиях семейных отношениях, в наименованиях Отца и Сына. Поэтому святы и дороги должны быть для нас семейные отношения, и всякий из нас со всей искренностью должен исполнять свои обязанности по отношению к родной семье.
Семейные отношения и обязанности предписываются людям самой природой, т.е. представляют самим Богом вложенную в человеческую природу естественную потребность и склонность, и потому они пользовались всегда высоким уважением и свято охранялись во все времена, во всех странах и народах. Бывает иногда, что семейные отношения расслабляются в известном обществе, и даже отвергаются в самом принципе. Так в наше время в некоторых кругах общественных семейные отношения представляются значительно расшатанными, – начинают даже распространяться учения, угрожающие в конце ниспровергнуть семью, как остаток невежественных и рабских отношений прежнего времени. Но да сохранит Господь человечество от распространения, и тем более от осуществления подобных учений, как от гибельной заразы. Нигде и никогда расслабление и ниспровержение семьи и не приводило и не могло привести к доброму. Если семья по справедливости считается основанием человеческого общежития и охраной нравственных начал в человеческой жизни, то ниспровержение семьи естественно должно вести к ниспровержению самых первых условий общественной жизни, к ниспровержению закона, нравственности, и всякого личного и общественного спокойствия и благосостояния. Никакие образцовые искусственные формы устройства общественного и государственного, если бы они и были возможны без естественного союза семейного, не могут заменить для человечества семьи: потому что никакие искусственные формы человеческого общежития не могут дать нам отца и мать, брата и сестру. Ни в каком свободно составленном человеческом союзе не может быть такой нежности, горячности, чистоты и бескорыстия взаимных отношений, как в создаваемом самой природой семейном союзе...
Правда, и семейный союз, как и всё хорошее в жизни человека, представляет немало искажений и злоупотреблений. И здесь нередко мы встречаем на место любви и нежности грубость, взаимную неприязнь и жестокость, на место искренности недоверие и лицемерие, на место чистоты и бескорыстия отношений корыстные расчеты друг на друга и так называемую эксплуатацию одних другими. Все это видеть здесь тем более грустно и возмутительно, чем выше и дороже для нас идея семейного союза. Эти то собственно искажения и злоупотребления в семейном союзе и подают повод иным восставать против него, порицать и отвергать его в самом принципе. Но разве же разумно и справедливо из за частных злоупотреблений, как бы возмутительны они ни были, отвергать самую идею семейного союза, идею, вложенную в нас природой, освященную вековым историческим опытом, подтвержденную учением здравой философии и истинной религии, и в продолжении многих веков служившую основанием человеческого общежития, залогом всего, что только было лучшего и благороднейшего во взаимных отношениях людей. И таким образом все можно порицать и отрицать; ибо из всего хорошего в жизни человека, из религии и нравственности, из науки и искусства, из разума и слова, из хлеба и воды, воздуха и огня могут быть делаемы, и на самом деле делаются злоупотребления. И если даже в такой области человеческих отношений, как семейный союз, где лучшие человеческие чувства и расположения друг к другу – любовь, нежность, искренность, взаимное доверие и уважение – внушаются и поддерживаются самой природой, основываются на кровном родстве, – если и здесь являются искажения и злоупотребления в человеческих отношениях – на место любви и нежности неприязнь и жестокость, на место искренности и доверия ложь соблазн, на место чистоты и благородства корыстные замыслы и действия друг против друга – то что же можно ожидать, когда с ниспровержением семейного союза у лучших человеческих чувств и расположений была бы отнята их естественная гарантия, с дурных человеческих инстинктов была бы снята узда, налагаемая самой природой, и устроение взаимных человеческих отношений вполне было бы предоставлено личному расчету и произволу? Нельзя ли тогда было бы опасаться того, что любовь, нежность, искренность, взаимное доверие и уважение, бескорыстие и благородство еще более ослабеют между людьми, и еще более усилятся грубость, жестокость, взаимное пренебрежение, вражда, недоверие, ложь, обман, притеснение, грабительство и т. д. ...
Великое нравственно-воспитательное значение семейного союза у всех пред глазами. Как ни дурной, грубой и испорченной представляется нам в настоящее время, в иных случаях, семья, – но все-таки по общему наблюдению где лучше воспитывается человеческая личность, в семье или вне семьи? Какой человек лучше может научиться любви, искренности, доверию, уважению, снисхождению – тот ли, который воспитывался в родной семье, с отцом, матерью, братьями и сестрами, или тот, который с детства не знал семьи, и никого не называл отцом, матерью, братом, сестрой?
Пусть же порицают и отвергают семью те, которые не знали родной семьи; они могут это делать по неведению. Но у кого остались хоть какие-нибудь добрые впечатления и влияния от родной семьи, тот должен считать своим священным долгом содействовать сколько возможно с его стороны развитию, укреплению, очищению и усовершенствованию семейного начала, а не расслаблению и унижению его. Все самое хорошее в жизни человеческой может подвергаться порче, искажению и злоупотреблению, но и самое испорченное при добром исправлении человеческой воли может постепенно направляться, очищаться и совершенствоваться... Содействовать укреплению и очищению семейного союза каждый из нас может по положению своему прежде всего своим крепким убеждением в его святости и неприкосновенности, твердым словом в его защиту, когда приходится видеть искажение или отвержение семейных начал, и особенно своим примером – нравственным исполнением семейных обязанностей, какие кому Бог пошлет в качестве сына, отца, мужа, брата и т.д. ....
Разнообразны положения, которые представит каждому из вас семейная жизнь; разнообразны обязанности, которые каждый должен будет принять по отношению к родной семье. Иной в семье будет видеть только утешение, любовь, спокойствие, довольство; и ему самому нужно только стараться утешать семью своими хорошими качествами, добрым поведением, любовью к семье, честными трудами и успехами в жизни. Другому, может быть, кроме того придется взять на себя нужду и горе семьи, быть опорой для престарелого отца, или бедной вдовой матери, или руководителем младшего брата и беззащитной сестры. Несите на себе эти обязанности по совести и любви, без ропота и отягощения, на сколько у кого будет сил и возможности. В исполнении этих обязанностей заключается не только священный долг природы, высокое требование христианского закона, но вместе с тем и глубокая отрада для человеческого сердца. Приятно для нас быть полезными тем, кого мы любим, с кем связаны узами крови...
Всем же общий священный завет – старайтесь соблюдать в семье мир и любовь, которые служат основание семейного счастья. Остерегайтесь более всего быть вольной и невольной причиной разлада в семье... В наше время нередко приходится слышать жалобы на семейный разлад. Виновниками разлада всего более называют тех молодых людей, которые, быв на долго разлучены с семьёй школой или службой, и потом опять возвратившись в семью с новыми понятиями, требованиями и привычками, резким заявлением их нарушают понятия, требования и привычки старых членов семьи. Не беремся судить о том, в какой мере справедливы бывают эти жалобы, и какую сторону нужно более винить в том или другом случае разлада семейного. Но не можем не заметить, что с какой бы стороны он ни начинался, и кто бы ни был более виновен в нем – старшие или младшие члены семьи, отцы или дети, разлад эпох во всяком случае есть явление ненормальное, тяжелое для той и другой стороны, и весьма неполезное для развития доброго нравственного направления в общественной жизни... Поэтому всякий должен стараться со своей стороны предупреждать и устранять всякие выводы к семейному разладу. И особенно об этом должны стараться молодые члены семьи, которые полнее силами, богаче надеждами, но вместе с тем беднее опытом, чем старшие члены семьи, и более обязаны старшим, и которым вообще гораздо естественнее и полезнее относиться с уважением и снисхождением к другим, нежели настойчиво требовать уважения и снисхождения от других к себе. Мы конечно далеки от того, чтобы советовать кому-то ни было приобретать мир и согласие со своей семьей или другой какой общественной средой отступлением от разумных убеждений и честных правил жизни, бесчисленными сделками с ложью, низостью и безнравственностью. Но не нужно быть, особенно молодым людям, слишком самоуверенными в своих мнениях и слишком настойчивыми в своих требованиях. Нужно твердо помнить, что при всем нашем глубоком убеждении в своих теоретических и нравственных принципах (если таковые конечно есть у нас не напоказ, а в правду), мы можем содействовать торжеству этих принципов не столько их резким заявлением и оскорбительным противоположением принципам других, сколько разумным, честным, последовательным и свойственным оправданием их в своей жизни. И наконец нужно напомнить, что одним из первых требований во взаимных отношениях людей должна быть взаимная терпимость.
Несходство в понятиях, разность в привычках и стремлениях очень естественна между людьми различных возрастов, прожившими довольно времени под различными влияниями, при различных условиях жизни. И потому нисколько неудивительно, если между отцами и матерями, прожившими свой век в одних условиях жизни, и сыновьями и дочерьми, вступающими в жизнь при других условиях, оказывается разность в понятиях и стремлениях, и винить за нее кого бы то ни было, было бы несправедливо, и требовать, чтобы одна сторона против убеждения и совести отказывалась от своих понятий и стремлений и искусственно прилаживалась к другой – ненравственно и безрассудно. Но если где должны иметь место, при различии взглядов и стремлений, взаимная терпимость и осторожная заботливость – не огорчить, не оскорбить друг друга, то по преимуществу во взаимных отношениях различных членов семьи. И там, где между членами семьи есть взаимная любовь и искреннее уважение друг к другу, эта взаимная терпимость не будет неискреннем принуждением, тяжелым стеснением, но чистым и свободным выражением любви со стороны одних по отношению к другим.
* * *
Пределами семьи не ограничивается область нравственных отношений, в которых должна развиваться человеческая личность. Семья представляет для человека только первый питомник, в котором воспитываются у него общественные чувства и склонности для проявления в других более широких сферах, при более сложных отношениях. За семьей в ряду человеческих отношений ближайшее место занимает так называемое общество. У каждого человека, кроме близких родных, связанных с ним узами крови, есть свое общество, т.е. кружок более или менее близких людей, с которыми приходится иметь общие знания, интересы, развлечения, с которыми образуется привычка чаще видеться и говорить, к которым складываются в жизни человека своего рода привязанности и обязательные отношения. Связи общественные конечно не представляют в большинстве случаев такой крепости и взаимо-обязательности, как связи семейные. Связи общественные нередко и завязываются случайно, и прерываются мгновенно, и меняются в продолжение жизни по нескольку раз, между тем как связи семейные, создаваемые для человека самой природой, могут укрепляться, могут и ослабевать, но по крайней мере по существу своему остаются неизменными для человека на всю жизнь. Тем не менее и связи общественные имеют очень важное значение в человеческой жизни. Без общества человеку одинокому, или слишком заключившемуся в отношениях и интересах своей семьи, бывает весьма трудно прожить, не вдаваясь в крайнюю односторонность понятий и стремлений, в мелочность, сухость, в личный или семейный эгоизм. Связью с обществом как бы пополняется личное бытие человека, расширяется умственный и нравственный горизонт его жизни. В обществе постоянно совершается обмен и обобщение понятий, привычек, стремлений, интересов и т. д. Каждый человек здесь находится под влиянием других людей, и сам в свою очередь производит влияние на других людей.
Посему-то весьма важен для человека выбор общества. Блажен человек, который не ходит на совет нечестивых, говорится в Священном Писании (Псал. 1). Выбор общества в известной степени определяется для каждого его жизненным положением, местом пребывания, родом занятий, службы и т. д. Тем не менее однако ж во всяком роде занятий, на всяком месте службы есть люди хорошие и дурные, здравомыслящие и легкомысленные, нравственные и ненравственные, порядочные и беспорядочные. При этом свобода для выбора близких людей, с которыми более придется сходиться и иметь дело в жизни, остается довольно большая. И каждый человек в разумном устроении своей жизни должен полагаться не на то, куда повернут eго внешние обстоятельства, но сам должен по возможности устроить самые внешние обстоятельства и отношения свои так, чтобы они имели благоприятное нравственное влияние на его жизнь. Особенно это нужно иметь в виду молодым людям, только что начинающим жить самостоятельно, у которых характер ещё не сложился, которые людей мало знают, у которых вся жизнь впереди. Им нужно твердо помнить, что их собственная жизнь, их характер и убеждения весьма много будут зависеть от того, каким обществом они себя окружат, каких друзей изберут себе. С преподобным преподобен, будешь, и с неповинным неповинен будешь, и с избранным избран будешь, и со строптивым развратишься, говорится в Священном Писании (Пс. 17:26).
Особенно нужно быть осмотрительным при избрании себе ближайших друзей. Дружба великое чувство, источник многих высоких и благородных стремлений и дел. Но она же может быть источником и многого дурного в жизни человека. Посему-то здесь особенное значение имеет совет древнего мудреца: людей живущих в мире с тобой пусть будет много, а искренним другом своим выбирай одного из тысячи (Сирах. 6:6). Нужно наблюдать большую осмотрительность при самом начале нравственных сближений с людьми. Не хорошо бывает, когда началом дружественных и вообще общественных связей служат простые случайности например то, что с иными людьми приходиться встречаться часто или жить по соседству. Человек разумный должен устроять свои отношения на разумных соображениях, а не на внешних случайностях. Тем более не хорошо, когда в основание нравственных сближений с людьми полагается совместное участие в пустых развлечениях, играх, и особенно в каких-либо порочных, ненравственных предприятиях и действиях. Иногда человек, раз увлекшись дурной связью на этом пути, связывает ею себя на долгие годы. Нужно, чтобы нравственное сближение с людьми совершалось во имя серьезнейших и благороднейших интересов человеческой природы, и поддерживалось сходством убеждений, стремлений и характеров. Нужно, по возможности совсем удаляться от таких общественных кружков, в которых можно приучаться только к празднословию, к безделью, или каким-либо беспорядочным и пустым занятиям и развлечениям, каковы напр. карточная игра, беспорядочные пирушки и т. под. Таких кружков у нас к сожалению ещё не мало и они бывают очень опасны для молодых людей самого серьезного настроения. Ибо хотя пустота и мелочность таких кружков на первых порах и не может не тяготить человека с серьезными стремлениями, но потом, за недостатком лучшего общества и более серьезных интересов, мало-помалу она может так втянуть человека в свою колею, что он совершенно потеряет охоту и способность к серьезному делу, и все лучшие серьезнейшие стремления его натуры постепенно заглохнут. Еще более, конечно, нужно удаляться от всяких кружков беспорядочных, грязных, безнравственных, буйных, а также от кружков, отличающихся вредным направлением идей, преступной дерзостью замыслов и тому подобных. И такие кружки есть в обществе, и связавшись с каким-либо из них, молодой, неопытный человек может иногда в короткое время испортить и погубить себя или судьбу свою на всю жизнь... Нужно стараться искать себе такое общество, в котором бы можно было находить постоянное возбуждение и поощрение к серьезному труду, к честной жизни, в котором бы у молодого человека понятия могли развиваться, характер укрепляться, привычки и стремления облагораживаться.
С другой стороны, стараясь заимствовать от общества все возможно лучшее, каждый из нас и сам обязан вносить в общество все, что только есть в нем лучшего, т.е. являться перед обществом человеком с возможно лучшими понятиями, привычками, нравственными свойствами и т. д. Мы совсем не то конечно разумеем здесь, что человек должен как бы лицемерить перед обществом, показывать в себе такие нравственные качества, каких в нем нет, и искусственно скрывать такие недостатки, какие есть в нём. Нет! Но каждый должен на самом деле стараться так всегда держать себя, так воспитывать и устроять свою натуру, свой характер, свои понятия, вообще всю свою внутреннюю жизнь, как бы она в каждый момент находилась в глазах самого порядочного общества. Иначе сказать, нужно, чтобы человек, обращаясь в хорошем обществе, сам постоянно старался быть хорошим человеком. От лицемерия же, от маскирования себя небывалыми добродетелями, притворной скромностью, ложным благочестием, фальшивым героизмом, напускной возвышенностью стремлений, небывалой твердостью характера и убеждений да сохранит вас Бог точно так же, как и от противоположных качеств – от грубого циничного самохвальства безнравственности, грубости, буйства, кощунства, лжи, низости, жестокости, бессердечности и т. д. То и другое – фальшивое лицемерие и бесстыдное циничное самохвальство – в равной степени служат признаком глубокого извращения человеческой природы и по справедливости считаются достойными презрения от всех порядочных людей. Старайтесь не только сами не быть такими, но и удаляться от таких людей, от которых отвращает нас нравственное чувство...
Далее – как нужно держать себя в обществе, как вести себя по отношению к людям, с которыми приходиться иметь связи и столкновения в жизни, – об этом, кажется, нет надобности предлагать подробных наставлений. Много существует на этот предмет правил общественного приличия и житейского благоразумия. Не мало можно найти относительно этого указаний и в Священном Писании, особенно в книгах двух великих мудрецов ветхозаветного мира – царя Соломона и Иисуса сына Сирахова. Многие изречения, заимствованы из этих книг, народная мудрость давно обратила в свое достояние, и поставила правилом практической жизни и взаимных общественных отношений. Частные же каждому укажет образ отношений к обществу его собственное положение и благоразумие. Только бы при этом было серьезное внимание к себе самому и к обществу, в котором жить приходится... Самим же высшим началом, из которого должны исходить и на котором должны утверждаться все наши отношения к людям, должно быть высочайшее правило Евангелия: нужно поступать с другими и относиться к ним так же, как мы желали бы, чтобы другие поступали с нами (Мф. 7:12). Мы желаем конечно, чтобы другие нас любили, уважали искренне относились к нам, ценили наши достоинства, снисходили к недостаткам нашим, заботились о нас, помогали нам в случае нужды. Будем же и сами относиться к другим с любовью, уважением, искренностью, – будем ценить достоинства в других, и снисходить к их недостаткам, – будем заботиться о ближних, и поможем, кому в чем можно. Встречая человека нуждающегося и имея средства помочь ему, мы должны поставить себя на его место, и его на наше, и сделать ему то, что, -находясь в его положении, желали бы, чтобы он сделал нам. Встречая человека, находящегося в затруднительном положении, опечаленного, больного, обиженного, мы должны с такою же готовностью предложить ему возможное утешение, совет, помощь, услугу, с какою сами, находясь в его положении, принял бы утешение, помощь и услугу от другого. Вот высшая норма человеческих отношений, вот высший идеал, к которому должны стремиться мы в продолжение жизни! Высок этот идеал, ни кто не может осуществить его вполне. Но каждый должен стараться об осуществлении его по мере сил и разумения своего, при помощи Божьей. Тогда мы будем истинными людьми, истинными христианами, истинными детьми Отца Небеснаго, Который солнце свое сияет на злых и добрых, и дождь посылает на праведных неправедных. (Мф. 5:45).
* * *
Уясняя вам ваши обязанности по отношению к людям, с которыми вы будете встречаться и иметь дело в кругу общественном, я не могу не обратить особенного вашего внимания на обязанности по отношению к тем людям, с которыми вы будете необходимо связаны самым служебным положением нашим. Находясь на службе, вы необходимо должны будете иметь известные отношения и обязанности к начальникам, товарищам и подчиненным по службе. Эти отношения и обязанности с официальной своей стороны подробно излагаются в самом служебном уставе. И нравственный христианский закон не только не противоречит требованиям служебного устава, но подтверждает и освящает их, заповедуя нам во имя Божие воздать всем должное – кому урок – урок, кому дан – дань, кому страх – страх, кому честь – честь (Римл. 13:7). Но этого мало. Христианский закон внушает нам вносить нравственное начало в самые официальные отношения, и исполнять свои служебные обязанности не по принуждению только и страху ответственности, но и по совести и любви (Римл. 13:5) и не ради человекоугодия, а из повиновения воле Божией (Ефес. 6:6). Плохо бывает там, где лица служащие относятся к своей службе машинально – без всякого нравственного участия, и свои взаимные отношения ограничивают только официальным исполнением требований устава, не имея друг с другом вне официальных отношений никакой связи. Там естественно служба должна казаться тяжела и скучна, как вынужденный механический труд, как неприятное бремя, которое приходится носить по необходимости с искренним желанием сбросить его при первом удобном случае. При таком отношении к делу и само исполнение внешних официальных требований службы едва ли может идти вполне хорошо. Совсем иное дело должно быть там, где служба представляет для лиц служащих живой нравственный интерес, и каждый из служащих смотрит на своих сослуживцев ни как на машинальные орудия для известных официальных отправлений, но как на живых людей, нравственно заинтересованных в одном и том же деле. Там лица служащие, не ограничиваясь сферой официальных отношений, естественно вступают в нравственные связи друг с другом, и образуют одну семью – один родственный круг, имеющий свои общие интересы, к которым каждый со своей стороны прилагает живое участие. Там и служба легка и приятна, не как невольный механический труд, но как свободное и имеющее интерес дело; и исполнение всех служебных обязанностей там конечно, идет лучше, исправнее и разумнее. Таких именно отношений требует для себя всякий род службы, и если бы таковы были отношения на всякой службе, как хорошо шли бы в обществе все служебные отправления, как правильно развивалась бы жизнь общества!
Ваша военная служба, хотя главным образом состоит по-видимому во внешних отправлениях, и во всех своих подробностях строго определена точными предписаниями служебного устава, требует при всем том может быть более, чем другая какая-нибудь служба, тесных нравственных отношений между лицами служащими. Я не буду касаться здесь её официальной стороны в отношениях высших служебных лиц между собою, но обращу ваше внимание на её бытовую сторону, особенно в положении низших чинов, с которыми вам главным образом придется иметь дело на первых порах вашей службы. В военной службе низшие чины особенно нуждаются в том, чтобы их непосредственные начальники, какими будете вы, имели к ним не холодное только официальное, но и живое нравственное отношение. Во всех других родах службы человек служащий может еще пожалуй обойтись без особенных нравственных отношений со стороны своих сослуживцев – начальников и товарищей. Там служба не захватывает так сказать всей личности человека с её глубокими нравственными требованиями и стремлениями. Там человек, ограничиваясь на службе одними холодно-официальными отношениями к своим сослуживцам, может найти исход для своих личных нравственных требований вне службы – в семье, в обществе, в свободном кругу друзей и знакомых. Но у солдата ничего этого нет; у него вся почти нравственная личность подчинена необходимым условиям службы. У солдата, пока он на службе, не может быть ни семьи, ни общества, ни других прочных нравственных связей вне службы. Для него не существует и свободы в выборе и перемене места и рода службы, и он без особенных обстоятельств не может получить отпуск или отставку от службы ранее положенного срока. При этом примите во внимание то, что материальное положение солдата скудно и стесненно; труда от него требуется много; дисциплинарные требования и взыскания в солдатской службе строги более, чем где-нибудь. Все это конечно необходимо требуется известными общественными условиями. Общество искони привыкло смотреть на солдата, как на необходимую жертву общественных условий, и Церковь христианская считает воинскую службу одним из самых высоких подвигов общественного служения, и воссылает к Богу особенную молитву за христолюбивых воинов. Правительство старается по возможности облегчить тягости солдатского быта, и в последнее время мы видим в пользу нижних военных чинов целый ряд благодетельных постановлений, изданных от правительства, за которые да воздаст ему Господь Своею милостью. При всем том однако ж нельзя не сознаться, что и доселе положение солдата представляется еще во многих отношениях тяжелым и стесненным, и едва ли можно ожидать чтобы оно в ближайшем времени могло освободиться от тягостей и стеснений. Между тем у солдата такая же человеческая личность, с такими же нравственными и естественными требованиями, как и у всякого другого человека, и если его личность настолько привязана к службе, что он не может свободно удовлетворять своим нравственным и естественным требованиям в семейном и общественном кругу, то пусть бы по крайней мере самая служба хотя в некоторой мере заменяла ему семейный и общественный круг, и могла представлять для него живую среду не только для установленных официальных отправлений, но и для живых нравственных связей и отношений. Солдат всегда чувствовал особенную нужду в этом, и по условиям своего положения более, чем кто-нибудь другой, всегда готов был представлять свою служебную среду не служебной только, но и как бы семейной средой, и своего ближайшего начальника – не начальником только, но и отцом, руководителем, советником, защитником, попечителем, и т. д.
Пусть же те, кому приходится быть ближайшими начальниками солдата, сознают свое высокое нравственное положение, и на самом деле постараются быть для своих подчиненных не начальниками только, но по истине отцами, или – для кого может показаться тяжела соединяемая с таким высоким именем нравственная ответственность – старшими братьями, советниками, руководителями, защитниками, попечителями и т. д.. Не довольствуйтесь тем, чтобы ваши подчиненные оказывали вам беспрекословное повиновение, но старайтесь внушать им, любовь и нравственное уважение к себе; и сами относитесь к ним с любовью и уважением, не нарушая необходимых требований служебной субординации, но по крайней мере и не отягчая их для своих подчиненных притязаниями личного самолюбия и произвола. Вникайте в положение своих подчиненных, руководите их своими советами, облегчайте по возможности их нужды, или по крайней мере утешайте их своим участием, в случае невозможности деятельно помочь им. Старайтесь развивать между ними здравые человеческие понятия и правильные взаимные отношения, чувство честности, справедливости, долга, человеколюбия, и прежде всего сами будьте для них образцом здравых понятий, доброго поведения, усердия к службе, скромности, справедливости, благочестия, человеколюбия, твердости убеждений и характера и т. д. Пусть ваше начальствование над ними представляется им не простой случайностью, но делом вполне достойным и заслуженным; т. е. пусть они представляют себе, что их начальник потому над ними начальником, что он на самом деле нравственно достоин того, что он может быть для них образцом знания дела, усердия к службе, честного и доброго поведения. Вообще же – опять напомню вам то высокое правило для всех человеческих отношений, о котором уже упоминал недавно: старайтесь относиться к своим подчиненным так, как вы могли бы пожелать, чтобы к вам относились начальники, если бы вы были на месте их. Представьте себе, что ведь и в самом деле не особенными же какими нравственными дарами природы вы отличаетесь от них. Может быть, если бы вы и они находились совершенно в одинаковых условиях общественного положения и получили одинаковое воспитание, многие из них находились бы на месте вас, и многие из вас на месте их. Старайтесь же своим особенным участием и заботливостью о них оправдать перед ними те преимущества в жизни, какими вы пользуетесь, и каких они лишены.
* * *
Обозревая среду жизненных связей и отношений, в которых развивается нравственная личность человека и воспитывается в нем чувство общения с другими людьми, мы должны были начать с самой первой и естественной ступени, на которой развиваются самые главные, самые дорогие человеку связи и отношения – с круга семейного, и отсюда перейти к более широкому кругу отношений общественных и служебных, хотя и не имеющих для человека такой естественно-обязательной силы, как связи семейные, но тем не менее играющих весьма важное значение в человеческой жизни. Поднимемся ещё выше по лестнице человеческих отношений, раздвинем свой кругозор ещё шире, и остановимся на рассмотрении тех связей в жизни человека, которые соединяют его, как отдельную личность, со своим народом и государством. Связь человеческой личности со своим народом представляет одно из самых важнейших и естественных явлений в человеческой жизни. Происхождение от одного племени, воспитание и жизнь среди одинаковых условий природы и общественной среды, происходящее отсюда сродство понятий и нравственных расположений, видимым образом сказывающееся в единстве языка, множество других естественных и нравственных связей – единство верований, нравов, обычаев, единство судеб исторической жизни, общие исторические радости и несчастья – тесно сближают между собою людей одного народа, и образуют между ними крепкий естественный союз, подобный тому, какой представляет для человека связь семейная. Этот союз так же человек может в известной степени ослабить, исказить, забыть, но не может по своему произволу изменить или сбросить с себя, как и связь семейную. Связи общественные и служебные мы можем в некоторой степени сами устроять себе и менять по своему произволу; но связи с семьей и с народом сознаются для нас самой природой. И кто не чувствует в себе живой привязанности к своему народу, того мы можем считать такою же аномалией в человеческой природе, как и того, кто не чувствует в себе привязанности к родной семье. Величие народа, успехи его исторической жизни, превосходство и слава его между другими народами могут питать и возвышать наше национальное чувство, но оно не до такой степени зависит от этих условий, чтобы без них совсем не могло существовать и развиваться. Человек любит свою родину – не только сильную, богатую, славную, победоносную, но и слабую, бедную, несчастную, угнетенную, – точно так же, как в семье родители любят детей и дети родителей не только богатых, умных, счастливых, здоровых, но и бедных, неразвитых, больных, несчастных. Иногда в последнем случае любовь бывает даже сильнее, хотя выражается с другим характером, нежели в первом.
В людях наиболее развитых, у которых непосредственные влечения и инстинкты природы возвышаются до разумных стремлений свободной воли, естественная привязанность к родине превращается в ту сознательную, основанную на твердом убеждении, преданность и любовь к ней, которая называется патриотизмом в лучшем смысле этого слова. Это чувство составляет одно из самых высоких и благороднейших явлений в человеческой природе. История украшает свои лучшие страницы высокими подвигами патриотизма. В самом Священном Писании подвиги патриотизма изображаются рядом с величайшими подвигами веры. Величайшие представители ветхозаветного мира Моисей, Иисус Навин, Самуил, Давид, Илья, Елисей, Исаия, Ееремия, Даниил, Ездра, Заровавель, Неемия, братья Маккавеи, великие ветхозаветные жены – Мариам, Деввора, Есефирь, Юдифь представляют нам образцы самого высокого патриотизма. В некоторых из святых людей пламенные порывы патриотизма до того возвышались, что они готовы были из любви к своему народу не только пожертвовать всеми благами временной жизни, но, если бы то было возможно пред судом высочайшего правосудия Божьего, самым вечным спасением своим, самым Божьим благоволением к ним. Св. пророк Моисей молил Бога лучше изгладить его из книги жизни, но не лишать своего благоволения избранный народ (Исход 32: 32). Св. апостол Павел со скорбью говорил, что он желал бы сам быть отлученным от Христа из-за любви к братии своей роду Израильскому (Рим. 9:3). Сам Господь наш Иисус Христос, явившийся на землю как истинный Бог и истинный человек со всеми человеческими свойствами и стремлениями, кроме греховных, и показавший нам в Своей жизни высокие образцы послушания сыновнего (Лук. 11:5,1), любви дружеской (Иоан. 11: 3, 33 – 36), вместе с тем показал нам образец и любви к народу Своему. Он хотя послан был возвестить Евангелие царствия Божия всем людям, но прежде всего пришёл к своим (Иоан. 1:11), к единоплеменникам – к овцам погибшим дома Израилева (Мф. 15:24), и им первым возвестил тайны царствия Божия, и старался собрать их около себя, как птица собирает птенцов под крылья свои (Мф. 13:37 – 39) когда же они этого не восхотели, не приняли Его, возненавидели, захотели убить, Он Святейший скорбел и плакал о их ослеплении и предуготовляемой ими для самих себя гибели (Лук. 19:44). Так любовь к своему народу составляет в нас не только привязанность естественную, но и чувство высоко-нравственное, добродетель христианскую....
В чем же должно выражаться у нас это чувство? Оно конечно прежде всего не должно быть искусственно и фальшиво, но должно быть естественно и искренне, и должно выражать себя не одними словами, или какими-нибудь бесплодными неопределенными стремлениями, но самым делом, оно должно проникать всю нашу душу, сказываться во всей нашей жизни. И прежде всего оно должно сказываться в том, что нам должно быть дорого и близко все имеющее отношение к духовной жизни и исторической судьбе нашего народа. Нам должны быть дороги честь и благо родной страны, как честь и благо родной семьи, или как наши собственные честь и благо, и мы должны быть всегда готовы всячески охранять и защищать честь и благо своего народа, и стараться устранять все то, что могло бы служить к их нарушению и ущербу. Нам должны быть дороги памятники минувших судеб и славы нашего отечества, – все, в чем выражалась духовная жизнь народа – произведения его слова, останки древней народной святыни, памятники истории народа, и мы должны относиться к ним с уважением, оберегать и охранять их от всякого невежественного и дерзкого посягательства, как стараются охранять в родном доме добрые потомки все то, что напоминает им о любимых и славных предках. Нам должны быть близки все общие интересы и замечательнейшие судьбы нашего народа, нас должны радовать его успехи умственные, нравственные, политические, промышленные и всякие другие, и должны глубоко печалить несчастья, неудачи, болезни и страдания народа, зависят ли они от его собственной воли, или от внешних случайных причин. Нам должны быть дороги и милы имена замечательных деятелей, служащих украшением истории нашего народа, или содействующих его настоящей славе – замечательнейших наших деятелей в области науки, искусства, политической и общественной жизни; мы должны чтить и любить таких людей, желать им всякого поощрения, успеха и славы, и насколько то кому возможно, содействовать им в этом, беречь их при жизни, охранять их память от недостойных нареканий по смерти. Наконец, как мы уже сказали, наша любовь к своему народу, не ограничиваясь словами и чувствами, должна свидетельствоваться самым делом. Мы должны посвящать на служение народу свои силы и средства, и не тратить сил на средства без пользы, а тем более во вред своему народу. Мы должны по мере сил деятельно помогать нуждам народным, особенно во времена тяжелых бедствий, мы должны в случае нужды быть готовы жертвовать для блага народа не только своим достоянием и спокойствием, но и самою жизнью...
Сделаем при этом еще несколько замечаний относительно различных фальшивых направлений, какие может принимать, и действительно у иных принимает чувство любви к народу... Любовь к народу не должна иметь характера мертвенно-архивного. Плохо любят те свой народ, которые любят его только в прошедшем, чувствуют восторженное благоговение пред всяким памятником его истории и прежней славы, и относятся совершенно равнодушно к настоящим судьбам, интересам, радостям и несчастьям народа. Любовь к народу должна иметь постоянно живое значение и если мы любим народ в его прошедшем, то тем более конечно должны любить его в настоящем; если нам дорога честь прежних деятелей нашей истории, то тем более должна быть дорога честь современных деятелей народной славы... Точно также наша любовь к народу не должна иметь отвлеченно-фантастического характера. Не искренно любят свою родину и свой народ те, у которых представление о родине и народе расплывается в неопределенном пространстве, которые говорят напр., что любят святую Русь, любят русского человека, и между тем нисколько не показывают этой любви в том месте, где им приходится жить и по отношению к тем русским людям, с которыми им ближайшим образом приходится иметь дело. Народ не есть отвлеченная идея, но живая сила, состоящая из живых личностей, и мы должны любить его не в отвлеченной идее, а в живых личностях, среди которых мы живем, с которыми имеем дело, и преимущественно конечно в тех, в которых живее и цельнее сохраняется тип и дух народа... Точно также наша любовь к народу не должна иметь того риторически-напыщенного характера, по которому иным кажется, что они ради народа в какие-нибудь замечательные эпохи его истории готовы были бы приносить величайшие жертвы, оказывать героические подвиги, и между тем в обыкновенное время нимало не заботятся об интересах народа и ничего не делают для него. Героические подвиги не часто встречаются в жизни, и может быть всего менее выпадают на долю тех, которые мечтают о них заранее. Но всякий из нас должен радеть и служить своему отечеству в своем месте, свои делом, и посильно содействовать ему в том, что ему нужно во всякое обыкновенное время – всего более постоянным и честным исполнением своих личных и общественных обязанностей.
Наша любовь к народу должна быть чужда фальшивого самообольщения; мы не должны слишком мечтать о своих национальных достоинствах, намеренно преувеличивать их, украшать свой народ небывалыми совершенствами, и пристрастно возвеличивать его на счет всех других народов. Но тем более конечно неестественно и недостойно нам предаваться народному самоуничижению, отрицать и заподозривать в своем народе всё лучшее, изыскивать в нем всякие недостатки, глумиться над ним и унижать свой народ пред другими народами. Mы должны в своём народе, как и в своей личности, серьезно и искренно сознавать и настоящие достоинства и настоящие недостатки, – достоинства не затем чтобы успокоивать и обольщать себя ими, а затем, чтоб более развивать их в себе, – недостатки не затем чтобы легкомысленно глумиться над ними, а затем, чтобы серьезно подумать о них, поболеть ими, и насколько от нас зависит, содействовать их исправлению, прежде всего в самих себе, а потом насколько возможно и вокруг себя. Всего же более да сохранит нас Бог от того нравственного разобщения со своим народом, по которому иные относятся к нему совершенно как чужие, судят о нем с чужого голоса, с чужой точки зрения, отзываются о всем своем с холодным пренебрежением, стыдятся своего народа – его истории, его верований, его языка и всех его нравственных интересов, стараются во всем подражать другим и походить на других, наконец даже открыто предпочитают чужие национальные интересы своим интересам, и желают другим народам выгод и успехов на счет своего народа. Такое отношение к своему народу – такое самоотречение – есть конечно аномалия, нравственное уродство, достойное глубокого сожаления. Оно, к стыду нашему, в продолжение некоторого времени довольно было развито в некоторой части нашего общества. Но теперь, кажется, слава Богу, оно выводится, и становится предметом презрения даже в тех самых общественных кружках, где оно имело особенную силу.
* * *
С понятием народа часто смешивается понятие государства, и с обязанностями и отношениями национальными обязанности и отношения государственные. Ибо часто бывает так, что известный отдельный народ образует собой и отдельное государство. Но иногда бывает и не так, один и тот же народ распадается на несколько государств, или одно и то же государство обнимает несколько разноплеменных народностей. Такие явления в области исторической, хотя может быть представляющиеся и не совсем нормальными, но тем не менее встречающиеся нередко и вызываемы известными комбинациями исторической жизни, необходимо заставляют на почве самых фактических отношений делать различие между понятиями народа и государства и отношениями национальными и государственными. Кроме того независимо от фактических отношений, эти понятия представляются различными по самому существу своему. Народность представляет непосредственную живую силу, составляющую в известном государстве самую основу его исторической жизни. Государство представляет внешнюю форму, в которой развивается политическая жизнь известного народа. Форма эта в известной степени бывает непосредственным выражением силы и воли народной, но на нее много имеют влияния и внешние случайные условия. Народность представляет общий неизменный тип в жизни известного племени; формы государственные в различные периоды исторического развития могут меняться у одного ¬и того же народа. Поэтому обязанности и отношения государственные мы должны в строгом смысле отличать от обязанностей и отношений национальных.
Обязанности и отношения национальные основываются на непосредственном природном чувстве; мы любим свое отечество и свой народ, потому что принадлежим к ним. Обязанности по отношению к государству не имеют такого непосредственного характера, и в значительной степени основываются уже на соображении тех целей, выгод и отношений какие представляет нам государство. Тем не менее и обязанности по отношению к государству имеют для нас весьма важное значение. Сам Царь Небесный, Господь Иисус Христос, явившись на земле – в среде человеческих отношений, Своим божественным словом и примером утвердил и освятил наши обязанности по отношению к государству.
Он учил воздавать кесарева кесареви, и Сам, при появлении Своем на земле, вписан был в число подданных кесаря, и не стыдился платить дань кесарю за Себя и за учеников Своих (Мф. 22:21; Лк. 2:1–6; Мф. 17:25–27). И апостолы Христовы также внушали последователям своим повиноваться властям и законам не по страху только, но и по совести (Рим. 13:1, 5; Пет. 2:13), несмотря на то, что тогда власти и законы были враждебны последователям Христовым, и исполнение требований государственных нередко могло приходить в столкновение и противоречие с требованиями религиозными.
Добросовестного исполнения государственных обязанностей требует от нас простое чувство честности и справедливости. Государство оберегает нашу личность, охраняет наши интересы, дает нам средства для развития наших сил и устроения личного благосостояния, поэтому и мы со своей стороны обязаны заботиться о целости, крепости, развитии и благосостоянии государства, и по установленным государственным отношениям воздавать всем должное: кому же урок – урок, и кому же дань – дань, и кому же страх – страх, и кому же честь – честь.
Добросовестное исполнение государственных обязанностей членами государства находится в тесной связи с их собственным спокойствием и благосостоянием. Апостол внушает христианам прежде всего молиться за Царя и за всех власть имеющих, чтобы нам можно было под кровом их проводить тихое и безмятежное житие во всяком благочестии и чистоте (1Тим. 2: 1–2). Здесь выражается между прочим та мысль, что только при твердости государственных отношений, при общем государственном спокойствии и может спокойно и беспрепятственно развиваться и процветать личная нравственная доблесть, и чистота. К этому апостол присовокупляет ещё особенное высшее побуждение к исполнению обязанностей государственных: мы должны повиноваться власти и закону и из повиновения Самому Богу. Нет власти, которая была бы не от Бога; существующие власти от Бога установлены (Рим. 13:1). В этом с естественной исторической точки зрения можно подразумевать между прочим тот смысл, что во всяком народе известная форма государственного устройства, законодательства и управления не есть явление случайное, по находится в тесной связи с нравственными свойствами и расположениями своего народа. В Ветхом Завете – в истории народа еврейского, находившегося под особенным видимым водительством Божьим, с ясностью раскрывается эта глубокая тайна исторической жизни народов. Процветание народной жизни под управлением государей мудрых и добрых, и упадок её при государях нечестивых и безнравственных, независимость народа или порабощение его другим народом, находятся в тесной связи с царственным расположением народа, служат справедливым возмездием нравственной доблести или нравственной вины его. Отсюда открывается новое побуждение повиноваться властителям не только благим и кротким, но и строптивым, – подчиняться законам и формам правления не только легким и благоприятным для нас, но и тяжким и строгим подчиняться даже властям и законам иноплеменным и иноверным, когда Господь предает известный народ в руки их. Ибо Господь посылает народам грозных властителей и тяжелое управление, – Господь подчиняет народы чужому игу за грехи их, или для испытания их нравственной доблести – до тех пор, пока они вразумленные и очищенные не обратятся на правый путь, и не будут призваны к освобождению и лучшему состоянию (см. в особенности книгу Судей).
Разумеется, впрочем, что повиновение властям и законам тогда только имеет для нас обязательную силу, когда оно не противоречит нашей совести, нашим высшим нравственным и религиозным обязанностям. В противном случае мы конечно должны помнить, что Богу нужно повиноваться более, нежели людям (Деян. 4:19), и быть готовыми претерпевать всевозможные преследования от власти земной, но не изменять воле Царя Небесного. Так христиане первых веков умели быть самыми лучшими подданными своих государей, самыми исправными исполнителями государственных обязанностей, но умели твердо даже до смерти стоять за свои убеждения, когда власти и законы римской империи требовали от них измены веры. Но тем большие конечно побуждения повиноваться власти и закону, и быть верными исполнителями государственных обязанностей открываются там, где исполнение государственных обязанностей не может угрожать никакими столкновениями и противоречиями с обязанностями религиозными и нравственными, где власти и законы не требуют ничего противного совести и правде, где напротив власть и закон представляются первыми представителями и охранителями высших нравственных интересов подчиненного им народа, власть является народу не чужой, не от вне насильственно наложенной, а своей единоплеменной, избраннуй и возлюбленной самим народом, не грозной, строптивой и тяжелой, но кроткой, мудрой, справедливой, попечительной о благе народа...
Вникнем теперь подробнее, в чем же состоят наши государственные обязанности? Обязанности эти довольно сложны. Кроме обязанностей общих для всех членов государства у каждого члена есть свои частные обязанности, определяемые его общественным положением, родом занятий, способностями и правами, какими он пользуется от государства. Но не касаясь этих частных обязанностей, мы конечно должны обратить внимание на самые общие, обязательные для всех членов государства.
Первая из этих обязанностей состоит в том, что все члены известного государства должны честно и бдительно охранять целость государства, и в случаях какого-либо враждебного посягательства на него, противодействовать ему всеми силами, и быть готовыми жертвовать для этого своими личными интересами, средствами и самой жизнью. Преимущественно эта обязанность лежит на воинах, служащих государству. Им вверяет народ или управляющая народом государственная власть охранение целости государства, от которой зависит благосостояние каждого его члена. От них таким образом зависит спокойствие и благосостояние каждого их согражданина и единомышленника, и они поэтому должны с особенной внимательностью, ради общего блага, помнить свое призвание, и исполнять возлагаемые на них обязанности. Поэтому-то если где – святость долга, верность присяге, строжайшее до мельчайших внешних подробностей исполнение служебных требований и постановлений должны иметь важное значение, то по преимуществу в военной службе. Ибо здесь в особенности могут представляться такие случаи, когда малейшее уклонение от установленных служебных требований может видимо угрожать большой опасностью для целости государства, и следовательно для благосостояния всех его членов.
Другую обязанность не менее, если еще не более важную для всех членов государства, и в особенности для тех, на которых она преимущественно возлагается, составляет охранение существующего в государстве внутреннего устройства. Внутреннее устройство в государстве, как мы уже сказали, является не случайно, а находится в связи с коренными условиями народной исторической жизни. От твердости внутреннего устройства в государстве зависит общее благо всех его членов; им обеспечивается спокойное и правильное развитие всякой внутренней деятельности в государстве. Поэтому каждый, насколько от него зависит, должен заботиться о твердости внутреннего государственного устройства, как по долгу совести, так и ради своей собственной пользы. Формы государственного устройства и управления, по условиям исторической жизни, иногда преобразуются и меняются: сам Промысел Божий попускает и благословляет быть таким изменениям (1Цар. 8) там, где они являются делом необходимости направляются к общему благу, и совершаются с возможной законностью и справедливостью. Но при всем том, нельзя не сознаться, что важные перемены в государственном устройстве, даже и тогда, когда они совершаются с возможною осторожностью и справедливостью, сопровождаются нередко потрясениями и потерями для многих личных интересов и для самого государственного организма. Бывает иногда и так, что иные народные организмы оказываются неспособными к перенесению больших и частых государственных переворотов. Поэтому нужно быть весьма осторожными и сдержанными в стремлениях к государственным нововведениям и переменам. Такие стремления особенную имеют силу в нашем обществе в настоящее время, преимущественно между молодыми образованными людьми. И нельзя не признать за этими стремлениями смысла и законности. Настоящая эпоха в нашем отечестве – эпоха преобразований. Многие важные государственные реформы мы уже получили от нашего доброго Монарха. Можно надеяться, что много реформ предстоит еще нашему отечеству впереди. Поэтому не удивительно, если общее внимание, особенно в молодом поколении, устремлено к реформам. Но во всем нужно иметь меру. Нужно, чтобы стремление к реформам всегда уравновешивалось в обществе сознанием необходимости твердого государственного строя. Нужно, чтобы стремление к реформам в обществе всегда было сознательно, и направлялось к определенным несомненно полезным удободостижимым целям, а не расточалось в мечтательных замыслах, в неопределенных стремлениях, в жажде ко всему новому ради одной новости...
Наконец, и это самое важное, желая всяких улучшений своему государству в будущем, мы должны уметь пользоваться правильно удобствами этих государственных порядков, какие для нас существуют в настоящем, и добросовестно исполнять уже установленные в государстве требования и законы. Твердость и благосостояние государства всего более зависят от правильного и честного исполнения законов. Поэтому долг всякого члена государства соблюдать законы и содействовать распространению и укреплению в обществе чувства законности. Тогда только в обществе каждый может быть уверен во взаимной справедливости и неприкосновенности своих прав и интересов, когда в нем будет распространено и укреплено чувство законности. Укрепление же чувства законности в обществе зависит от личного уважения к закону со стороны каждого члена общества, и преимущественно со стороны таких лиц, которые в этом отношении могут быть примером и для других, со стороны личностей умных, образованных, влиятельных. Так и каждый из вас, как мы уже упоминали, должен быть образцом уважения к закону для своих подчиненных. На тех же личностях, которые имеют влияние на самое составление законов, и которым вверяется наблюдение за действием их, лежит конечно обязанность не только самим быть первыми исполнителями законов, но и заботиться о том, чтобы законы были хорошие, чтобы они направлены были к возможно лучшему обеспечению всякого личного и общего блага, чтобы они удобно могли быть исполняемы, и достигали своей цели наилучшим образом.
Долг каждого члена государства состоит также в том, чтобы всеми зависящими от него способами содействовать развитию и процветанию своего государства во всех возможных отношениях – в религиозном, нравственном, умственном, промышленном, военном и т. д. Кто может иметь какое-либо влияние на какую-либо отрасль государственной жизни, тот должен содействовать этому силою своего влияния. Кто имеет большие материальные средства, тот может материальными пожертвованиями содействовать улучшению какой-либо части в государственной жизни. Кто не имеет высокого положения в обществе и больших материальных средств, тот должен содействовать общему государственному благу честным трудом, добросовестным исполнением своих частных обязанностей, и разумным сочувствием всякому истинному государственному интересу. Из добросовестного исполнения указанных государственных обязанностей каждым членом государства и слагается общее государственное благо.
Кроме этих общих обязанностей для всех членов во всяком государстве, – в государствах монархических, где высшее представительство государственного устройства сосредоточивается в единоличной власти, открываются еще особенные обязанности для подданных по отношению к личности своего Монарха. В христианских государствах личность Монарха, призываемая к руководительству и управлению целого народа, получает высшее религиозное освящение. В священных книгах Ветхого Завета царь изображается помазанником и избранником Божьим, особа царская называется неприкосновенной, и подданным внушается глубокое уважение к личности царя. И в Новом Завете апостол завещает христианам прежде всего воссылать молитвы, моления, прошения, благодарения за цари (1Тим.2:1–2), несмотря на то, что цари тогда были язычники, враждебно относившиеся к христианам и великие деспоты, притеснители своего народа. Но особенные побуждения не только повиноваться власти монаршей и чтить ее, но искренне любить своего царя, открываются там, где царь является для подданных не только властителем, но и поистине отцом, любящим своих подданных, как детей, заботящимся о их благе, внимающим в их нужды, сочувствующим их радостям и горестям, и умеющим устроять общее народное благо. Так, да запечатлеется в сердце каждого сына великой России глубокая и крепкая любовь к Великому и Доброму Государю Александру Николаевичу, освободителю многих миллионов народа, восстановителю правды и милости на суд, ревнителю веры, просвещения и добрых нравов в государстве, в продолжение своего царствования много уже совершившему важных преобразований ко благу своего народа, и не престающему давать народу новые права и льготы. Да воздаст Ему Господь Своею милостью за любовь к народу! Да сохранит Его на многие лета! Да пошлет Ему постоянное утешение в любви семейной и любви народной! Да даст Ему видеть благие плоды мер, предпринимаемых им для народного возвышения и счастья! Да даст Господь успешное и беспрепятственное осуществление всем Его благим мерам! Да пошлет Ему добрых советников и помощников, честных и разумных исполнителей Его планов! Да укрепит Его Господь в Его великом царственном подвиге, и да дарует Ему в грядущие лета царствования мирно и благополучно довершить все, что так славно начато и совершено Им в истекшие лета!
* * *
Семьи и общества, народности и государства делят род человеческий на бесчисленное множество разнообразных групп. Каждая из этих групп имеет свой круг отношений и интересов, связывающих в один союз принадлежащие к ней личности. Но связями семейными, общественными, национальными и государственными ещё не ограничивается та необозримо широкая среда отношений и интересов, в которых предназначается развиваться человеческой личности. Далее интересов семьи, общества, национальности и государства начинаются для человека интересы общечеловеческие. Человек есть член великой семьи человечества. Человек есть гражданин мира. Эта последняя ступень его земных отношений выше всех других преждеуказанных. Дороги для человека связи семейные, общественные, государственные, но всего дороже для него самая человеческая природа. Святы и почтенны для человека названия отца, сына, брата, члена известного общества, народа и государства; но всего почтенно для него название человека. Какое бы положение ни занимал человек, какое бы знатное имя и достоинство не носил, но достоинство и название человека для него выше всего! Это достоинство и название так высоко и почтенно, что Сам Сын Божий, находясь на земле, любил по преимуществу называть Себя сыном человеческим.
Отсюда открывается для нас новый ряд обязанностей по отношению к собственному нашему человеческому достоинству, и ко всем тем, которые вместе с нами носят это достоинство. Человек должен ценить и уважать в себе человеческое достоинство, охранять и развивать его, т.е. стараться воспитывать в себе такие свойства, которые наиболее могут свидетельствовать о его человеческом достоинстве, т.е. разум, свободу, любовь ко всему возвышенному, доброму и прекрасному, и удаляться от всего того, чтобы могло бы унижать его природу до природы животной, т.е. от неразумия, грубости, чувственности, зверства и т. д. Человек должен полагать свое высшее назначение не в том, чтобы есть, пить, спать, делать, что делают животные, – но в том по преимуществу, чтобы мыслить, любить, непрестанно совершенствоваться нравственно, что исключительно свойственно человеческой природе. Человек должен определять свои отношения к другим людям не столько по внешним, частным условиям жизни – по богатству, знатности, высокому или низкому общественному положению, сколько прежде всего по внутреннему человеческому достоинству, которое у всех людей одинаково. Это должно предохранят его с одной стороны от унижения и лести, когда он занимает низшее общественное положение сравнительно с другими, а с другой стороны от высокомерия и грубости, когда он по общественному положению стоит выше других. Точно также и в других человек должен уважать и ценить не столько какие-либо внешние качества, сколько человеческое достоинство, и отдавать предпочтение в жизни не столько богатству, знатному происхождению, материальной силе, сколько нравственным человеческим качествам – уму, таланту, нравственной чистоте, благородству характера и т.д. Из этого не следует конечно, чтобы мы имели право относиться небрежно и грубо к людям, пользующимся преимуществами внешнего положения в жизни. И внешним преимуществам мы должны воздавать все требуемое общественными условиями, особенно если внешние преимущества соединяются в человеке с внутренним нравственным достоинством. Но нужно только, чтобы мы не обращали внимание в людях на внешние преимущества более, чем на внутренние нравственные достоинства. Наконец во всяком человеке, независимо от его внешнего положения, независимо даже от его нравственных достоинств и недостатков, мы должны уважать и любить человеческую природу, человеческую личность, и во имя человеческой природы со всеми людьми должны обращаться с человеколюбием, справедливостью и беспристрастием. Даже в личностях порочных, преступных, падших нравственно, мы не должны забывать братьев по происхождению, не должны относиться к ним с фарисейским высокомерием и пренебрежением. Но должны в каждом человеке уважать, ценить, и насколько возможно возбуждать и поддерживать всякую искру человеческого достоинства, как Господь наш Иисус Христос не чуждался в жизни грешников, мытарей и блудниц, и всех обращал на правый путь Своей божественной кротостью и всепрощающей любовью...
К людям, связанным с нами узами крови, единством веры, связями национальными, единством нравственных и общественных интересов, мы конечно прежде всего должны относиться с своей любовью и попечительностью, но затем, когда предстоит к тому случай, мы должны быть готовы всякому человеку оказать помощь и добро, независимо от всяких разностей общественного положения, образования, национальности и даже религии, как это опять раскрыл Господь Иисус Христос в притче о человеке, израненном разбойниками и взятом на попечение милосердным самарянином (Лук.10:30–37).
Вместе с тем, мы должны заботиться, насколько это от нас зависит, и о развитии между другими людьми, особенно между близкими к нам, истинно человеческих – разумных и гуманных – понятий, чувств и отношений. Ecли же мы мало можем иметь влияния на других людей, по крайней мере в душе своей мы всегда можем носить сочувствие ко всем высшим человеческим интересам. Всякая победа человека над неразумной природой, всякое высокое создание человеческого таланта и гения, всякий успех человеческого ума в области науки, искусства и устроения общественной жизни, всякое благородное проявление человеческого характера, всякий высокий нравственный подвиг человеческой воли, всякое нравственное исправление и восстановление человеческой личности из падшего состояния в лучшее нравственное состояние, всякое распространение высоких идей и добрых нравов в человечестве, всякий прогресс исторический, всякое улучшение общественной жизни в материальном и нравственном отношениях – должны радовать нас, как наше собственное благо и счастье. И напротив, всякое человеческое горе и страдание, всякое замедление человеческого развития, всякое противодействие лучшим человеческим идеям и стремлениям всякое искажение и унижение человеческой личности, человеческого достоинства лучших нравственных человеческих качеств – должны быть противны и тяжелы для нас, как наше собственное горе, страдание и унижение. Ничто человеческое не должно быть нам чуждо , по изречению древнего мудреца... В этом состоит высшее развитие человеческой личности, высшая цель естественного человеческого назначения...
Но здесь представляется вопрос, нередко затрудняющий многих и имеющий очень важное значение в человеческой жизни. Когда человеческая личность разовьется до самого широкого всеобъемлющего сочувствия к общим человеческим интересам, не теряют ли тогда для человека значения низшие, более тесные связи и интересы – семейные, товарищеские, дружеские, национальные и государственные? Некоторые так и понимают идеал человеческих отношений, что для человека, достигшего высшего человеческого развития, для истинного космополита – теряют значение и семья, и народ, и государство. Но такое понимание человеческих отношений совершенно превратно, и такой космополитизм представляет не нормальное, не идеальное, но весьма дурное, уродливое явление в человеческой жизни. Нормальные человеческие отношения могут развиваться одни при других, одни посредством других, а не одни насчет других. Только тот истинно может любить человечество, кто любит свой народ, и только тот может любить народ, кто любит свою семью. Обольщаются или лицемерят те, которые говорят, что они любят человечество, и не любят своего народа, – или любят народ и не любят своей семьи. Правильное развитие человеческих отношений совершается, так сказать, не от окружности к центру, а от центра к окружности. Нельзя научиться любить, начав с неопределенной идеи человечества, и затем мало-помалу перенося свою любовь на более тесные представления народа и семьи. Так можно научиться любить только свои собственные представления и идеи о человечестве, народе или семье, но не живых людей, составляющих человечество, народ и семью. Любовь, как выражаются философы, есть чувство конкретное. Оно возбуждается в нормальном своем отправлении живыми личностями, а не идеями, хотя может и должно на высших ступенях своего развития осмысливаться и освещаться идеями. Мы прежде всего научаемся любить близких к нам людей – отца, мать, братьев и сестер, товарищей и знакомых и затем наше чувство расширяется до более широких сочувствий к целому народу и к человечеству. Но на этой последней, и самой широкой ступени человеческого развития для человека не пропадают, не теряют своего значения прежние более тесные формы и проявления человеческих отношений, но сохраняют все свое значение, и получают более смысла, полноты и силы одна чрез другую.
Здесь между прочим мы можем найти ключ к разрешению встречающихся в жизни затруднений при разъяснении вопроса: как должен поступать разумный и честный человек при столкновении интересов и обязанностей семейных с общественными, национальными с общечеловеческими? Собственно говоря – трудно дать по этому вопросу общий определенный на все частные случаи ответ, – такой ответ, которого нельзя было бы истолковать в превратном смысле и которому нельзя было бы дать фальшивого применения. Можно сказать только одно, что разумный и честный человек должен по возможности заботится о соблюдении и примирении всех законных интересов семейных и общественных, национальных и общечеловеческих. Но когда это оказывается невозможным, когда между общими и частными интересами оказывается противоречие, можно давать в таком или другом случае на предложенный вопрос различные ответы, смотря по характеру личности, интересующейся размышлением вопроса, и по характеру самых интересов, столкновение которых бывает поводом к вопросу. В ином случае нужно сказать, что интересы общие нужно предпочитать частным т.е. общечеловеческие национальным, и национальные личным и семейным, – а в другом случае лучше будет сказать, что нужно прежде заботиться об интересах ближайших к нам, например, семейных, а потом уже о более широких – национальных и общечеловеческих. И тот и другой ответ может быть справедлив в известном случае, и тому и другому может быть дано фальшивое истолкование людьми того желающими. Люди, у которых неправильно развиты личные чувства и отношения к другим людям, могут находить повод уклоняться от своих ближайших семейных обязанностей во имя служения более важным и широким интересам национальным и общечеловеческим или напротив оправдывать грубое равнодушие к интересам национальным и общечеловеческим исключительным служением семейным интересам. Но люди, у которых правильно развиты личные чувства и отношения к другим людям, умеют соглашать и соблюдать все законные интересы семейные и общественные, национальные и общечеловеческие, и в затруднительных случаях находят возможность, руководствуясь указанием собственного смысла и чувства, верно определять, когда нужно предпочесть интересы общие частным, и когда – интересы более тесные и близкие широким и отдаленным. Такими людьми и нужно стараться быть всем нам.
* * *
Все рассмотренные нами доселе связи и отношения человека – к семье и обществу, к народу и государству, и наконец к целому человечеству, представляют живую среду для нравственного развития человеческой личности в пределах настоящей земной жизни. Но в настоящей кратковременной жизни не может быть положен предел существованию и развитию человеческой личности. Здесь нравственное развитие человека только начинается, высшие нравственные идеалы только мало-помалу выясняются пред ним и далеко не осуществляются, и все добрые стремления его природы находятся в борьбе с бесчисленным множеством препятствий. Есть для человека другая жизнь, не ограничивающаяся пределами нескольких десятков лет, но жизнь бесконечная, как бесконечны стремления человеческого духа, жизнь полная блаженства, в которой должны найти себе осуществление все высшие идеалы, получить удовлетворения все благороднейшие стремления человеческой природы. В эту жизнь, которая должна быть завершением всех высших стремлений человеческой личности не могут не веровать все искренно жаждущие и чающие правды, добра и счастья. И есть для человека высшая сфера нравственных связей и отношений, которая, начинаясь в пределах настоящей жизни, уже здесь поставляет его личность выше земных стремлений и интересов, и приуготовляет ее к бесконечному развитию и полнейшему удовлетворению всех высших стремлений в жизни будущей. Эту самую высшую сферу нравственных отношений представляет человеку Церковь.
Основой нравственных отношений, соединяющих человека с Церковью, представляются не естественные связи плоти и крови, не расчет личных выгод и материальных интересов, но самые высшие интересы духа – глубочайшие жизненные убеждения, чаяния и стремления. Круг нравственных отношений, в которых вступает человек, находящийся в единении с Церковью, не ограничивается более или менее тесными пределами известной семьи, общества, национальности и государства, не ограничивается пределами целого человечества в какой-либо определенный период его существования. Церковь – вечное царство Божие – в полноте своего существования стоит выше условий пространства и времени, простирается далее пределов земной жизни, обнимает в себе бесчисленные сонмы личностей, находящихся в живом нравственном общении, принадлежащих всем векам, странам и народам, – живущих на земле и оставивших земную жизнь – ибо пред Богом все живы (Мф. 22:32), и живущие в этом мире и отшедшие в другой мир по благодати Божией находятся в тесном нравственном единении веры и молитвы. Здесь таким образом человек вступает в живое общение с личностями самых отдаленных веков, со всеми величайшими подвижниками веры и правды, когда-либо жившими на земле. Здесь человек вступает в живое общение с миром чистых бесплотных духов – с миром ангелов, которым Господь по благодати Своей дает возможность не только принимать близкое нравственное участие в судьбе людей, но и деятельно помогает людям в достижении их высшего назначения. (Евр. 1:14). Здесь наконец человек вступает в общение с Высочайшим источником всякого добра, совершенства и блаженства – с самим Богом, и в общение такое живое и действительное, что дух его становится обителью Божественной Троицы (Ин. 14:23) и человек приобщается самой пречистой плоти и животворящей крови своего Спасителя Богочеловека. (Ин. 6:51)...
Возвышенные, святые и дороже этих связей для человека быть ничего не может... Другие естественные связи дают человеку много сладкого и дорогого; семья дает ему дорогие наименования и положения отца, сына, брата и т. д., – общество, национальность, государство, дают ему многозначительные в жизни права и звания своего члена; во имя своей человеческой природы человек носит самое высшее из всех естественных достоинств и названий: название и достоинство человека – сына человеческого. Но церковь дает человеку еще более высокое достоинство и наименование – достоинство и наименование сына Божия. Ибо Божественная Глава Церкви – Господь Иисус Христос, благоволивший вступить в преискреннее общение с людьми, и принять на Себя наименование сына человеческого, даровал всем своим братьям по плоти и духу, всем верующим во имя Его, всем членам живого тела – Церкви высочайшее право быть и наименоваться чадами Божьими. (Ин. 1:13).
Другие естественные связи и отношения содействуют нравственному развитию человеческой личности. В живой связи с семьей и обществом, с национальностью и государством и с важнейшими интересами человечества, человек пополняет свое личное существование, расширяет круг своих интересов, развивает и деятельно упражняет свои лучшие нравственные стремления и свойства. Но одними естественными связями без высшей, укрепляющей и освящающей их, нравственной связи, духовное развитие человека еще не может быть твердо обусловлено. Ибо все естественные связи, семейные, общественные, национальные, и т. д. по тому самому, что это связи естественные, могут достигать высшего нравственного развития, но могут и оставаться на низших ступенях в непосредственном своем состоянии, могут даже грубеть более и более, обращаясь в непосредственные влечения животного инстинкта, или сосредоточиваясь и развиваясь исключительно в сфере личных интересов и расчетов. Притом всякая естественная человеческая среда опять по тому самому, что она естественная, человеческая, может представлять благоприятные и неблагоприятные условия для нравственного развития человеческой личности. Ибо во всякой человеческой среде (в семье, в обществе, в государстве и т. д.), по самым свойствам человеческой природы и жизни, представляется много добра и зла, достоинств и недостатков, благоприятных и неблагоприятных влияний, как это каждый из нас может знать по личному наблюдению и опыту. Одна Церковь стоит в мире выше всякой скверны и порока (Еф. 5:27), как чистая и святая невеста Христова, омытая кровью Искупителя, и непрестанно освящаемая благодатию живущего в ней Духа Божия. Ибо хотя Церковь составляется на земле из слабых и несовершенных человеческих личностей, но они находятся здесь в постоянном живом общении с вседействующей и всеосвящающей благодатью Божией (Ин. 10:5) ею как бы перерождаются (Ин. 3) для высшей духовной жизни в таинстве крещения, и постоянно укрепляются в ней верой и молитвой и участием в других таинствах. Поэтому только здесь нравственное развитие человека имеет для себя вполне твердые залоги. Здесь закрепляются и получают высшее нравственное значение для человека и все его низшие естественные связи, связи с семьей, обществом, национальностью, государством, и завязываются для него новые высшие связи и отношения к Миру духовному, связи чуждые всякого плотского естественного характера, всяких низших побуждений личной выгоды земного интереса, но имеющие исключительно высший нравственный характер, и потому всецело содействующие высшему нравственному развитию человеческой личности. Поэтому, если свойственно, вполне законно и необходимо человеку дорожить всеми естественными связями и отношениями семейными, общественными, национальными и общечеловеческими, то еще более должно ему дорожить высшей нравственной связью в жизни, связью с Церковью. И мы все, дети православной Церкви, от самого младенчества, родившиеся и воспитавшиеся в христианских семействах, и имеющие все условия к тому, чтобы быть в жизни добрыми христианами, должны глубоко благодарить Господа за то, что Он дал нам в жизни такие благоприятные условия для нравственного развития.
К сожалению, многие из людей, даже и называющихся членами Церкви, весьма мало сознают значение тех высших нравственных связей, которые соединяют их с Церковью. Другие низшие связи, естественные – связи с семьёй, с обществом, с национальностью и государством, более ценятся и поддерживаются людьми, может быть потому именно, что это связи естественные, обусловливаемые в известной степени непосредственными влечениями инстинкта и соображениями ближайших личных интересов, чем в большинстве случаев руководится сознание большей части людей. Но к низшим нравственным связям, соединяющих человека с Церковью, многие из людей, даже и считающихся развитыми, нравственными и благонамеренными, относятся более холодно и равнодушно. И это также кроме разных частных причин, всего более зависит от того, что связи эти сами по себе слишком чисты и высоки, совершенно чужды всякого чувственного инстинктивного характера и всяких побуждений личного расчета и интереса, имеют исключительно нравственный характер, и поэтому требуют такой высоты нравственного развития, такой чистоты отношений, до каких большая часть людей не оказываются способными (потому что и не стараются о том) возвыситься. Потому-то большая часть людей, даже и принадлежащих к Церкви, далеко не получают, как мы видим, от связей с нею таких благотворных плодов в своей нравственной жизни, каких нужно бы было ожидать. В практической жизни мы видим, что иные из христиан не обращают никакого внимания на свои отношения в Церкви и даже относятся к ним заведомо небрежно, – потому не удивительно, и живут ни мало не отличаясь от язычников. Другие свои отношения к Церкви ограничивают внешним формальным исполнением известных обрядовых требований, не вникая в их внутренний нравственный смысл; не удивительно, если и эти не получают от своих связей с Церковью больших плодов, ибо нравственное влияние Церкви по преимуществу должно сказываться в духе и жизни, и потому не может действовать там, где воспринимают его без духа и жизни – одной внешностью и формой. Есть и такие люди, которые, сознавая великое значение религии и Церкви в идее, стараются тем не менее в жизни отделять её влиянию только так сказать известный и как можно меньший уголок, как бы всячески опасаясь того, чтобы религия не распространила своего влияния на жизнь далее указанных ей пределов и не стеснила более, чем сколько желается, плотских похотей и эгоистических интересов. Иные имеют об отношениях своих религиозных и церковных такое превратное представление, что эти отношения имеют значение только для жизни будущей, которая еще неизвестно когда настанет, но не могут иметь никакого, даже с нравственной стороны, значения для жизни земной, настоящей, как будто нравственные стремления и интересы человеческой природы в жизни будущей могут быть совсем иные, чем в настоящей, и сама человеческая личность тогда совершенно изменится, – как будто настоящая жизнь не служит только приготовлением к будущей, а будущая не будет служить завершением настоящей.
Иные наконец до того противополагают нравственные отношения и требования, налагаемые на человека религией и Церковью, всяким естественным нравственным отношениям и требованиям, что считают как бы совершенно невозможным совместное развитие одних с другими, и отрицают требования религиозные во имя естественных требований и отношений, полагая, что когда человек слишком вдается в жизни в связи и отношения религиозные, то у него непременно должны слабеть естественные связи и он уже не может быть хорошим семьянином и членом общества, горячим патриотом и полезным гражданином в своем государстве, человеком сочувствующим всяким естественным человеческим интересам. Ошибочное представление! Где же как не в религии и Церкви все естественные связи и отношения человеческой жизни получают себе укрепление, освящение, и тот высший идеальный характер, при котором они отрешаются от своей первоначальной чувственной и инстинктивной грубости, и получают высшее сознательное нравственное значение, вполне соответствующее нравственному достоинству и назначению человеческой природы? Разве не под влиянием религии и Церкви в христианском мире возвысилась человеческая личность, очистился и укрепился семейный союз, государственные отношения поставлены на твердых и вместе с тем гуманных нравственных началах, идея национальности получила правильное освящение и примирение с высшей общечеловеческой идеей? Разве когда-либо в языческом мире, вне влияния христианской религии и Церкви, бывали и возможны были те возвышенные нравственные представления о человеческой личности и ее назначении, о семье и обществе, о национальности и государстве, какие есть у нас теперь? Разве добрые христиане, люди религиозные – не лицемерно и формально, но истинно религиозные – и в прежние время не являлись всегда, и в настоящее время не являются – самыми преданными детьми своего народа и верными и полезными гражданами государства, людьми наилучшим образом понимающие свое человеческое назначение и все высшие человеческие интересы и обязанности? Так в сфере высших религиозных церковных отношений все другие нормальные и законные отношения и обязанности человека – семейные, общественные, национальные, государственные – не ослабляются, не подавляются, но еще более укрепляются, возвышаются, очищаются, освящаются, и здесь таким образом находит высшую и полнейшую среду для своего нравственного развития человеческая личность...
Итак я должен заключить свою прощальную беседу с вам и все высказанные вам в ней советы, наставления и благожелания – последним самым важнейшим, и наиболее из всех требующим вашего внимания, завещанием: «Разумно, честно и добросовестно исполняя все свои нравственные обязанности по отношению к семье, обществу, народу, государству и всему человечеству, старайтесь прежде всего со всей искренностью исполнять свои религиозные обязанности, поддерживать живые отношения к Церкви и в и том находить подкрепление и освящение к честному и разумному исполнению других обязанностей. Не будьте невнимательны к великому божественному дару, что вы от детства призваны быть членами Церкви, и родились и воспитались в христианстве. Не будьте именуясь христианами, язычниками по жизни, не ведущими или не брегущими о тех высоких дарах Божьей благодати, которые предлагаются христианам в Церкви. Не ограничивайте своих отношений к Церкви внешним формальным исполнением обрядовых обязанностей, но входите искреннейшим образом, как живые члены церковного тела, во внутреннюю жизнь Церкви, почерпайте в ней для себя высокие нравственные идеалы и благодатные силы к их осуществлению, поддерживайте постоянное молитвенное общение со всеми членами Церкви земной и небесной, и наипаче с Божественной Главой её – Господом Иисусом Христом, входите в общение с благодатными силами Духа Святого в таинствах церковных. Получая от Церкви все благодатные силы к жизни и спасению, и сами имейте о ней искреннее попечение, как её родные любящие дети, как живые, чувствующие и сознательные, а не как мертвые и бесчувственные члены церковного организма. Принимайте живое участие в судьбе – в интересах Церкви, живите общей церковной жизнью, радуйтесь радостями Церкви, соболезнуйте скорбям её, ревнуйте о её славе и чистоте, старайтесь по силам своим освобождать ее от всего приражающегося к ней нечистого и недостойного, противодействуйте всяким враждебным покушениям против неё. В этом заключаются обязанности всякого истинного христианина по отношению к матери своей – Церкви.
* * *
Когда вы честно и свято будете исполнять все свои нравственные обязанности, и с чистотой и с достоинством пройдете жизненный путь в качестве членов семьи, общества, народа, государства, человечества и Церкви, тогда вы совершите все, что призваны совершить в этой жизни, и перейдете, когда Господь призовет к тому каждого из вас, из жизни кратковременной настоящей, которая служит только в своем роде приготовительной школой к вечно блаженному существованию человека, в жизнь будущую, вечную, гораздо с полнейшей и совершеннейшей радостью, чем с какой теперь переходите из нашей школы на поприще служебное и в жизнь общественную.
25 июля 1870 г.
VIII. Нравственные требования военного звания
Поздравляю вас со вступлением в общественную службу, и со всей искренностью, как бывший ваш наставник и отец духовный, желаю вам вполне достойно, с пользой и честью для самих себя и для общества, выполнить свое общественное призвание. В наше время военная сила получает очень большое значение в общественной и политической жизни – в судьбах целых народов. Поэтому служить в военной службе в настоящее время должно быть особенно лестно и почетно. Но, дабы военная служба по самому существу своему могла иметь в обществе возможно больше значения, – дабы военная сила на деле приносила обществу ту пользу, какой от неё ожидать можно, нужно желать, чтобы военная сила была в обществе не только твердой материальной, но и твердой нравственной силой. Нужно, чтобы представители военного звания, особенно более видные, более образованные, были вместе с теми представителями лучших нравственных качеств в среде общественной. Поэтому и вам всем, из которых должна составляться лучшая образованнейшая часть нашего молодого русского воинства, нужно пожелать – быть не только хорошими воинами, верными и исправными исполнителями обязанностей своего звания, но и вместе с тем хорошими гражданами, хорошими людьми, хорошими христианами.
Быть хорошим гражданином – это значит, не ограничиваясь исполнением непосредственных обязанностей своего звания, с разумением дела и участием относиться и ко всяким другим интересам и нуждам своего отечества – своего народа, принимать их близко к сердцу, как свое родное дело, и по мере сил деятельно помогать и служить им, когда и в чем представится случай. Быть хорошим человеком значит – искренне и разумно сочувствовать и служить в своей жизни высшим и благороднейшим человеческим интересам, уважать в себе и других истинное человеческое достоинство, деятельно заботиться, жизнь свою украшать лучшими человеческими качествами умственными и нравственными, – и ко всем другим людям относиться прежде всего как к людям, своим братьям, помимо их звания и личных качеств, помимо их отношений к нашему личному положению, с любовью и уважением к их человеческому достоинству. Быть хорошим христианином – это значит по преимуществу в своей жизни следовать и служить началу любви в высшем и полнейшем смысле этого слова, ибо существо христианства есть Любовь. Быть истинным христианином значит иметь любовь основанием и руководительным началом своей жизни, своих убеждений, расположений и поступков, и проводить это начало искренне и нелицемерно при всяком жизненном положении, во всяких отношениях к людям высшим и низшим, товарищам и подчиненным, близким и дальним, друзьям и единоплеменникам, и самым врагам и чужеплеменникам, когда к тому представится случай. Вот такими людьми и христианами и нужно желать быть всем вам.
Есть мнение, что хорошему воину довольно ограничиваться только исправным исполнением своих непосредственных служебных обязанностей, с безусловным повиновением воле начальства, и нет надобности особенно заботится о развитии в себе всяких других, не относящихся прямо к делу службы, гражданских и человеческих доблестей, например нет надобности развивать свое гражданское и человеческое чувство живым участием в общественных вопросах и интересах, относиться сознательно к самим служебным своим обязанностям, – вообще быть мыслящим, образованным и самостоятельным человеком. Неправильное мнение. Всякому человеку прежде всего нужно быть хорошим человеком и гражданином, а потом уже воином, купцом, чиновником, ремесленником и т. д. Иначе личность человеческая будет подавлена, и общество отупеет и погрязнет в мелких эгоистических расчетах, если каждый будет знать только дела своего звания и личного положения, и относиться ко всему другому с точки зрения интересов своего звания и личного положения. Мысль, образование, нравственные качества, сознательное и самостоятельное отношение к делу необходимы и полезны во всяком деле, – и в деле военном. Наше время может представить нагляднейшие доказательства тому, как много значат в деле военном умственные и нравственные качества. Величайшие победы нашего времени приписываются не столько материальному, сколько умственному и нравственному превосходству победителей над побеждаемыми. Притом каждому из молодых людей, еще полных силами и способных к развитию, вступающих в военную службу, нужно помнить, что не век может быть придется ему быть в военном звании. Нужно особенно в молодых летах образовывать себя так, чтобы в случае надобности уметь быть годным и готовым с честью и пользой послужить обществу и в другом деле и звании.
Не только ум, образование и нравственные качества в обыкновенном житейском смысле этого слова, но святая любовь к ближним в высшем христианском смысле должна быть, как мы сказали, лучшим украшением хорошего воина. Есть мнение, что характер любви, благодушия, мягкосердечия не совсем идет к воинскому званию, – так как звание требует в иных положениях качеств и действий противоположных любви христианской. Неправильное мнение. Многих самых доблестных воинов считает вера христианская в числе высоких своих подвижников, исповедников и мучеников. Обязанности воинского звания не были для них препятствием к проявлению самой высокой самоотверженной любви христианской. И если во всяком звании любовь к ближним служит основанием и источником лучших человеческих действий и расположений, то воинское звание может быть преимущественно пред другими званиями требует в иных случаях от человека таких действий и расположений, каких нельзя надлежащим образом выполнить, не имея в сердце глубокого источника христианской любви к ближним. Что, как не любовь христианская, может всего лучше расположить человека к той самоотверженной готовности нести на себе самые тяжелые обязанности и в случае надобности жертвовать даже жизнью для общества, которая должна служить основанием воинской чести и доблести? Что, как не любовь христианская, при строгостях и формальностях военного звания, может воспитывать и поддерживать истинно человеческие отношения между служащими в военной службе, развивать в начальниках истинно-отеческие отношения к своим подчиненным, и в подчиненных любовь и преданность начальству, что дает такую великую нравственную силу военному званию? Что, как не любовь христианская, может всего лучше расположить людей к взаимной помощи, теплому участию, состраданию, братской услуге, которые более чем где-нибудь, являются необходимыми в военной службе? Наконец что, как не любовь христианская, может всего лучше воспитать в воинах ту истинную доблесть, по которой они во время самых военных действий, являясь мужественными защитниками интересов и прав своего отечества, умеют в то же время соблюдать надлежащее уважение к правам и человеческому достоинству самых врагов своих – и на поле битвы, и во вражеской побежденной стране являться не варварами, не зверями, а истинными людьми и друзьями человечества, – что, как известно, не препятствует успехам победы, и не роняет достоинства победителей, а напротив облегчает успех победы и возвышает достоинство победоносного воинства в глазах самых врагов? Жестокость, грубость, бесчеловечие никогда, в самые варварские времена, не считались высокими и достойными сочувствия и уважения качествами хороших воинов. Сочетание мужества и самоотверженной преданности отечеству с лучшими нравственными качествами человека и гражданина – с добротой, кротостью, человеколюбием, великодушием к самым врагам – представлялось идеалом истинно доблестного воина и в такие времена, когда способы ведения войны отличались особенною грубостью. В наши времена, по прошествии восемнадцати веков после того, когда любовь к ближним возвещена и кровью Богочеловека запечатлена, как высшее начало жизни человечества, в среде христианских народов не должны бы иметь и помину такие жестокие бесчеловечные отношения людей друг к другу, какие к сожалению и стыду человечества даже и доселе проявляются иногда в войнах между самыми цивилизованными и издавна просвещенными христианством народами. Как все проявления и отношения жизни человечества постепенно смягчаются, очищаются и возвышаются под влиянием христианства, так и война, хотя и остается еще явлением нередко повторяющимся между христианскими народами, по крайней мере в характере и способах ведения должна подчиняться влиянию новых более гуманных и просвещенных христианских начал. Эти начала постепенно более и более должны проникать и в теорию и в практику военного искусства, и соответственно высотой своей образовывать более высокий и гуманный характер в представителях военного звания. В наши времена в самой теории пора бы перестать определять характер и цель войны в том, чтобы наносить врагу возможно больше вреда с возможно меньшей потерей для себя. В просвещенном христианском сознании, пока война остается еще явлением в иных случаях неотвратимым, цель её должна быть полагаема только в том, чтобы защищать права и интересы своего отечества, и вообще права и интересы человечества с возможно лучшим сохранением сил своего народа, и вместе с возможно большей пощадой самих врагов своих!
Вот с какими убеждениями и расположениями человек, по званию своему и отношением к вам обязанный быть перед вами проповедником нравственно-христианских начал, должен пожелать вам – начать и продолжать свою службу, осуществляя их в своей деятельности и по возможности распространяя их вокруг себя между своими сослуживцами и подчиненными.
Августа 1871 года
IX. О значении религии в человеческой жизни
С нынешнего дня вы оставляете нас и расходитесь по разным путям жизни. Бог весть, что даст каждому из нас жизнь, и что сделает с каждым из вас. Желаем вам всякого добра и счастья, всяких успехов во внутреннем развитии и во внешнем положении. Но прежде всего и более всего желаем вам, в каком бы положении вы ни находились, куда бы ни бросила вас и что бы ни сделала с вами жизнь, – иметь Бога в душе, иметь в св. религии крепчайшую опору для жизни.
Помните и любите Бога. Храните св. религию в душе. Она есть самое дорогое сокровище; она есть крепчайшая опора в жизни. Это иногда недостаточно ясно нами сознается. Пока жизнь мало задает человеку серьезных задач, и мало посылает ему серьезных испытаний, – пока человек не встречал в жизни ни вопроса, поражающего неразрешимыми противоречиями его ограниченный ум, ни дела, превосходящего его слабые силы, – пока сердце человека находит себе полное удовлетворение во внешних привязанностях, скоро преходящих увлечениях, случайных удовольствиях, – пока жизнь течет ровным обыкновенным порядком и человек вполне довольствуется такой жизнью; пока человек живет как живется, и сам мало входит в смысл своей жизни, т.е. живет внешней, поверхностной, малосознательной жизнью: до тех пор значение религии не может представляться ему в надлежащей ясности и полноте. Ибо религия в существе своем не принадлежит к разряду внешних поверхностных явлений в жизни, а есть глубочайшее основание её... Но бывают случаи – более или менее у каждого человека, когда обычный ровный порядок жизни нарушается, внешние и самые дорогие привязанности разрываются, привычные радости и удовольствия утрачиваются или теряют цену, – когда жизнь посылает человеку тяжелые испытания, или вводит его в такие трудные столкновения, представляет ему такие сложные задачи, пред которыми человек ясно чувствует недостаточность своего ума и слабость своих сил. Вот в таких-то особенно случаях невольно чувствуется необходимость глубже войти в душу, и поискать в ней той крепкой опоры для мысли и жизни, в которой доселе как будто и не представлялось особенной нужды. И счастье человеку, если он найдет в душе свет, опору, руководство в св. религии с её благодатными откровениями, с её отрадными обетованиями, с её твердыми нравственными началами. Но горе тому, у кого такой опоры не найдется, у кого окажется в душе пусто, шатко, смутно. Несчастен тот человек, у которого с колебанием внешнего строя жизни, поколеблется и внутреннее основание её, – которому, с утратой внешних привязанностей и утех, с разрушением обыденных, но мало осмысленных понятий и убеждений, привычных, но ни на чем твердо не обоснованных правил жизни, окажется не к чему прилепиться, не на что опереться, не в чем укрепить мысль, сердце и волю. Вот в таких-то случаях жизнь теряет цену, и становится для человека страшной загадкой, тяжелым бременем, нёвыносимой карой и проклятием судьбы... Невольно приходится упомянуть здесь об одном весьма выразительном, и вместе с тем весьма печальном явлении нашего времени. Со смущением и скорбью приходится в наше время более, чем когда-нибудь, читать и слышать о самоубийствах в особенности между молодыми людьми. Необычно частое повторение такого рода явлений показывает, что это не простая случайность, а весьма знаменательное и чрезвычайно безотрадное выражение характера времени и известных условий общественного развития... Мы не будем глубоко вдаваться в исследование причин грустного явления, и не позволим себе клеймить какими-либо нареканиями память несчастных, делающихся жертвой этой своего рода нравственной эпидемии. Но не можем не назвать этого явления несчастнейшим и уродливейшим выражением нравственно-общественного настроения, и не можем не признать в нем близкой связи со слабостью религиозных убеждений в современном обществе, которая тем более болезненно чувствуется, чем более при довольно сильном и серьезном возбуждении общественного сознания представляется необходимость твердых нравственных начал и убеждений... И странное по-видимому дело, люди нашего времени считают себя более развитыми по уму и более самостоятельными по характеру, сравнительно с людьми прежних поколений. Откуда же это такое странное извращение смысла и чувства жизни, и такое крайнее малодушие пред жизненными испытаниями? И тем более странными и жалкими представляются такие явления, когда мы припоминаем, какие мелочные случаи служат иногда (по описаниям) внешним поводом для них. Человеку пришлось не совсем удачно сдать экзамен, человеку не удалось что-либо по службе, не удалось отплатить кому-либо за какую-либо за вздорную обиду... Боже мой, какое болезненное состояние мысли и какое малодушие нужно, чтобы из-за таких случаев ставит для себя вопрос о жизни и смерти! А то иногда и так объясняют несчастные причину своего последнего решения: «жить надоело, ничто не привязывает в жизни, ни в чем не видится цели и смысла жизни»... Какое затемнение сознания, какая страшная пустота в душе, какое крайнее извращение всех здоровых жизненных инстинктов нужно, чтобы дойти до такого положения! И при каких бы тяжелых жизненных испытаниях ни слагались, от каких бы болезненных органических особенностей ни происходили такие мрачные настроения духа, нужно думать, они все-таки не могли бы привести человека к несчастному решению, если бы в нем была вера и надежда, – если бы в нем были хоть сколько-нибудь твердые и ясные религиозные убеждения о том, что жизнь не игрушка, которой всякий распоряжается волен, как хочет, которую человек и разбить может, когда она перестает его тешить и надоедает ему, а высочайший дар Божий, дарованный для высших целей, которого кроме Верховного Жизнодавца никто назад взять не в праве; что в земной жизни человек не может ожидать себе одних радостей и успехов, равно как и ни какое горе жизни не может само по себе пересилить его бессмертного духа; что наконец человеку, если бы и вздумалось, никуда от жизни убежать нельзя, – так как за кратковременной земной жизнью настанет загробная, вечная жизнь, – жизнь торжества и блаженства для тех, которые при помощи Божьей выходят победителями из земной борьбы, и жизнь нескончаемой муки для тех, которые, отринув благодать Божию, позорно падают в жизненной борьбе или малодушно думают убежать от ней...
Но не при одних случаях душевной туги и тяжелых искушений открывается значение религии в жизни человека. От таких случаев да сохранит Господь всех не крепких духом, хотя, нужно сказать, каждому нужно быть готовым и к таким случаям, чтобы не быть внезапно застигнутым и пораженным; потому что никому не известно, что с ними случится в жизни, и заблаговременно не приготовивши себе крепкой опоры на день искушения трудно созидать себе такую опору во время самого искушения... Но не для таких только случаев нужна человеку религия. Ею просветляется и устрояется вся жизнь человека, возвышаясь на степень жизни существа разумного, богоподобного, созданного для высших вечных целей и находящегося под непрестанным попечением Божьей любви и мудрости. И всякое дело человека получает больше значения, когда оно делается не из-за личных только побуждений и временных целей, а ради Бога и вечности. И всякая радость жизни чувствуется живее, когда человек принимает ее не как случайную ласку слепой судьбы, а как знак милости Отца небесного, от Которого исходит всякое даяние благое и всякий дар совершенный. И всякое горе жизни легче переносится, когда человеку есть к кому прибегнуть, есть у кого поискать себе утешения, укрепления и помощи. И всякое испытание жизни не только успешнее преодолевается, но и оставляет по себе добрые следы во внутреннем мире человека, когда человек принимает его не как непредвиденный удар злой судьбы, а именно как испытание, посылаемое от Мудрого и Всеблагого Отца для высших целей, для блага самого человека. И всякое недоумение, сомнение, колебание легче разрешается, когда человек в законе Божьем имеет для себя светлое и твердое руководство в жизни... Религией освящаются и разрешаются все глубочайшие вопросы, все важнейшие задачи все труднейшие противоречия жизни. В ней для человека неисчерпаемый источник самых лучших помыслов, самых высоких стремлений, самых отрадных надежд, чистых восторгов, сладких утешений. В ней для человека не только свет, освещающий темные пути жизни, но и живая, крепкая сила для делания добра, для борьбы со злом, для перенесения горестей, для преодоления искушений, для правильного выполнения жизненных задач, для достижения высших целей жизни. Потому-то с ней не только сильные духом, великие умом, особенные, избранные личности, но и слабые, непросвещенные, самые простые и обыкновенные люди становятся способными к самым высоким подвигам мужества, терпения, воздержания, самообладания, любви, самоотвержения... И нет такой стороны в жизни, в которой бы не сказывалось влияние религии, нет такого уголка, который бы не был освещаем и оживотворяем светом её. Ею освящаются и устрояются все высшие обязанности, все важнейшие отношения жизни – личные, семейные, общественные и всякие другие. Религия – истинная и живая религия, в которой разумным пониманием жизненных обязанностей соединяется живое и искреннее выполнение их, дает человечеству лучших отцев, матерей, детей, братьев, граждан, правителей, подданных, начинателей и совершителей всякого дела... Говорим не пустые слова, не выдуманные фразы, а стараемся только в самых общих выражениях высказать то, что ежедневно повторяется и подтверждается в опытах тысяч людей, – приводим вам на память то, что в большей или меньшей степени в разные времена было испытываемо и вами самими, при всем еще сравнительно малом жизненном опыте вашем.
И так еще раз повторяем вам последний благожелательнейший совет и завет: «помните и любите Бога; храните святую религию в душе». В ком от первых лет жизни в доброй семье заложены святые семена веры, и потом правильным воспитанием развиты до ясного разумения начал и обязанностей христианских, – те пусть благодарят Бoгa за неоцененный дар Отчей любви. Они имеют в жизни крепкую опору, которую не пошатнут никакие удары судьбы, и с которой безопасно можно пройти посреди самых темных путей жизни. А в ком семя веры, посеянное в детстве, не получило правильного развития или было подавлено и загублено вследствие собственной беспечности или чужих неприязненных влияний, те пусть стараются вновь оживить и возрастить это святое семя – молитвой, ближайшим общением с Церковью, чтением Священного Писания, благоговейным размышлением о предметах веры и по возможности серьезным научным изучением их, сближением с людьми истинно и разумно религиозными, производящими доброе религиозное влияние на окружающих... Из вас многие, при раскрытии внутренних состояний души своей предо мной, как пред отцом духовным, высказывали мне, что они сами жалеют об упадке религиозного чувства, и желали бы оживить и развить его в себе, но только не находят для этого благоприятных условий, пока живут в заведении, что они здесь не имеют удобств – ни заняться каким-нибудь религиозным чтением и размышлением при множестве других обязательных занятий, – ни помолиться, как следует, будучи окружены множеством товарищей, из которых иные способны и не совсем уважительно отнестись к проявлениям религиозного чувства, – что самое посещение храма Божия, как бы по официальному приказу и наряду, и присутствование при богослужении в строю – вместе с товарищами, не дает возможности надлежащим образом выразиться религиозному чувству. Я не буду входить в рассуждение о том, насколько основательны подобные отговорки и самооправдания в недостаточном исполнении религиозных обязанностей. Но напомню всем тем, которые досель в окружающих условиях жизни находят неудобства и стеснения к свободному развитию религиозного чувства, – что вот теперь эти окружающие внешние условия изменятся. Пусть же каждый теперь воспользуется новыми условиями для того, чтобы обновить в себе ослабевшее или не довольно развитое религиозное чувство, и на будущее время возможно правильнее установит свои религиозные обязанности. Настоящий шаг для вас весьма важен: как станете вы на новый путь жизни, как установите при новых условиях свои религиозные и всякие другие отношения, так и станут они на долгое время и снова изменить их после весьма трудно будет. Поэтому нужно стараться с самого начала установить их, как можно правильнее и серьезнее. Что касается до внешних условий к свободному выражению религиозного чувства и исполнению религиозных обязанностей, – в них несомненно вы будете иметь теперь менее стеснений, менее официального контроля, будете более свободны и самостоятельны. Покажите же, что вы действительно созрели для такой самостоятельности, и правильно можете пользоваться ею. В церковь вас теперь редко будут водить по наряду. Покажите, что вы и не нуждаетесь теперь в этом внешнем руководстве, – что вы по собственному усердию будте исполнять свои обязанности по отношению к Церкви гораздо лучше, чем доселе этого от вас требовали. В домашней молитве вас менее будет смущать теперь множество окружающих чужих глаз; не забывайте исполнять обязанности домашней молитвы. Хотя краткой молитвой непременно освящайте начало и конец всякого дня – не машинально, не внешним только образом, но сознательно, искренно и благоговейно совершая это святое дело. Наконец, у вас менее теперь будет обязательных срочных занятий, более свободного времени. Поэтому более теперь у вас может быть досуга для религиозных чтений, размышлений, собеседований и т. д. И прежде всего хорошо было бы если бы каждый из первых денег получаемых на обзаведение по службе, или из первого жалованья приобрел себе, как благословение на путь жизни, как спасительный залог всегдашнего памятования о Боге – великую книгу жизни, слово благовествования о спасении – Святое Евангелие. Вам могло бы заведение дать эту книгу на память при выпуске. Но лучше будет, если каждый сам купит ее себе, освятит первое употребление полученных на службе материальных средств приобретением того, что всего нужнее для жизни.
Наша речь, как последняя прощальная беседа духовного отца с бывшими духовными детьми, относится к тем, которых в такой или другой степени связывает с нами общее религиозное чувство, которым понятно и доступно слово христианского убеждения. Но, может быть, между вами есть и такие, которые не признают в себе связей с христианским убеждением, у которых совсем заглохло или никогда не пробуждалось, вследствие особенных обстоятельств, живое религиозное чувство. Для таких наше слово, может быть, останется пустой непонятной фразой. И таким после всего того, что они слышали о религии в продолжении всего своего воспитания, мы не можем в настоящее время ничего сказать. О таких мы можем только молиться, чтобы и их Господь так или иначе – раньше или позже – Сам призвал к Себе, ими же весть путями...
Июля 1872
X. Ha что особенно нужно обращать внимание выходящим в жизнь воспитанникам военно-учебных заведений
После изучения различных наук, составлявших курс вашего школьного образования, вам предстоит теперь главным образом обратить свое внимание на важнейшую в жизни науку – на науку жить с людьми. Об этом предмете я и хочу сказать несколько слов в прощальной беседе к вам.
Я не буду, конечно, рассматривать этот предмет с его внешней – общественной и служебной стороны. Я не стану поучать вас о том, как вы должны вести себя, чтобы приобрести расположение начальства, иметь влияние на подчиненных, закрепить за собою хорошую репутацию в обществе и т. д. Мой долг обратить ваше внимание, независимо от служебного вашего положения, на отношения к людям вообще, и коснуться этих отношений преимущественно с нравственной их стороны.
Вам известен, конечно, высший идеал человеческой жизни и нравственности, – вы знаете коренные начала, на которых, по учению христианскому, должны утверждаться наши отношения к людям. «Любите ближних, как самих себя. Поступайте с другими так, как желали бы вы, чтобы другие поступали с вами. Не делайте другим того, чего себе не желаете. Любите самых врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас, молитесь за обижающих и преследующих вас». Кроме этих наставлений, относящихся ко всем людям, могу припомнить вам еще особенное наставление, сказанное прямо людям военного звания: «Никого ничем не обижайте, не оговаривайте, будьте довольны вашим положением». Все эти наставления так высоки, так нравственно-чисты, так несомненно истинны, и вместе с тем так просты и общепонятны, что нет надобности разъяснять их много словами. Если бы только дал вам Бог исполнять их возможно лучше делом!
Но мне представляется не бесполезным высказать вам в нынешний раз несколько более частных замечаний о нравственных отношениях к людям применительно собственно к вашему положению, к условиям вашей прошлой школьной и начинающейся общественной жизни, к известному мне строю ваших нравственных понятий и расположений.
Прежде всего кому-нибудь не может ли показаться странным, почему я говорю вам об умении жить с людьми, как о чем-то в некотором смысле для вас новом, чему вам предстоит учиться и преимущественно с настоящего времени? Вы с детства жили между людьми, и во все время воспитания постоянно имели вокруг себя много людей – начальников, воспитателей, учителей, товарищей, прислужников, не говоря о родственниках, с которыми вам все-таки приходилось от времени до времени видеться, когда вы жили и в закрытом воспитательном заведении. Вы постоянно имели известные отношения к окружающим вас людям, у каждого из вас образовался известный навык так или иначе обращаться с ними. Как же сказать после этого, что вам еще недостает многого в умении жить с людьми, и многому нужно учиться в этом отношении?
Но в жизни всякий отдельный круг, развивающийся в определенных условиях, имеет свои особенности и пожалуй односторонности, т. е. ни один не может совместить в себе и осуществить всех сторон и требований жизненных. В особенности между школьной и общественной жизнью представляется в этом отношении много несходного: в школе держится много такого, что не может быть прямо применимо в жизни, а в жизни должно встретиться еще более такого, чего нельзя узнать в школе. В закрытом воспитательном заведении по преимуществу воспитанникам не приходится близко знакомиться со многими сторонами жизни. И этого нельзя ставить в упрек школе. Благо самих воспитанников требует часто – держать их до известного времени возможно дальше от иных сторон жизни. Но поэтому-то, по крайней мере при переходе, оканчивающих свое воспитание молодых людей в жизнь общественную, не бесполезно обратить их внимание на некоторые стороны и требования жизни, досель остававшиеся мало ведомыми им.
Что прежде всего представляло существенную особенность в ваших отношениях к людям, пока вы находились в учебно-воспитательном заведении, – так это, мне кажется то, что здесь вы постоянно были окружены людьми, имеющими и исполняющими определенные обязанности по отношению к вам, сами же свободны были от всяких прямых внешних обязанностей по отношению к другим. Вы видели пред собою учителей, обязанных учить вас в классах, – воспитателей, обязанных наблюдать за вами и руководить вашими занятиями вне классов, – прислужников, обязанных исполнять для вас различные услуги и т. д. Сами же вы были ли чем-нибудь обязываемы по отношению к другим? Вы должны были учиться, вы должны были вести себя хорошо, вы должны были подчиняться дисциплине заведения. Но все это вы должны были делать для самих себя, а не для других. По отношению к другим – собственно говоря – вы доселе не имели никаких определенных обязанностей, кроме внутренней нравственной обязанности употреблять с пользой и ценить то что делалось для вас другими. И никто, конечно, серьезно думать не мог, пока не пришло время, пока не окончена была ваша подготовка к жизни общественной, налагать на вас какие либо обязанности по отношению к другим... Но не могло ли это расположить вас к некоторой односторонности, не могло ли это дать вам навыка смотреть на людей только со стороны их обязанностей по отношению к вам, а на свои обязанности по отношению к другим людям мало обращать внимания? Без сомнения, лучшие и разумнейшие между вами свободны от таких односторонностей. Надо ожидать, что большая часть из вас теперь же выходит из школы в жизнь с серьезным сознанием того, что жизнь общественная может держаться только круговой порукой – взаимным исполнением одолжений и обязанностей, и что всякий человек, пользуясь известными одолжениями и услугами от других, через то самое непременно обязуется со своей стороны оказывать одолжения и услуги другим. Но сколько есть таких людей, которые, не выработав себе об этом надлежащего понятия во время воспитания, остаются и в жизни с превратной привычкой только от других требовать исполнения их обязанностей по отношению к себе, а на свои обязанности по отношению к другим не обращать внимания. И сколько отсюда происходит неправильного, дурного в жизни – во взаимных отношениях людей. Отсюда – жесткий эгоизм, всего ищущий и требующий только для себя, и не обращающий внимания на права и потребности других. Отсюда – черствая неблагодарность, равнодушно или даже небрежно принимающая одолжения и услуги других, как нечто должное себе, и ни чем, ни даже движением доброго воспоминания и чувства не считающая себя обязанной платить за них со своей стороны. Отсюда и излишняя требовательность по отношению к другим, судящая других за всякое малое, за всякое даже только кажущееся нарушение долга, и слишком малая требовательность по отношению к себе, легко извиняющая себе целый ряд более важных нарушений. Я не могу, конечно, предполагать в вас значительного развития таких дурных свойств; но не могу не сказать, что некоторые расположения к такого рода свойствам бывали замечаемы мной и другими в некоторых из вас. Между личностями нравственно-развитыми, правильно понимающими и выражающими свои отношения к другим, бывали между вами и такие, которые на окружающих как будто склонны были смотреть, как на каких-нибудь слуг или наемников, обязанных самым тщательным образом исполнять известные услуги по отношению к ним, а себя самих считать какими-то господами, особенными любимцами судьбы, имеющими полное право только пользоваться тем, что делается для них другими. С этой точки зрения они естественно во всем, что делалось другими не только для их внешнего обеспечения и удобства, но и для их умственного и нравственного развития могли видеть только наемническое исполнение официального долга, ни мало не обращая внимания на то, сколько кем вносится в это официальное исполнение долга живой души, искреннего участия к ним. Излишняя требовательность по отношению к другим простиралась у некоторых до того, что они позволяли себе осуждать и укорять такие свойства и действия других, которые даже мало понимали. А слишком легкое сознание своих собственных обязанностей высказывалось у иных с такой наивностью, что они свои собственные дела в заведении, которые им нужно было исполнять для самих себя, как напр. исправное приготовление уроков, сдачу экзаменов и т. п., делали как бы из милости, одолжая других. Об исполнении такого рода дела иногда приходилось воспитателям упрашивать, уговаривать своих воспитанников, как о милости, как о личном для себя одолжении. Да и эти упрашивания и уговаривания представлялись еще иным излишней требовательностью, досадной навязчивостью, стеснительным посягательством на их свободу и т. д... Пока вы находились в школе, пока вас нельзя было считать людьми вполне созревшими в своих нравственных понятиях, вас и ни судили слишком строго за такие неправильные понятия. Но жалко было бы, если бы кто-нибудь из вас с такими понятиями перешел из школы в жизнь общественную. Какие жесткие уроки, какие тяжелые вразумления пришлось бы ему получить за них от самой жизни! Жизнь постоянно будет напоминать каждому, что ему главным образом нужно обращать внимание на свои собственные обязанности по отношению к другим, а не на обязанности других по отношению к нему. В жизни вас не станут об исполнении ваших обязанностей ни упрашивать, ни уговаривать, ни даже понуждать к ним, а просто за вашу неисправность в исполнении обязанностей будут взыскивать, и иногда по роду вашей службы взыскивать очень строго, совсем не так, как взыскивали с вас за проступки и нарушения обязанностей – в заведении. А в слишком свободных суждениях о других, хотя бы они и бывали в ином случае справедливы, вас также будут сдерживать под опасением нажить себе большие неприятности. Так в жизни вам непременно придется более и более проникаться тем убеждением, что каждому нужно быть как можно более исполнительным в своих обязанностях, и как можно менее требовательным относительно других.
Далее одной из особенностей воспитательного заведения, в котором вы воспитывались, была та, что здесь ваши отношения к большей части лиц, окружающих вас, были довольно точно определены принятой в заведении дисциплиной. Школьная дисциплина, военная дисциплина – вещь очень хорошая и полезная. Она много помогает нам научаться правильно держать себя и обращаться прежде всего с такими лицами, с которыми приходится нам иметь известные официальные служебные отношения. Но дисциплина тогда только надлежащим образом достигает своей цели, когда она не наружно только, а так сказать внутренне дисциплинирует человека, когда она приучает его правильно держаться не в сфере официальных только отношений, но и вне этой сферы. Нет в мире ни одного такого дисциплинарного устава, в котором бы вполне точно и с мельчайшими подробностями определялись и разъяснялись все наши отношения к людям, с какими придется встретиться в жизни. А нужно, конечно, что бы мы и во всех случаях, не определенных дисциплинарными уставами, умели держать себя так же прилично и правильно, как и в тех, которые ясно определяются внешними предписаниями. Это, конечно, такое общее и простое житейское правило, что о нем – собственно говоря – не было бы надобности и напоминать; но к сожалению в жизни встречаются нарушения и такого простого и элементарного правила, и встречаются иногда между людьми, считающимися в обществе очень порядочными, и если не по преимуществу, то по крайней мере очень нередко встречаются такие случаи между людьми того звания, которое по внешности является наиболее дисциплинированным, между людьми военного звания. Есть не мало таких личностей, которые в пределах дисциплинарного устава умеют держать себя превосходно, а вне этих пределов не знают самых простых требований разумного и приличного обращения с другими, – которые до тонкости понимают всё разнообразие официальных оттенков обращения с лицами, стоящими на различных ступенях служебной иерархии, знают, как нужно отнестись в известном случае к простому офицеру, ротному командиру, полковнику, генералу и т. д. и между тем плохо разумеют, как нужно относиться вообще к людям. Есть и такие личности, которые всю эту необходимую в служебной дисциплине разницу официальных отношений слишком уже много и совершенно не к делу применяют к отношениям не официальным, стоящим вне служебного круга, к отношениям частного и даже чисто-нравственного свойства, – которые т. е. не на службе только, а и в частной жизни, в частных отношениях наблюдают слишком большую разницу в обращении с людьми различных рангов, сословий, положений общественных и состояний, – и насколько к одним относятся льстиво, раболепно, униженно, настолько же с другими позволяют себе обращаться гордо, высокомерно, небрежно и грубо. Бывают и такие личности, которые, привыкши склоняться преимущественно перед внешней силой, умеют правильно и прилично вести себя только в тех случаях, где это прямо требуется предписанием – приказом, где за неисполнение этого может угрожать какая-либо неприятность, ответственность, наказание, и которым ничего не стоит отнестись небрежно и неприлично к такому человеку, который хотя по внутренним своим достоинствам заслуживает полного уважения, но от которого по внешнему положению они не зависят, и который за неприличное отношение к себе не станет делать им никаких неприятностей, хотя бы и потому только, что он не имеет привычки и расположения из-за мелочей внешнего обращения подвергать других ответственности... Нельзя сказать, чтобы подобные нравы были вполне чужды нашему, далеко еще недостаточно в умственном и нравственном отношениях развившемуся обществу. Примеры окружающей среды заразительны, и особенно для тех, которые сами имеют некоторое расположение следовать нехорошим примерам. Я не могу, конечно, предположить ни в ком из вас значительно развившихся худых расположений такого рода. Но не могу не сказать, что в некоторых из вас иногда представлялась нa вид эта разница в обращении, в соблюдении общепринятых правил вежливости, приличия, уважения с теми, отношения к которым ясно определены дисциплинарными правилами и не могут быть нарушены безответственно и безнаказанно, и с теми, о которых дисциплинарный устав прямо не упоминает, и которые за всякий случай хотя бы и не совсем уважительного отношения в себе не станут доводить другого до ответственности, потому что не у всякого же есть и охота держать других в границах надлежащих отношений к себе только мерами принуждения и страхом ответственности. Конечно, то, против чего я говорю, бывало по временам замечаемо в некоторых только в малых проявлениях, так сказать в зародыше. Но дело не в степени только проявлений, не в размерах только известных свойств и расположений, а в нравственном характере – в самой возможности их. Жалко было бы, если бы кто-нибудь из вас оставлял это в небрежности, и давал свободно развиваться в себе и самым малым зачаткам таких свойств и расположений, о которых я говорю. Из них может образоваться в жизни такой характер, такой навык известным образом относиться к людям, который по справедливости может внушать окружающим не совсем лестное мнение о себе..
Прошу вас не оскорбляться моими замечаниями, но принять их, как вызванное сознанием долга и искренним участием к вам слово вашего бывшего духовного отца и наставника. Я сказал уже, что мои замечания – в той их части, в которой можно находить нечто укорительное, относятся не ко всем вам, а только к некоторым, и то конечно в известной только степени. Не могу еще умолчать и о том, что по моим наблюдениям, – наблюдениям нескольких лет, – указанные мной недостатки по преимуществу замечаются в тех из вас, которые в военно-учебных заведениях не завершают только курс своего образования, а воспитываются с самого детства, которые таким образом с малых лет воспитываются под руководством принятой в этих заведениях дисциплины. Поэтому опять скажу: дисциплина вещь хорошая и полезная, но нужно усвоить себе не одну её внешнюю сторону, а то, что есть лучшего в её духе, нужно быть дисциплинированным не наружно только, но нравственно дисциплинированным. С этой стороны выходящие на службу и в жизнь воспитанники военно-учебных заведений всегда разделялись, по моим наблюдениям, на два разряда: насколько приятное впечатление производят одни из них, которые выходят из школы в жизнь с стройным сочетанием наружной и внутренней дисциплинированности, – настолько же сожаления возбуждают о себе те, у которых внешнему усвоению форм дисциплины не соответствует внутреннее развитие нравственных понятий и свойств. Это различие между бывшими воспитанниками военно-учебных заведений, насколько мне известно, остается и в службе, и в жизни. Только там оно постепенно становится все более и более заметным. Общие внешние черты характера, более или менее налагаемые на всех одинаковыми условиями воспитания, в жизни мало-помалу сглаживаются, и все яснее и резче выступают у каждого те черты, которые составляют собственно нравственную основу его характера. Отсюда объясняется и то различие, почему мы, встречая воспитанников одного и того же заведения через несколько лет по выходу из школы, в одних видим людей в лучшем смысле этого слова – прекрасных, развитых, нравственных личностей, а о других самое лучшее, что можем сказать, так разве то, что они являются довольно исправными и исполнительными служаками. Как желательно было бы, чтобы о каждом из вас лет через десять – пятнадцать можно было сказать не только последнее, но и первое то, о чем я далее намерен говорить, также в известной степени будет говориться для всех, но главным образом будет относиться к тем из вас, которые в закрытом учебно-воспитательном заведении не завершили только курс своего образования, но воспитывались с ранних лет – с низших классов.
Между особенностями закрытых воспитательных заведений, и притом не худших, а пожалуй и самых лучших, наиболее тщательно устроенных и щедро обеспеченных, есть и та особенность, что они воспитывают своих питомцев в совершенном почти неведении печальных сторон жизни – нужды и горя. О воспитанниках военно-учебных заведений, получающих образование в них от низших классов и до высших; это можно связать по преимуществу. Удаленные с детских лет от семейной жизни, где в большей или меньшей степени все-таки всякому приходится видеть лишения и горе, обеспеченные постоянно во всех необходимых потребностях жизни, окруженные полным довольством и тщательным уходом, многие из вас поистине досель могли знать нужду и горе разве только понаслышке. Без большего преувеличения можно сказать, что для некоторых из вас перемена одного вкусного кушанья за обедом на менее вкусное могла представляться доселе едва ли не очень серьезным лишением, мягкое замечание воспитателя или начальника – едва ли не самой тяжкой обидой, получение неудовлетворительной отметки на экзамене – едва ли не самой горькой неудачей в жизни. Случалось конечно у иных во время пребывания в заведении и более серьезные несчастья. Случалось слышать иногда о каких-нибудь горестях и лишениях в родной семье, о болезни и несчастье кого-нибудь из близких родных, о смерти близкого человека; но далеко не одно и то же, если все это приходится только слышать, а не видеть лицом к лицу. Случалось может быть иным во время краткого пребывания в семье и видеть какое-нибудь большое горе, – видеть близкого человека на одре болезни, даже в гробе; но и это далеко не то, что жить почти постоянно среди забот, скорбей и лишений, присутствовать в продолжение многих дней и недель при страданиях близкого нам человека, при постепенном угасании дорогой для нас жизни. Бывали конечно и близко к вам, между живущими в том самом заведении, где вы воспитывались, несчастные случаи, потери и болезни в семьях ваших воспитателей и учителей, болезни и смерти в товарищеском кругу; но все эти несчастные случаи, если и не совсем были скрываемы от вас, то представлялись вам очень на короткое время, и далеко не в самых тяжелых и подавляющих своих моментах. Одним словом – от вас доселе тщательно удаляемы были наиболее тяжелые и мрачные стороны жизни, и многие из вас, достигнув зрелого теоретического развития, остаются доселе почти совершенно без всякого практического понимания этих сторон жизни. Многим конечно ваше положение, в этом отношении, может представляться завидным – и вы не можете конечно упрекать заведение, вас воспитавшее, в том, что оно недостаточно познакомило вас с горем и нуждой. Не должно же оно было, чтобы приучить вас к пониманию горя и нужды, намеренно подвергать вас горю и нужде! Но вместе с тем нельзя опять же сказать, что этот недостаток близкого знакомства с горем и нуждой представляет весьма существенную односторонность в вашем развитии – в вашем понимании жизни; ибо, несомненно, неведение нужды и горя есть неведение одной из важнейших сторон жизни, и такой притом, которая имеет великое влияние на нравственное развитие, на образование характера у человека. Кто не знает горя и нужды, тот не может вполне серьезно судить о жизни; его суждения, при самом лучшем теоретическом развитии, часто будут отзываться верхоглядством и легкомыслием. Кто не знает горя и нужды, тот не может вполне ясно понимать всю глубину общественных связей и отношений; ибо ничто так не связывает людей круговой порукой взаимного понимания и сочувствия, как горе и нужда. Кто не испытал сам горя и нужды, у того часто, и при врожденной доброте сердца и благородном характере, недостает надлежащего внимания, уважения и сочувствия, и даже осторожного, деликатного отношения к горю и нужде других. Человек, незнакомый с горем и нуждой по собственному опыту, не может иногда и представить себе, как жестоко и преступно бывает оскорбить человека, находящегося в горе, или отнестись небрежно к человеку, находящемуся в нужде. Наконец, кто не ознакомился с горем и нуждой постепенно с ранних лет жизни, тому тяжело бывает встречаться с ними после. А совершенно избежать горя и нужды в жизни нельзя; нельзя ожидать, чтобы в жизни встречались одни розы; непременно у всякого будут и своего рода терния... Чтобы не быть врасплох застигнутыми непредвиденным течением жизни, чтобы не показать легкомыслия и слабости характера при первых толчках судьбы, что к сожалению так нередко случается с молодыми людьми в последнее время, нужно наперед, при самом вступлении в жизнь, хоть сколько-нибудь приготовиться к этому. Приготовиться же к этому можно серьезным размышлением о смысле и высших целях жизни, об очистительной и воспитательной силе горя и нужды, – ещё более живым вниманием и участием к горю и нужде других людей, особенно тех, которые по общественному своему положению поставлены ниже нас, и всяких скорбей и лишений терпят больше нас, – и наконец всего более – религиозными средствами – укреплением в себе живой веры в Toгo, ¬Кто Сам, будучи Всемощным и Святейшим, добровольно из любви к людям понес все страдания и скорби людей, и Который, Сам искушен быв по всяческим, может и искушаемым помощи.
Напоминанием о Нем да будет заключено мое последнее к вам слово, а у вас мыслью о Нем да будут начаты первые ваши шаги на поприще самостоятельной жизни и общественного служения.
19 августа 1873 г.