Постмодернистская религиозно-философская библиотека

Шишкин Е. Ликвидация обновленческого раскола Русской Православной Церкви в свете данных региональной истории Северного Кавказа.

Обновленческий раскол был одной из самых тяжелых ран, нанесенных Русской Церкви в ХХ в. Масштабы этого явления заставляют историков вновь и вновь обращаться к его изучению [5; 31; 34 и другие]. Тем не менее далеко не все аспекты проблемы раскрыты исследователями в должной мере. Особенно внимательного рассмотрения требует ликвидация обновленческого раскола, поскольку для осмысления событий, происходивших в церковной жизни с августа 1943 г. (когда советская власть окончательно отказалась от союза с обновленчеством) по апрель 1945 г. (когда обновленчество как организованная структура прекратило свое существование), важны данные локальной истории.

Для начала восстановим картину событий осени 1943 г.

31 августа из эвакуации в Москву был возвращен не Первоиерарх обновленческих церквей Александр Введенский, а Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, и это значило, что выбор сделан. Причиной такого выбора большинство исследователей называют массовую поддержку патриаршей Церкви православным населением [26; 35; 36]. Уже те формы, в которых институализировалась религиозная политика советского государства, отражали принципиально новую стратегию по отношению к обновленчеству. В условиях параллельного существования двух – канонической и раскольнической – церковно-иерархических структур был создан орган, в основополагающем документе которого говорилось: «Совет по делам РПЦ осуществляет связь между правительством СССР и патриархом Московским и всея Руси по вопросам Русской православной церкви...» [32, с. 25] (курсив мой. – Свящ. Е. Ш.). Однако, будучи ориентированным на «тихоновскую» (патриаршую) Церковь, этот орган в равной мере контролировал и иные православные юрисдикции: не случайно обновленчество осталось в его ведении даже после создания отдельного Совета по делам религиозных культов.

Вслед за принятием Положения о Совете по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпов подготовил докладную записку с предложением новой линии по отношению к обновленчеству. Это был один из первых вопросов в его работе на новой должности [ср. 26, с. 149]. Тонким чутьем чекиста он верно уловил направление мысли вождя. В новой системе отношений, где Председатель новообразованного Совета уже стал одним из «винтиков», места обновленчеству не было. Он искал «возможность объединения церквей на равных началах», но такой возможности не допускали ни Патриарх, ни Введенский. Это значило, что анклав предельно управляемого духовенства, каковым являлся обновленческий раскол, оказывался в стороне от магистральных направлений решения церковных вопросов в стране. Таким образом, к середине октября 1943 г. для Г. Г. Карпова определилась его ключевая задача – перенести анклав на новую почву. Именно с таким предложением он вышел «наверх»: «не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую Сергиевскую церковь» [30, с. 145]. Как известно, резолюция гласила: «Т. Карпову. Согласен с Вами. И. Сталин».

Карпов знал о наличии внутрицерковных препятствий для «внедрения» нужных ему людей, но для него это была цена сделки, а в сложившейся ситуации он готов был заплатить любую цену. Поэтому в телеграмме, отправленной 16 октября председателям край-облисполкомов 17 регионов СССР, в том числе Краснодарского и Ставропольского краев, Северо-Осетинской и Кабардино-Балкарской АССР, он подчеркнул: «Условия приема митрополитов, епископов и священников обновленческой ориентации устанавливает патриарх Сергий и на месте его епископат» [34, c. 85]. Позиция Патриарха Сергия нам известна из его обличительной резолюции, наложенной спустя две недели на прошение обновленческого архиепископа Михаила (Постникова): «Основной грех обновленчества не в том, что не все его представители оказались безупречными в жизни, а в том, что обновленчество, как корпорация или, выражаясь языком канонов, как самочинное сборище, откололось от Святой Церкви «и иный олтарь водрузило» (св. Aпп. прав. 31)» [29, с. 7]. Строго основываясь на священных канонах, Предстоятель Русской Церкви заявил, что грех раскола хуже личной небезупречности: Церковь была готова принять всех обращающихся из обновленчества, невзирая на лица. Однако иерархический статус бывших раскольников, в свою очередь, определялся каноническими нормами – об этих «условиях» и писал Карпов.

Казалось бы, консенсус был достигнут. Тем не менее за осеннюю сессию Священного Синода был принят в церковное общение только один обновленческий архиерей – уже упомянутый архиепископ Михаил (Постников), причем, без назначения на кафедру. Дело в том, что прошения обновленческого духовенства для «надлежащего выяснения правомочности как архиереев, так и священников в смысле каноничности их посвящения» [2, с. 17] были отложены на следующую сессию Синода. С другой стороны, после возвращения в Москву Александра Введенского прервали переговоры двое обновленческих архиереев, ранее изъявивших желание воссоединиться с патриаршей Церковью [28, с. 300]. Перед зимней сессией Священного Синода – 25 ноября 1943 г. – Г. Г. Карпов встретился с Патриархом. Желая ускорить процесс воссоединения, он рекомендовал «не предъявлять жестких требований», но позиция Патриарха Сергия не изменилась: он «будет принимать всех беспрепятственно, но не может обходить основные канонические требования» [28, с. 301]. Карпов записал: «Из беседы видно, что Сергий хорошо осведомлен о настроениях обновленческого духовенства и о предпринятых Введенским мерах. Также известно ему о выезде Введенского в Ульяновск» [28, с. 300]. Отъезд Введенского позволял надеяться на скорейший выход из раскола еще нескольких обновленческих архиереев. Понимая это, Карпов, скорее всего, принял меры, чтобы продлить отсутствие Первоиерарха в столице. По воспоминаниям А. Э. Левитина, Введенский был задержан в Ульяновске на неделю, и для обновленчества это стало настоящей трагедией: почти все московские храмы вышли из раскола, то же произошло в Средней Азии [23, с. 648].

Декабрь 1943 – январь 1944 г. стали временем стремительного распада крупных обновленческих центров. Практически одновременно принесли покаяние архиепископ Звенигородский Андрей (Расторгуев) (временно управляющий Московской епархией) и епископ Ташкентский и Самаркандский Сергий (Ларин) [6, с. 7]. Кроме них с декабря по январь из раскола вышел ряд обновленческих иерархов, которые также были приняты в том звании, в каком находились до уклонения в обновленчество [17, л. 66]. Патриарх Сергий был последователен в своих решениях, но массовый характер этого явления не мог не вызвать негативной реакции некоторых православных архиереев. В частности, архиепископ Филипп (Ставицкий) 27 января 1944 г. писал протопресвитеру Николаю Колчицкому: «Дорогой отец Николай… второй больной вопрос – это принятие обновленцев. Мы с такими распростертыми объятиями бросились принимать их, как будто и в самом деле это кающиеся блудные сыны – великое для Церкви сокровище. Но в том-то и суть, что почти все они и не сокровище и почти никто из них не кается, а только проделывают известную форму покаяния… И почему это непременно всех, даже заведомых архиподлецов, принимать? Да еще в сущем сане, или возвращать им сан, тогда как найдутся среди них и такие, которым не то что в клире, но и вообще в Церкви не может быть места…» [22, л. 17]. Акт массового «исхода» зимой 1943/1944 г. был столь значителен, что А. Э. Левитин, например, на этом этапе обрывает историю обновленчества: «Вслед за Средней Азией пали две другие обновленческие епархии и твердыни – Кубань и Северный Кавказ» [23, с. 649]. Но нельзя игнорировать тот факт, что упомянутый регион еще более года оставался «твердыней» раскола.

Это не значило, что общий упадок обновленчества не коснулся северокавказских епархий. Сразу же после избрания Патриарха на Ставрополье активизировалось движение прихожан за возвращение в Православную Церковь. «В Рождественском, Преградненском, Благодарненском районах Ставропольского края верующие отказываются от обновленческих священников и, обращаясь к благочинному Сергиевских церквей, просят назначить к ним священников, признающих Патриарха Сергия» [30, с. 144], – так было доложено Сталину. Кроме того, на первом же заседании Священного Синода при Патриархе Московском и всея Руси архиепископом Ставропольским и Пятигорским был назначен бывший епископ Сталинградский Антоний (Романовский) [17, л. 1]. С его прибытием на кафедру обновленцы потеряли свое последнее преимущество в регионе (после 1937 г. патриаршие общины Северного Кавказа, в отличие от раскольников, не имели своего епископа). Теперь процесс восстановления здесь церковного единства приобрел более ясную перспективу. Например, в Краснодарском крае после рукоположения епископа Фотия (Тапиро) за полгода к патриаршей Церкви присоединились 10 обновленческих приходов и 14 священнослужителей [19, л. 78–78 об.], а в Ставропольском крае с сентября 1943 по январь 1944 г. – 8 приходов и еще 10 священников самостоятельно [19, л. 88].

Тем не менее, эти факты были известны Г. Г. Карпову лишь отчасти, а обновленческие архиереи юга России еще и не собирались подавать прошения о переходе под омофор Патриарха Сергия. Для дополнительного изучения ситуации с 5 по 25 января 1944 г. в Ставропольский и Краснодарский края был командирован инспектор Совета по делам Русской Православной Церкви Митин. Он осуществлял проверку деятельности и инструктаж только что вступивших в должность уполномоченных Совета [16, л. 4 об.]. 17 января инспектор организовал в помещении Ставропольского крайисполкома встречу с архиепископом Антонием, а 21 января в Краснодарском крайисполкоме встретился с епископом Фотием (Тапиро). С докладной запиской Митина о результатах командировки председатель Совета ознакомился ровно через месяц – 17 февраля [19, л. 87]. Однако еще раньше, в первой половине февраля, он сам подал в СНК докладную о «вопросах, требующих разрешения». Из ее содержания видно, что к началу 1944 г. в целом по стране обновленчество пришло в упадок. В Москве у раскольников оставался единственный храм – Святого Пимена. В северной столице от них ушел последний приход. Карпов справедливо отмечал, что «основная масса обновленческих церквей имеется в Ставропольском и Краснодарском краях» [27, с. 97]. Раскол отчетливо приобретал очертания локальной проблемы.

К концу месяца отчаянное положение обновленчества было очевидно и для А. И. Введенского. 29 февраля, явившись в Совет без предварительного согласования, он вновь попытался добиться предоставления ему в Москве одного из храмов… Г. Г. Карпов ответил, что подобных ходатайств от верующих «обновленческой ориентации» к нему не поступало – напротив, имели место новые случаи перехода обновленческого духовенства и приходов в патриаршую Церковь. Утверждения Первоиерарха, что «Пименовский храм повседневно посещается большим количеством верующих и что этот успех он приписывает авторитету митр. Виталия Введенского, который, по словам Введенского, «скорее умрет, чем перейдет в патриаршую церковь»…» [31, с. 57], лишь обнажали его беспомощность. Через день, 2 марта 1944 г., старейший по хиротонии обновленческий иерарх принес покаяние и был принят в сане епископа с кратким оставлением на покое. В мае того же года владыка Виталий получил сан архиепископа, а в июле был назначен на Тульскую и Белевскую кафедру [1, с. 560].

Завершалась обновленческая эпопея и в Средней Азии. В апреле 1944 г. архиепископ Алексий (Палицын), специально направленный туда Патриархом Сергием, принял публичное покаяние у протоиерея Григория Брицкого – управляющего среднеазиатской обновленческой епархией [5, с. 212]. Владыка Алексий посетил Ташкент, Самарканд, Ашхабад, Алма-Ату, Фрунзе, принимая обращающихся из раскола священнослужителей, заново освящая храмы, закладывая основы нормальной епархиальной жизни и епархиального управления. Воссоединение обновленцев в Средней Азии облегчалось отсутствием у них собственного епископата, в то время как обновленческие иерархи Северного Кавказа и не думали сдаваться.

Не имея каких-либо указаний от А. И. Введенского, северокавказский митрополит в 1944 г. самостоятельно продолжал активные действия по укреплению пошатнувшихся позиций обновленчества. Уполномоченный Совета по Кабардинской АССР В. Смоляр сообщал, что «Василий Кожин, как это видно из действий возглавляемых им обновленцев – ориентирует брать храмы у верующих патриаршей ориентации с боем» [18, л. 145]. В качестве примера он приводил патриаршую общину в станице Екатериноградской, куда 3 июня прибыл назначенный Кожиным священник К. Рождественский. Сначала новый «настоятель» пытался убедить прихожан, что «между обновленцами и старой церковью никакой разницы нет». Когда же верующие выразили свое сомнение, он воспользовался тем, что приход только начинал формироваться, и добился «принятия его священником, потому что он имеет духовный сан, назначения его председателем церковного совета, потому что никто не хотел быть на этой должности, председателем ревизионной комиссии, потому что он в прошлом бухгалтер, казначеем – потому что он «знает счет деньгам», завхозом церковного совета – потому что он знает ремонтно-строительное дело и т. д.». Более того, в беседе с уполномоченным Рождественский просил передать ему храм «персонально в ведение», заверив: «…а я уж сам организую общину, создам актив, отремонтирую храм и при необходимости выполню все ваши указания» [18, л. 146]. В отличие от своего коллеги, уполномоченный Совета по Ставропольскому краю Н. Чудин, наоборот, расценивал действия архиепископа Антония (Романовского) как ущемление интересов обновленчества. Регулярно получая информацию от Василия Кожина, он препятствовал назначению на приходы православного духовенства. Например, снял с регистрации священника, назначенного архиепископом в село Курсавку, и мотивировал свое решение тем, что, по его данным, этот приход обновленческий. Карпов отметил в тексте это сообщение Чудина и подписал на полях отчета: «Допускать можно в том случае, когда не возражают верующие обновленцы» [18, л. 83].

Между тем, решив проблему обновленчества в Средней Азии, Патриарх Сергий в апреле 1944 г. наметил дальнейшие шаги на пути врачевания раскола. Теперь было ясно, что ликвидация обновленческого раскола Русской Православной Церкви сводится к его преодолению в Ставропольской и Краснодарской епархиях. Проект Патриарха предполагал объединение двух северокавказских епархий под омофором архиепископа Ставропольского Антония, который в годы церковных нестроений и расцвета обновленчества служил в Закавказье и на юге России и в то же время «неизменно держался истинно православного церковного пути» [24, с. 22]. Сразу после первомайских праздников на приеме у Карпова он озвучил свое решение «переназначить Краснодарского архиепископа Фотия Топиро на какую-либо другую епархию», чтобы «передать Краснодарскую епархию в ведение Ставропольского архиепископа Антония Романовского» [27, с. 118]. Председатель Совета, который еще 21 марта ставил на вид Патриарху «неправильные действия» владыки Антония [27, с. 108], ответил ему, что «если этот вопрос не является для патриарха срочным, он считал бы необходимым изучить вопрос» [27, с. 118].

Судя по всему, к маю 1944 г. Карпов уже убедился в невозможности дальнейшего использования А. Введенского для решения задач, согласованных со Сталиным в октябре 1943 г., и пришел к мысли, что его успех в этом деле будет зависеть от того, насколько сговорчивыми окажутся архиереи-обновленцы юга России. По крайней мере, именно в мае 1944 г. он подготовил специальную «Справку на первоиерарха обновленческих церквей в СССР митрополита Александра Введенского» [8, л. 140–140 об.], из содержания которой следовало, что тот окончательно потерял авторитет, своими действиями препятствует объединению обновленчества с патриаршей Церковью и даже начатые по его же инициативе переговоры о воссоединении завел в тупик из-за собственных амбиций [34, с. 87–88]. Этот документ отложился в архиве Совета вместе с августовской докладной запиской [8, л. 137–139], что послужило поводом к его неверной датировке [34, с. 88] и ошибочной интерпретации [31, с. 61]. Однако из содержания справки видно, что она была составлена раньше докладной (сведения о количестве приходов в Ставропольском крае в этих двух документах приводятся на основании информационного доклада за 1-й квартал 1944 г. [18, л. 81–85] и июльского сообщения [19, л. 91–92] Н. Чудина соответственно). Как видно из резолюции на информационном докладе, приведенные в нем сведения были использованы руководством Совета не ранее 25 апреля 1944 г. [18, л. 81]. За верхнюю границу создания документа можно принять сообщение о том, что Ленинградский епископ Леонид Румянцев «ушел за штат». Известно, что 5 июня он уже обратился в Патриархию с прошением о принятии в церковное общение [35, с. 86], но Карпов этого факта еще не упоминает. Отсюда и получаем приблизительную датировку – май 1944 г. Можно считать, что с этого момента А. И. Введенский стал аутсайдером и история его метаний последнего года жизни стала его личной историей.

Тем временем, пока Г. Г. Карпов «изучал вопрос», ситуация изменилась радикально. Их майская встреча с Патриархом Сергием оказалась последней – спустя 11 дней Святейший скончался. Местоблюстителем стал митрополит Ленинградский Алексий. Прошло еще 11 дней, и 26 мая 1944 г. Священный Синод принял решение о переводе архиепископа Антония (Романовского) в Николаев с титулом «Николаевский и Херсонский», поручив временное управление Ставропольской епархией епископу Краснодарскому Фотию (Тапиро) [17, л. 89]. Выбор кандидатуры на Николаевскую кафедру был неслучайным. Сравнивая решение Священного Синода с планами почившего Патриарха, нетрудно заметить, что положение на Северном Кавказе существенно менялось. Теперь управление патриаршими приходами обеих епархий поручалось недавно рукоположенному архиерею, успевшему ранее побывать и в обновленческом, и в григорианском расколах. Очевидно, председатель Совета, пользуясь моментом, попытался осуществить свою модель объединения: епископ Фотий был слабым конкурентом для Иванова и Кожина, и в случае их перехода в патриаршую Церковь и последующего рукоположения за ними теперь могли сохраниться прежние архиерейские кафедры. Такая перспектива обеспечивала перенесение анклава предельно управляемого духовенства на новую почву практически без потерь и устраняла основанные на личных амбициях препятствия к воссоединению (Кожин и Иванов могли быть приняты в Православную Церковь только в пресвитерском сане). Однако в рамках локального сообщества подобная схема воссоединения фактически означала подчинение патриарших приходов обновленческому епископу. Особенно если учесть нравственный уровень мотивации некоторых обновленческих иерархов при переходе в патриаршую Церковь.

В этот острый для Кавказского региона момент ситуация вновь приняла неожиданный оборот: теперь тяжело заболел и не смог выехать в Николаев архиепископ Антоний. Интересно, что в воспоминаниях его духовных чад этот эпизод напрямую увязывается с ночным визитом неких священнослужителей-обновленцев, которые, «угрожая, стали требовать, чтобы Владыка вернул им право священнослужения»: схимонахиня Херувима, знавшая архиепископа Антония в те годы, говорила, что из-за сильных переживаний «наутро его парализовало» [33, с. 61]. Ввиду своего болезненного состояния архиепископ телеграфировал просьбу об освобождении его от нового назначения. Священный Синод отклонил это прошение 14 июля 1944 г. по настоянию Экзарха Украины, который заявил о необходимости скорейшего замещения Николаевской и Херсонской кафедры архиереем из украинцев [17, л. 97]. Однако решение Синода не было приведено в исполнение, и положение Ставропольской кафедры оставалось неопределенным все лето и сентябрь 1944 г.

Между тем, Г. Г. Карпов с июня по сентябрь 1944 г. разрабатывал новый сценарий объединения. Во-первых, он продолжил изучение вопроса о положении обновленчества в регионах. 20 июня был разослан соответствующий запрос уполномоченным на места. Как выяснилось, две епархии Северного Кавказа составляли уже 87% в общем числе обновленческих приходов. 3 августа на кустовом совещании в г. Ростове-на-Дону [7, л. 168] заместитель председателя Совета по делам Русской Православной Церкви К. А. Зайцев озвучил уполномоченным в южных регионах рекомендацию «действовать не снизу, а сверху» [9, л. 33], а 15 августа 1944 г. сам Карпов представил на рассмотрение Сталина, Молотова и Берии докладную записку, в которой сообщал, что «в результате самораспада большинство обновленческих церковных приходов и духовенства, в том числе и епископата, в первом полугодии 1944 г. вышло из обновленческой и присоединилось к патриаршей церкви» [34, с. 86]. В завершение своей докладной председатель Совета предлагал конкретные меры по ускорению процесса распада обновленчества: «…обновленческий Ставропольский митрополит Василий Кожин и Краснодарский архиепископ Владимир Иванов могут обратиться к оставшемуся обновленческому духовенству с обращением о разрыве связей с митрополитом Александром Введенским на почве его аморального поведения и с рекомендацией последовать их примеру и перейти в патриаршую церковь» [34, с. 86–87].

Уполномоченные Совета и лидеры раскольников на местах уже были готовы к реализации такого сценария. Через три дня [9, л. 16] Карпов ознакомился с докладной запиской краснодарского уполномоченного Кириллова по итогам работы с февраля по июль 1944 г., где тот предлагал: «В связи со специфическими обстоятельствами, сложившимися на Кубани, переход обновленцев в патриаршую церковь целесообразно провести всей обновленческой епархией в целом (подчеркнуто в тексте с пометкой Карпова на полях: «Принимаются персонально». – Свящ. Е. Ш.), во главе с епископом Владимиром, причем в качестве Управляющего епархией желательно иметь Владимира с одновременным переводом епископа Фотия в другую епархию» [9, л. 17]. Через месяц из Ставрополя тоже поступил обнадеживающий сигнал. Уполномоченный Н. А. Чудин сообщал, что после ростовского совещания он «между прочим, окольным путем, щупал почву» о переходе всех обновленческих приходов Ставропольского края «в патриаршее течение». И Кожин ответил ему: «Я, конечно, не возражал бы, тем более не возражал, если бы я остался руководителем патриарших церквей на Ставрополье. Обновленчество в неясном положении. Как Введенский решает о нас, я не знаю. Но если это будет в интересах государства, т. е. наш переход в патриаршество, то готов это сделать хоть сегодня» [9, л. 33].

Из того же архивного документа следует, что на 24 сентября 1944 г. ставропольский уполномоченный еще не имел указаний Совета об обновленчестве на Ставрополье. Не означает ли это, что полученный Карповым ответ «сверху» предусматривал, что выход Кожина и Иванова из раскола должен был пройти без вмешательства уполномоченных Совета? Дело в том, что на сегодня неизвестно, какие указания получил сам Карпов от руководящей группы Политбюро. Экземпляр его докладной записки от 15 августа, направленный в СНК И. Сталину [4, л. 66–67], не содержит каких-либо резолюций, а также указаний по существу вопроса. В фонде Совета по делам Русской Православной Церкви этот документ сохранился в двух экземплярах [8, л. 137 и л. 296–298]; один из них содержит пометки красным карандашом и сопровожден небольшим клочком бумаги, на котором написано: «Тов. Карпов, Возвращаю эту записку. Как условились прошу изложить лично, когда будете на приеме у т. Молотова (установить автограф, к сожалению, не удалось. – Свящ. Е. Ш.). 12/XII» [8, л. 295].

Судя по дальнейшим событиям, Карпов избегал открытого давления на обновленческих лидеров. Например, у него вызвал недоумение курьезный случай, который произошел в Дагестанской АССР. В 1944 г. республика не имела ни одного официально действующего храма, несмотря на многочисленные ходатайства. Отклонив прошение патриаршей общины, СНК ДАССР поддержал обновленцев. Однако 7 октября из Москвы был послан ответ, что «в связи с происходящим распадом обновленческой церкви, Совет… не находит нужным рассматривать ходатайства верующих об открытии обновленческих храмов» [9, л. 24]. Результат оказался неожиданным: в очередном информационном докладе уполномоченный сообщил, что обновленцы протоиерей Животков и священник Нечаев, узнав о причинах отклонения, «направились к архиепископу Антонию в гор. Ставрополь и приняли от него рукоположение. Протоиерей Животков вернулся из Ставрополя с указом архиепископа Антония, которым он назначается благочинным всех церквей Дагестана». После этого была сформирована новая «двадцатка» – теперь уже патриаршего «направления», и ходатайство об открытии Успенской церкви г. Махачкалы было вновь направлено в Совет. У Карпова эта история вызвала только один вопрос: выделив в тексте фразу «обновленческое течение как таковое разваливается», он написал на полях: «Кто сказал им об этом как о мотиве отклонения?»

В то время как Совет всячески стремился подчеркнуть, что распад обновленчества проходит без их участия и является сугубо внутрицерковным делом, Местоблюститель счел возможным пересмотреть майское решение по Ставропольской епархии и 6 октября на заседании Священного Синода предложил «по соображениям церковной пользы… оставить Преосвященного архиепископа Ставропольского и Пятигорского Антония на прежнем месте» [17, л. 119]. Соответствующее постановление было принято, и это, бесспорно, пошло на благо Церкви. На Ставрополье в обновленчестве состояли менее 30% православных общин. У остальных прихожан перспектива смены архиерея в связи с предстоящим воссоединением не вызывала восторга. Насколько тревожно воспринимались подобные слухи, видно из жалобы Олимпиады Полянской на имя Святейшего Патриарха Алексия: «Обновленцы уже говорят о предстоящей смене духовного начальства. Неужели это Василий Кожин, один из маршалов воинствующих обновленцев, угрожает нам своим нашествием? Пpoнecи, Господи! Спаси и сохрани стадо свое от волков, губящих его!» [15, л. 36]. Поэтому, в случае выхода из раскола Василия Кожина, более целесообразным для Церкви было не передавать ему управление епархией, а назначить благочинным тех районов, где обновленческие приходы составляли большинство.

Всего к 1 октября 1944 г. на Северном Кавказе было 118 обновленческих приходов, в том числе 73 – в Краснодарском крае [9, л. 38], 39 – в Ставропольском [9, л. 32], 3 – в Северо-Осетинской АССР, 2 – в Кабардино-Балкарской АССР, 1 – в городе Грозном. Для сравнения: в Краснодарском крае тогда же насчитывалось около 150 патриарших приходов, на Ставрополье – около 100, в Кабардино-Балкарии – 5. Исключением был Терек: на всей территории современной Владикавказской и Махачкалинской епархии действовал единственный патриарший приход в Моздокском районе, остальные храмы были обновленческими [18, л. 89].

Несмотря на то что в Ставропольском крае за два предшествующих месяца из обновленчества вышло три прихода, а в Краснодарском –16 приходов и 12 священнослужителей за три месяца, уполномоченные Совета единогласно отмечали снижение динамики. Чудин писал, что «активного движения из обновленчества в патриаршую ориентацию нет» [9, л. 32], а Кириллов даже пытался объяснить «слабый» переход большим личным авторитетом Владимира Иванова [18, л. 92].

В этой связи стоит обратить внимание на две категории верующих, которые не имели внутренней мотивации к выходу из обновленчества. Во-первых, можно говорить о «неофитах военной поры»: поскольку большинство обновленческих приходов Северного Кавказа были открыты в период оккупации, в них пришли люди, насильственно оторванные от Церкви, которые мировоззренчески формировались уже в советские годы и не имели духовного руководства. Им было трудно разобраться в вопросах церковно-канонического порядка: единственная церковь в родном селе становилась для них тихой пристанью в бурном водовороте военных событий. Приходя туда, они зачастую и подумать не могли, что храм занят раскольниками. Во-вторых, не стоит забывать о том, что за время, прошедшее с 1922–1923 гг., на многих приходах сформировалась прослойка мирян, для которых почти вся их церковная жизнь была связана с обновленчеством. Выход из раскола для них был очень болезненным. Отсутствие должного такта и «ревность не по разуму» (Рим. 10, 2), будучи проявлены при воссоединении, могли их оскорбить. Так было, например, в Майкопе, где во время речи протоиерея Иоанна Авдеева о том, что все действия обновленческих священнослужителей недействительны и «детей нужно перекрещивать», многие верующие «выходили из храма, возмущаясь кощунством Авдеева, и говорили, если нас 20 лет обманывали, то и теперь обманывают» [12, л. 147]. В этих условиях личная позиция обновленческих иерархов региона действительно играла большую роль.

Приближался Поместный Собор 1945 г. На второй день Предсоборного Совещания – 22 ноября 1944 г. – Владимир Иванов сообщил Местоблюстителю о разрыве молитвенного общения с Александром Введенским и ответной телеграммой был приглашен в Москву. Назначив зимнюю сессию на 26 декабря, Священный Синод пригласил на нее архиепископа Ставропольского и Пятигорского Антония (Романовского) [17, л. 123]. 27 декабря Иванов подал в Патриархию покаянное обращение с просьбой о принятии в общение с Русской Православной Церковью духовенства и мирян Кубанской обновленческой епархии во главе с ним самим, и на следующий день Синод постановил: «1. Обновленческого епископа ВЛАДИМИРА /Иванова/ принять в общение в сане священника. 2. Преосвященному ФОТИЮ, епископу Кубанскому, быть епископом Херсонским и Николаевским. 3. Бывшему обновленческому епископу ВЛАДИМИРУ /Иванову/, по пострижении в монашество, быть епископом Краснодарским и Кубанским, с тем, чтобы наречение и хиротония были совершены в Москве, по указанию Патриаршего Местоблюстителя, с поручением ему привести в общение с Патриархией приходы, ранее состоявшие в его ведении и заявившие о своем желании быть в общении с Патриархией…» [17, л. 130]. 3 января 1945 г. протоиерей Владимир Иванов принял монашеский постриг с именем Флавиан, а 8 января состоялась его архиерейская хиротония [25, с. 4].

Вслед за принятием в церковное общение главы кубанских обновленцев 29 декабря архиепископ Виталий (Введенский) написал Северокавказскому митрополиту Василию Кожину письмо с призывом выйти из раскола: «Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко. Простите, пишу Вам по искреннему братскому расположению к Вам. Обновленчество в сущности остается только в Вашей епархии. Архиепископ Кубанский Владимир со своими приходами перешел в ведение Московской Патриархии. Сейчас он в Москве. По пострижении в монашество будет хиротонисован во епископа. Не пора ли и Вам, дорогой Владыко, для блага Церкви Божией, дабы прекратить разделение, воссоединиться с Православной Церковью. Вы, как женатый, можете получить какое-либо солидное настоятельство, или, еще лучше, Вам может быть поручено управление какой-либо епархией, где нет епископа. Настоящее письмо Вам передаст Владыка Антоний. С ним Вы можете переговорить обо всем. Храни Вас Христос. Ваш искренний Архиепископ Виталий» [10, л. 103 об.].

Прибыв в Ставрополь, архиепископ Антоний сразу обратился к митрополиту с предложением о встрече. В ответной записке Кожин, не преминув съязвить по поводу «архипастырской заботы» Владыки «о тех 50 приходах, кои не без милости Божьей пока окормляются моим недостоинством», попросил времени обдумать вопрос [10, л. 104], после чего пошел к уполномоченному, ознакомил его с письмом архиепископа Виталия и сопроводительной запиской архиепископа Антония и заявил: «Я чувствую, что вопрос о воссоединении назрел. Не имея никаких указаний от Александра Введенского, видимо, придется предпринимать меры мне самому. Какие указания последуют от Вас как уполномоченного». Чудин ответил: «В дела воссоединения мы не вмешиваемся, и поэтому никаких указаний дать не имею возможности. Однако если вопрос поднят о воссоединении, то, на мой взгляд, препятствовать этому не следует» [10, л. 103].

10 января в назначенное Кожиным время архиепископ Антоний пришел к нему домой. Между ними состоялась приватная беседа, и обновленческий митрополит обещал письменно изложить свое решение о выходе из раскола на имя Патриаршего Местоблюстителя. 18 января он действительно передал свое обращение, но «покаянным» его едва ли можно было назвать. Кожин писал: «Так как за 14 лет своего епископского служения я при содействии благодати Божией, «всегда немощная врачующей», ничем не уронил достоинства епископа вообще, то эта моя беспорочная деятельность на пользу Русской православной Церкви (курсив мой. – Свящ. Е. Ш.) и нашей дорогой Родины в период Отечественной Войны <…> дает мне смелость почтительнейше и смиреннейше молить Богомудрых Архипастырей покрыть прощением мое участие в обновленческом расколе, принять меня в общение вместе с приходами и дать мне возможность потрудиться во благовестии Христове в сане епископа (курсив мой – свящ. Е. Ш.)» [10, л. 106–107]. Как видно из приведенного текста, обновленческий иерарх открыто называл 14 лет своего пребывания в расколе временем беспорочного служения Церкви и даже находил в этом основание к тому, чтобы сохранить за собой епископский сан и находившиеся в его подчинении приходы. Кроме того, в беседе с уполномоченным по поводу своего обращения он заявил: «Я вынужден поступить так. Я нахожусь на склоне лет, и другого мне ничего не остается сделать. Уйти в заштат к детям на обременение не могу. Однако настоящие взгляды мои не соответствуют тому, что изложено в настоящем письме. Двадцатилетнее пребывание в обновленчестве не прошло для меня бесследно. Были времена, я шел на закрытие церквей. По своему образованию я не могу стать мракобесом. Я всегда сообразовался с обстановкой и никогда не шел в разрез с советской властью <…> Сейчас мы – обновленцы остались без руля и ветрил. Мы существуем. Но, задумываясь о своем существовании, я часто задаю вопрос: хорошо ли, плохо ли наше существование, – ни откуда я могу знать. Поэтому, если обстановка требует воссоединения, я иду на это, но желательно было остаться в Ставрополе, чтобы по-прежнему в интересах государства я смог бы провести все по церковной линии, что потребует государство» [10, л. 107].

31 января 1945 г. состоялось открытие Поместного Собора Русской Православной Церкви. На следующий день Священный Синод рассмотрел заявление Василия Кожина и постановил «принять его в лоно Православной Церкви в сане протоиерея, в каковом он находился до уклонения в обновленчество, и о дальнейшем использовании его для работы в Православной Церкви поручить Ставропольскому Архиепископу АНТОНИЮ, о чем и сообщить Архиепископу Ставропольскому» [20, л. 1]. 2 февраля Поместный Собор завершился избранием Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I.

Если ранее покаяние обновленческого духовенства проходило келейно (для архиереев – в Патриархии, для рядовых священнослужителей – в алтаре) [23, с. 651], то воссоединение с Русской Православной Церковью последней в стране обновленческой группировки проходило торжественно в самом Ставрополе – сразу после прибытия архиепископа Антония с зимней сессии Священного Синода. В своей телеграмме Владыка сообщал: «Двадцать седьмого февраля милостию Божиею совершился последний великий духовно-благодатный акт в жизни нашей Матери Церкви. Ставропольское духовенство обновленческой митрополии во главе с бывшим митрополитом Кожиным после принесенного покаяния вступило со мною в молитвенно каноническое общение, вознося хвалебно-благодарственно моление Богу, милостивне собравшему нас паки воедино…» [3, л. 2].

Чин воссоединения обновленцев с Православной Церковью был совершен в Андреевском соборе города Ставрополя. Окропив бывший обновленческий храм и самих верующих святой водой, архиепископ Антоний обратился к народу со словами радости: «Мое архипастырское сердце в этот торжественный час преисполнено глубокой радости и всех Вас, собравшихся на молитву, прошу разделить мою нынешнюю радость. И как мне, архипастырю Христовой Церкви, нашей общей Матери, не радоваться, когда целый сонм заблудившихся в обновленческом расколе пастырей во главе с их архипастырем, ныне оставленным в его бывшем звании протоиерея, принесли искреннее покаяние в своем заблуждении и приняты в лоно Православной Церкви. И если, по слову Спасителя, радость бывает на небесах об одном покаявшемся грешнике, то как мне не радоваться, когда каются не овцы заблудшие, а их незаконные пастыри». Не сглаживая углы, не смягчая строго канонического взгляда на церковный раскол, он четко обрисовал положение обновленцев на момент их пребывания вне церковного единства: «Ибо что они до сих пор были… Это были мертвые и сухие ветви, отрезавшие себя от благодатного дерева Христовой Церкви. Как ветвь, отрезанная от дерева, засыхает и не дает доброго плода, так и обновленчество, оторванное от благодатной Христовой Церкви, не могло дать и не давало спасительной пищи для насыщения своих пасомых» [13, л. 25–26]. После раскаяния в грехе раскола обновленческие священники освобождались от прещений, наложенных Патриархом Тихоном 15 апреля 1924 г., поэтому в завершение своей проповеди владыка Антоний призвал молящихся не смущаться в своей совести, признавая покаявшихся пастырей как законных и благодатных, и без тени сомнения ходить в освященные бывшие обновленческие храмы.

Как сообщал ставропольский уполномоченный, после воссоединения к архиепископу Антонию стали прибывать обновленческие священники из районов для покаяния, и при отсутствии канонических препятствий, он восстанавливал их в священном сане или законно рукополагал. Им, в свою очередь, поручалось освящать храмы и принимать в церковное общение богомольцев, которые находились в расколе. Протоиерей Василий Кожин 15 марта 1945 г. был назначен настоятелем Михаило-Архангельского храма города Грозного и благочинным Грозненской области и Северной Осетии [21, л. 3], а 27 марта в Дзауджикау (Владикавказе) он совершил присоединение к Русской Православной Церкви обновленческих приходов Северо-Осетинской АССР [11, л. 75].

Схожий процесс еще с января 1945 г. происходил на Кубани, с тем лишь отличием, что благочинных на места направлял сам владыка Флавиан – бывший обновленческий архиепископ Владимир Иванов. Краснодарский уполномоченный Кириллов сообщал, что в этой связи «обновленческое духовенство свой переход в патриаршую ориентацию истолковывали как «слияние» церквей», а подобного рода слухи, в свою очередь, возбудили ропот «в старо-церковнической крайней группе»: «Обновленцы, говорили они, должны перед нами покаяться, а мы еще посмотрим, можно ли их простить» [12, л. 147]. Однако недовольство кубанских прихожан, несомненно, сдерживал тот факт, что перемещенный с Краснодарской кафедры их прежний епископ Фотий также был из бывших обновленцев.

К апрелю 1945 г. почти все обновленческие общины Ставропольской епархии вышли из раскола. Из 45 приходов лишь единицы задержались в обновленчестве еще на несколько месяцев, во всех случаях это было связано с личными амбициями обновленческого духовенства. Например, священник Бухарев, в 1938 г. публично отрекшийся от веры, отлученный от священнослужения обновленческим же церковным управлением и лишь в период немецкой оккупации самочинно занявший один из приходов, теперь писал уполномоченному: «В настоящий момент ожидаю от Первоиерарха Александра (Введенского) руководственных указаний на дальнейшее прохождение своего служения… Надеюсь, вместе с главой обновленчества итти к тихой пристани тем же самым искренним и светлым путем, каким мы следовали до сего дня» [13, л. 26]. Интересно, что сам «глава» в это время судорожно искал выхода из обновленческого тупика. 22 марта 1945 г. новоизбранный Патриарх Алексий I записал в своем дневнике: «…Получил утром рапорт Введенского, желающего «слиться в общецерковной работе» с Патриархией. Доказывает действительность своего епископства…» [2, с. 65]. Однако, несмотря на личные переговоры с Патриархией, которые шли до сентября 1945 г., Первоиерарх иной раз предпринимал весьма противоречивые действия: в частности, он телеграфно назначил священника Давыдова настоятелем патриаршей общины города Ессентуки и возвел его в сан протоиерея. Эти действия вызвали недоумение даже ставропольского уполномоченного: «Я считаю телеграмму Введенского не умным шагом, – писал он в информационном докладе на 1 октября 1945 г., – уже тот факт, что Давыдов оказался выброшенным за борт, говорит о неправильном поведении в данный момент и Давыдова, и его первоиерарха…» [14, л. 72].

Достаточно массово происходило воссоединение обновленцев и на Кубани: из 73 обновленческих приходов Краснодарского края на 1 апреля 1945 г. уже около 40 были приняты в каноническое общение с Русской Православной Церковью [12, л. 147].

К концу года во всем регионе не осталось ни одного обновленческого прихода. В целом проблема раскола была решена. Воссоединение обновленцев Северного Кавказа означало окончательное преодоление обновленческого раскола в Русской Православной Церкви.

________________________________________________

1. А. А. Б. Виталий (Введенский) // ПЭ, Т. VIII. М., 2004. С. 560.
2. Алексий I, Патриарх Московский и всея Руси. Дневниковые записи [Машинопись из библиотеки МПДА].
3. АМП. Ф. 3. Оп. 4. Д. 2155.
4. АПРФ. Ф. 3. Оп. 60. Д. 5.
5. Беглов А. Л. Последний бой обновленцев // АО. 2004. № 2 (40). С. 205–214.
6. Воссоединение обновленческих священнослужителей с Православной Церковью // ЖМП. 1944. № 1. С. 7–8.
7. ГАРО. Ф. 3737. Оп. 2. Д. 507.
8. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 3.
9. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 10.
10. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 12.
11. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 34.
12. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 35.
13. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 36.
14. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 47.
15. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 49.
16. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 2.
17. ГАРФ. Ф. 6991. Oп. 2. Д. 2а.
18. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 14.
19. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 16.
20. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 34а.
21. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 7. Д. 34.
22. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 7. Д. 119.
23. Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М., 1996.
24. Митрополит Антоний (некролог) // ЖМП. 1962. № 12. С. 20–22.
25. Наречение и хиротония протоиерея Владимира Иванова (в монашестве Флавиана) во епископа Краснодарского и Кубанского // ЖМП. 1945. № 1. С. 4.
26. Одинцов М. И. Власть и религия в годы войны. М., 2005.
27. Одинцов М. И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995.
28. Одинцов М. И. Русские Патриархи ХХ века: Судьбы Отечества и Церкви на страницах архивных документов. М., 1999.
29. Резолюция Патриарха Сергия // ЖМП. 1943. № 3. С. 7.
30. «Русская Православная Церковь стала на правильный путь»: Докладные записки Председателя Совета по делам Русской Православной Церкви при СНК СССР Г. Г. Карпова И. В. Сталину. 1943–1946 гг. // ИА. 1994. № 3. С. 139–148.
31. Соловьев И. В. Краткая история т.н. «обновленческого раскола» в Православной Российской Церкви в свете новых опубликованных исторических документов // «Обновленческий» раскол (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики). М., 2002. С. 3–64.
32. Чумаченко Т. А. Государство, православная церковь, верующие. 1941–1961 гг. М., 1999.
33. Шишкин Е. Н. Кавказский священноисповедник митрополит Антоний (Романовский): жизнеописание. Ставрополь, 2006.
34. Шкаровский М. В. Обновленческое движение в Русской Православной Церкви ХХ века. СПб., 1999.
35. Шкаровский М. В. Церковь зовет на защиту Родины. СПб., 2005.
36. Якунин В. Н. Положение и деятельность Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Самара, 2001.