Иванцов-Платонов А. Что такое жизнь.
- Философия
- 18 Ноябрь 2023
Религиозно-философское исследование профессора Московского университета
Посвящается молодым людям, вступающим в жизнь самостоятельную
Предисловие
Параграф I II III IV V VI VII VIII IX
Главные положения, раскрывающиеся в трактате о жизни:
Предисловие
Религиозно-философское исследование о жизни составлено было в 1867 году для бывших учеников автора, окончивших курс воспитанников IV выпуска Александровского Военного училища, и тогда же было напечатано в Православном Обозрении (июльская книжка) и отдельными оттисками. Потом оно было перепечатано в Собраниях слов и речей протоирея А. М. Иванцова-Платонова за первое десятилетие священства в 1873 году и за двадцать лет священства в 1883 году. С выходом последнего Сборника исследование «Что такое Жизнь» было вновь перепечатано отдельною брошюрой, в значительном количестве экземпляров, с посвящением молодым людям, по окончании курса воспитания вступающим в жизнь самостоятельную. Но в настоящее время вся эта брошюра вышла из продажи и самый Сборник «за двадцать лет священства» лишь в небольшом количестве экземпляров остается в распоряжении Московской Комиссии Братства преподобного Сергия, которой протоиерей Иванцов-Платонов пожертвовал большую часть своих сочинений в пользу нуждающихся бывших воспитанников Московской Духовной Академии. Между тем на брошюру «Что такое жизнь» доселе продолжается большой спрос от людей, интересующихся религиозно-философскими вопросами. Поэтому Комиссия Братства и нашла нужным вновь переиздать эту брошюру (и несколько других пожертвованных ей для той же благотворительной цели), войдя в соглашение с книгопродавцом А. Д. Ступиным. Автор же предложил в конце этого издания для пособия, большинству читателей в усвоении широкого и разнообразного содержания трактата о жизни, прибавить краткое обозначение раскрывающих в нем главных положений.
15 октября 1893 года.
Скажи мне, Господи, путь в онже пойду!
§ I
При окончании курса воспитания, при вступлении в жизнь самостоятельную, ваши молодые головы естественно наполняются мечтами и представлениями о жизни, молодые сердца горят желанием скорее изведать приятные и, пожалуй даже, неприятные стороны жизни и взять от нее на свою долю, что только можно будет, лучшего и пригодного для себя. При этом, конечно, у многих из вас возбуждается вопрос о том, что же такое в своей сущности эта жизнь, которую прошли прежде вас тысячи поколений и несчетные миллионы людей и после вас пройдут, может быть, еще более поколений и миллионов, – как смотреть на нее, чего искать в ней, какой ее смысл и какая цель? Очень естественно вам, в настоящий важный момент вступления в жизнь самостоятельную, задаваться этим серьезнейшим и существенным для человека вопросом, чтобы сколько-нибудь уяснить его себе, и на основании этого так или иначе, определить свои отношения к жизни.
С самых первых времен существования рода человеческого много людей занималось решением этого вопроса. И много крепких умов поколебалось, и много благороднейших сердец разбилось в сомнении и отчаянии при безвыходных трудностях в разъяснении этого вопроса. Много с незапамятных времен сохранилось и ответов на этот вопрос – для памяти и поучения позднейшим поколениям, ответов, придуманных глубокими умами, выстраданных горячими сердцами. Но мало продвинулось вперед разъяснение вопроса. Вопрос по-прежнему стоит в своей грозной силе и неотразимой увлекательности. Иногда в человечестве, изнемогающем в бесплодных усилиях приблизится к решению его, является желанием как бы отделаться, убежать от этого вопроса, отвести глаза, забыть, уничтожить его, вырвать из глубины ума и сердца. Но напрасная попытка! Заглушаемый в одной сфере жизни, роковой вопрос с неотразимой силою восстает в другой, и за всякое намеренное, или ненамеренное равнодушие к нему известной исторической эпохи или известного поколения, люди последующей эпохи, другого поколения, а иногда и того же самого, платят усиленным болезненно-распаленным напряжением к его разъяснению. И чувствуется человеку в глубине его ума и сердца, что ему никогда не отделаться от этого неотразимого вопроса, что он не может забыть, стереть, уничтожить его, не отказавшись от своей собственной сущности, не перестав быть человеком, не сделавшись животным бессмысленным. И Бог знает, – сколько веков пройдет еще в бесплодных попытках к решению этого вопроса, сколько умов помрачится и сердец разобьется от его неразрешимых трудностей…
А между тем есть и такой ответ на этот вопрос, который разрешает его трудности, примиряет противоречия, уясняет его по крайней мере, настолько, насколько это нужно для существенных потребностей человека, – ответ поразительный по своей простоте, и вместе с тем по своей глубине и высоте. И этот ответ тем более должен бы внушать доверие к себе, что он не слабым умом человеческим измышлен, а открыт человеку самим Богом – в Его св. откровении, засвидетельствован и подтвержден несомнительными доводами, – не словами и произвольными теориями и предположениями, а бесчисленными знамениями сверхъестественной Божией силы и жизнью великих свидетелей Божественного откровения. Людям, кажется, оставалось бы с искреннею радостью и всецелым доверием принять этот ответ, по возможности выразуметь и разъяснить его для себя, провести по всем сочетаниям своей мысли, объединить и осветить им свои убеждения и воззрения и принять его к руководству в направлении самой жизни. Но многие из людей не желают этого: – иные по неведению отвергают Божественную истину, другие (к чести или не к чести для их ума, только не к счастью для их сердца) намеренно стараются отвращать свои глаза от нее потому, что она дается человеку отвне, (хотя она вовсе не чуждая человеку истина, а вполне согласная с глубоким сознанием его собственной души); – им непременно хочется своими усилиями, своим умом открыть себе тайну и осветить сущность жизни, – хотя на основании чужих опытов и неотразимого сознания очевидной ограниченности своего ума, они необходимо должны сознавать в глубине своей совести, что этого они никогда не могут достигнуть. И этим-то они сами себя осуждают на бесконечное искание без цели обретения, на бесконечное блуждание без надежды успокоения, – которое в людях наиболее ограниченных и неглубоких оканчивается притуплением и уничижением высших порывов ума и сердца – равнодушием к высшим вопросам и интересам жизни, – а в умах наиболее глубоких и последовательных, в сердцах горячих и впечатлительных разрешается нередко безвыходным скептицизмом, мрачным отчаянием, потерею всякого наслаждения – всякого вкуса в жизни, потерею можно сказать, самого права на жизнь.
Итак, вот перед вами два пути жизни. Один путь веры и преданности Божественному промыслу, когда человек сознает ограниченность своих сил, необъятную тяжесть жизненных задач и предает себя водительству высшей Божественной Руки, освещает для себя светом веры таинственный мрак жизни, и скромно, но верно и твердо – без гордости, но и без самоуничижения, без крайней самоуверенности, но и без малодушного уныния и отчаяния – с верою, надеждою и любовью идет к существенной цели жизни. Другой путь – гордой, но бессильной и беспомощной самоуверенности, когда человек не хочет принимать себе в руководство Высшей помощи и освещать для себя путь жизни даруемым ему светом веры, – в этой страшной мгле, покрывающей тайну жизни, хочет настолько изощрить зрение своего собственного ума, чтобы видеть сокровенный смысл бытия, без всякого высшего озарения, – на тернистом и скользком жизненном пути хочет научиться стоять и ходить без всякой посторонней опоры. И, естественно, обманывается; принимает блуждающие огоньки, обманчивый призрак смертного разложения за немерцающий свет истины и жизни, принимает вязкое болото житейских страстей за твердую почву; и заблуждается, и претыкается, и падает, и беспрестанно переходит от самообольщения к унынию, от уныния к самообольщению – до тех пор, пока выбившись из силы, не упадет совсем в бесчувственном оцепенении и в мрачном отчаянии…
Впрочем, есть и еще один путь жизни. Это тот путь, когда человек без усилий и борьбы, заранее, с первым пробуждением самостоятельности и сознания, уничижает свое достоинство, обрекает свою жизнь на бессмыслие и ничтожество; – когда человек, раз и навсегда, без труда и напряжения мысли, – решив для себя, что сокровенный смысл и высшая цель жизни недоступным для него, отказывается даже от всякой попытки сколько-нибудь прояснить для себя этот мрак жизни светом ли самостоятельной мысли, или светом веры, – а чтобы лучше освободиться от тяжелого впечатления этого мрака, сам закрывает свои глаза, старается заглушить в себе высшие вопросы и стремления духа; – живет, как случится, удовлетворяя главным образом низшие потребности и страсти своей животной натуры, – думает, о чем случится, на что натолкнут его мысль внешние обстоятельства; живет, не давая себе отчета в смысле и цели жизни и не задумываясь над тем, чем она кончится, – живет как во сне, увлекаясь непроизвольно и бессознательно приливом и отливом непрестанно сменяющихся видений и иллюзий, не имеющих ни реального смысла, ни внутренней связи, – блуждает и толкается, как слепой на торжище жизни и остается еще очень доволен такой жизнью. Но такая жизнь недостойна человека, – более свойственна бессловесным животным, нежели человеку. Ибо человек тем главным образом и отличается от животных и всей бессмысленной природы, в том его преимущество и право господства над бессмысленной природой, что он есть существо самосознающее и самоопределяющееся. Человеку нужно не только жить, но и давать себе отчет о смысле и цели жизни, не только делать что-нибудь, но и собственным убеждением и волею давать смысл и направление своей деятельности. И при том, мы думаем, что сколько бы ни старался человек сделаться животным – огрубеть и опошлеть, заглушить сознание и все высшие стремления духа, – этого ему никогда не удастся окончательно сделать: человеческое сказывается по временам, беспокойные вопросы о смысле и цели жизни возмущают животное самодовольство самой грубой и ленивой натуры, – потребность убеждений относительно высших вопросов жизни есть и оказывается во всех людях. Иногда человеку напоминает о них сама жизнь, своими толчками и превратностями невольно выводящая человека из произвольного забытья и побуждающая его осмотреться в его непрочном положении. В особенности, мы думаем, эти тревожные вопросы должны пробуждаться у каждого при конце жизни, – ибо дошедши до конца, каждому, самому равнодушному к высшим вопросам, естественно спросить себя, что же далее – за этим концом? И кажется даже, что у людей, которые в обычное время, большую часть жизни не привыкли, не любят думать об этих вопросах и серьезно относиться к ним, тем с большею силою, тревогою и мучением поднимаются эти вопросы, когда им приходит время восстать из глубины сдавленной души. Вот почему, при необычайных превратностях жизни, или пред страхом смерти, люди самые равнодушные впадают в болезненную боязливость, легкомысленные и немыслящие задумываются до сумасшествия, неверы делаются суеверами, самодовольные доходят до уныния и отчаяния, жесткие и дерзкие делаются робкими и трусливыми. В такие-то времена счастливее и тверже оказывается тот, для кого превратности жизни и страх смерти не бывают неожиданностью, кто заранее думал о них, составил себе определенное убеждение и приготовился ко всему, что может случиться с ним в жизни и после настоящей жизни. Таким образом, для всякого человека, желает он этого, или не желает – склонен он к этому или не склонен, – открывается необходимость серьезно поставить пред собою эти вопросы о смысле и цели жизни, и так или иначе прояснить их для себя усилиями ли собственной мысли, или светом веры, – составить себе о них определенные убеждения религиозные, или философские, самостоятельно выработанные, или от других усвоенные, – с тем, чтобы эти убеждения давали определенный смысл и направление жизни.
Поставим же прямо и серьезно пред собою эти вопросы, и посмотрим, какие ответы дают, т. е. какие воззрения на жизнь дают человеку самостоятельная человеческая жизнь и Божественное откровение.
Мысль человеческая, как мы уже сказали, от самого начала, от самого так сказать рождения своего много занимавшаяся этим вопросом, придумала на него несколько весьма разнообразные ответов. Ответы эти сделались достоянием человечества, и мысль человечества, смотря по обстоятельствам времени и характеру развития своего, в известные времена дает предпочтение то одному, то другому из них. Воззрения эти временами видоизменяются, принимают различный формы и оттенки в своем выражении и применении, но в сущности остаются теми же, какими издавна они явились в мысли человечества. В воле каждого выбрать себе в руководство для жизни одно из таких воззрений, или не удовлетворяться ни одним из них.
§ II
«Жизнь, говорили нередко, есть наслаждение, пир веселый, торжище богатое, на котором всякий может найти, что нужно. Нет надобности искать в ней высших отдаленных целей и сокровенного смысла. Она сама себе цель, – наслаждение ею есть ее прямой и высший смысл. Пользуйся живущий жизнью, не задумываясь над ее смыслом, – пользуйся настоящим, не заботясь о будущем. Спеши захватить себе на этом пире жизни, сколь возможно более удовольствий».
Вот философия, которая должна быть особенно приятна молодым умам, еще мало ознакомившимся с жизнью, молодым сердцам, мало охлажденным жизнью.... И как будто в самой природе человеческой есть основание для такой философии, сочувствие к такого рода воззрениям на жизнь. Откуда в человеке такая глубокая, неискоренимая и сильнейшая всякой другой любви, любовь к жизни, если в жизни не заключается величайшее для человека благо? Отчего все люди – без исключения можно сказать – целью своей жизни поставляют искание счастья, только различным образом представляемого людьми, если счастье не есть в самом деле цель жизни?
Но где же эта цель? Где это счастье без горя и страданий, утрат и лишений, трудов изнурительных и неудач, болезней и смерти?... Есть ли, был ли за тысячи лет среди миллионов людей хоть один человек, который мог бы сказать о себе, что он достиг этой цели? Был ли хоть один человек, который бы по крайней мере узнал сам и другим сказал, что такое счастье и где оно и как его найти?... Вначале, правда, каждый человек идет на жизнь с бодростью и надеждою, как бы на веселый пир, или на богатое торжище. Но сама жизнь разбивает и разрушает то светлое представление о ней, которое хотелось бы и пpиятно было бы иметь всем людям, но которое оказывается несогласным с действительностью. Кто испытывал в жизни одни радости, кто находил в ней все чего искал и желал? Кто испытывал в жизни хоть одну радость чистую и полную без всякой примеси охлаждения или горечи, кто считал себя вполне удовлетворенным и счастливым даже и при достижении своих желаний и целей? Много препятствий к достижению счастья, к удовлетворению желаний, представляется человеку отвне, – в противодействующих силах природы, во враждебных обстоятельствах среды, в недостатке и ограниченности собственных сил: но еще более препятствием к достижению счастья служит то, что человек не находит счастья даже и в удовлетворении своих желаний. Источник недовольства и неудовлетворимости, жажды, тоски и страдания человек находит не вне, а внутри себя. Нам часто кажется, что наше недовольство зависит от того, что у нас нет того и того. А наверное, если бы и все это было, мы не перестали бы быть недовольными. Если бы жизнь со всех сторон улыбалась человеку, если бы он не имел никаких внешних причин и предлогов к жалобе и страданию, наверное он сам себе стал бы измышлять предмет и предлог для жалобы и страдания. Так это и бывает на самом деле. Тяжелый гнет крайней нужды, непосильного труда, мучительной болезни, горькой утраты, обидного унижения и стеснения естественно выдавливает из груди человека стон жалобы и страдания. Но иногда мы видим напротив, что болезненная наклонность к чрезмерной требовательности и раздражительности, к жалобе, тоске и страданию, развивается в людях тем сильнее, чем более ласкает их жизнь, чем менее возмущается их покой и довольство тяжелыми трудами и болезнями, неудачами и испытаниями. Итак-то жалуются и ропщут, тоскуют и более или менее страдают в мире все люди – малые и великие, бедные и богатые, знатные и незнатные, больные и здоровые, обидимые и обидящие; подневольные и властвующие, трудящиеся и праздные, невежды и мудрецы... И так не в равной ли степени справедливо или несправедливо будет назвать жизнь, как ее и называли иногда, тюрьмою, или больницей, а не веселым пиром, или богатым торжищем?..
Вечное недоразумение человеческой жизни в том, что у человека нет вполне определенного предмета для его стремления к счастью. Если бы человеку заранее и наверное было известно, в чем состоит идеал человеческого счастья, если бы каждому, по крайней мере, известно было, в чем заключаются пределы возможного для него лично счастья, – он может быть напряг бы все свои силы, готов был бы решиться на всякие труды и жертвы с тем, чтобы или пасть, или найти свое счастье. Или он ограничил бы свои желания и стремления с тем, чтобы, не задаваясь многим и не тратя сил своих на недостижимое, искать только пригодного и достижимого для себя. Но в том-то и дело, что человеку стремления даны необъятные, и предела им не указано и силы для удовлетворения их ограничены. Тысячи людей стремятся к одной цели, трудятся для нее, сталкиваются и борются из-за нее. Более половины падают на своем пути, не достигши цели. Немногие достигают ее, – но и те вполне ли удовлетворяются, находят ли завершение своим желаниям? Нет: то, что казалось снизу венцем счастья, оказывается только новою ступенью к дальнейшему; – и вот начинается новое искание, новый труд и жертвы, далее и далее, без остановок пока силы не истощатся и смерть не положит всему конца... А представление этого конца жизни для людей, которые целью жизни поставляют наслаждение и далее ее ничего не знают и не ожидают, разве не может омрачить светлого представления о жизни? Если бы в самом деле жизнь была беспрерывною сменою удовольствия, самозабвением счастья, – одно уже представление о том, что все должно кончиться, и скоро кончиться и неизвестно – когда, через тридцать, десять лет, нынче, завтра, может быть, среди самого широкого разгара этого жизненного пира, – одно это представление способно растворить горечью отравы наслаждения жизни – отравы тем более горькой и ядовитой, чем более сладким и приятным кажется самое удовольствие...
«Жизнь – счастье, пир веселый. Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом. Пользуйся настоящим, не заботясь о будущем. Спеши взять себе на этом пиру все, что можешь». Приятна на вид эта философия, – но трудно поверить искренности того, кто в первый раз высказал ее. Кажется, ее высказывали не от самодовольства, не от восторженного упоения жизни, а скрепя сердце, с желанием заглушить внутреннюю тоску и боль, обмануть себя и других.... «Жизнь – пир веселый»; потому что ты алчешь и жаждешь, и иного удовлетворена твоей алчбе и жажде нет, кроме того, которое предлагает эта жизнь. Хорошо ли оно для тебя, или нет, достаточно, или недостаточно, для своего собственного утешения старайся представлять его себе роскошным, веселым, обильным пиром, – ибо другого ничего для удовлетворения твоей алчбе и жажде не получишь.... «Спеши взять себе в этом мире все, что можешь», – ибо скудно и тесно на нем, – мало приготовлено, а желающих много, – каждое удовольствие приходится приобретать трудом тяжелым, за каждый дар вести борьбу на жизнь и на смерть. «Лови наслаждения», ибо они весьма непрочны и скоротечны. «Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом», – ибо станешь думать серьезно – жизнь потеряет для тебя свою цену и очарование. «Наслаждайся настоящим, не вспоминая о прошедшем и не заботясь о будущем», – потому что прошедшее прошло для тебя, немного оставив о себе приятных воспоминаний, а будущее не в твоих руках. Таков теоретический смысл этой философии. А каков нравственный смысл ее? – «Живи, пока живется». Так имели бы право рассуждать и все бессловесные, неразумные существа, если бы только могли рассуждать. «Пользуйся жизнью, не задумываясь над ее смыслом, – пользуйся настоящим, не заботясь о будущем». А согласно ли это будет с требованиями и нравственным достоинством моей сознательной, разумной природы, во всем ищущей смысла и разумности?... «Спеши взять себе на жизненном пиру все, что можешь». А если для этого нужно вырывать блага жизни у других, гоняющихся за счастьем?... Ибо, что бы ни говорили о гармонии личных интересов с общими, личного блага с общим, опыт свидетельствует пред нами, что при известных нам условиях жизни оказывается между ними иногда непримиримое противоречие, – и человеку неизбежно бывает или жертвовать своим личным благом, или устроить его на обиде, лишении, стеснении других?... Если для того, чтобы лучше устроить свое довольство и спокойствие, – я должен быть глух и нечувствителен к жалобам и страданию тысяч людей? Если и другие во имя того же принципа будут точно также относиться ко мне? Едва ли это был бы веселый пир, когда собравшиеся на этом пире готовы были бы, как дикие звери, для собственного удовольствия терзать друг друга за каждую подачку. Нет, не нужна нам эта животная философия; желаем более разумной!..
§ III
«Жизнь, говорят, есть выполнение высшего назначения человеческого. Жизнь есть осуществление высших идеалов истины, добра, красоты, правды, любви». Вот взгляд наиболее согласный с достоинством человеческой природы, которой приятно было бы разделять всем разумным и благородным людям, и в природе человеческой есть основание для такого взгляда. Глубоко в сущности природы человеческой заложены стремления к идеалам истины, добра, красоты, правды, любви. И как бы ни падала низко природа человеческая, как бы ни была она груба, неразвита, искажена, стремления к этим идеалам остаются в ней неискоренимы и незаглушимы. Нет человека столько грубого и неразвитого, столько дурного и испорченного, который бы сознательно и без особенных личных побуждений предпочитал истине ложь, добру зло, красоте безобразие, справедливости неправду, миру и любви вражду...
Так. Но дело не в том, что у нас есть стремления к истине, добру, красоте, правде, любви, – а видим ли мы осуществление этих идеалов в жизни, исполняем ли требования их сами? Покажите нам из бесчисленного множества человеческих жизней хоть одну такую жизнь – жизнь какого-либо великого мудреца и героя добродетели, которая была бы светлым выражением высших идеалов без пятна и упрека, чтобы мы, по крайней мере, издали могли полюбоваться ею и преклониться пред нею в благоговейной радости за достоинство человеческой природы. Найдите хоть одно такое человеческое общество, в котором безмятежно царствовали бы истина, добродетель, справедливость, мир и любовь, чтобы все и другие человеческие общества мятущиеся, изнемогающие, нередко и падающие в бесплодных усилиях приблизиться к этому идеальному состоянию, могли иметь для себя образец. Докажите нам, по крайней мере, что жизнь человечества во всем ее объеме осуществляет эти идеалы. Нет и нет! Каждая человеческая душа стремится к высшим идеалам истины, добродетели, справедливости, любви, красоты, – а бесчисленное множество людей, целые человеческие общества, несчетные ряды поколений – и все человечество в продолжение всей своей истории оказываются бессильными к осуществлению этих стремлений. Вот еще великое недоразумение и противоречие жизни! Жизнь представляет поругание и искажение тех высших идеалов, которые выставляются ею же самой, как ее высшее украшение и разумность.... Истина? Что такое она сама в себе – никто еще из людей не сказал, хотя многие напрягали все силы крепкого ума, чтобы разрешить этот вопрос; а отдельные крупицы истины достаются человечеству путем долгих усилий, и еще хуже – путем ошибок и заблуждений, – делаются достоянием человечества после тяжелой борьбы с невежеством и предрассудками, – иногда как будто и совсем теряются, погибают во тьме невежества и предрассудков. Добродетель! В чистую, совершенную, идеальную добродетель многие из людей (и конечно не без причины) не верят, – а рядом с каждым частным проявлением добра, хотя бы и не идеально-чистого и совершенного, мы всюду встречаем положительные проявления зла: дурные склонности и темные побуждения, слабости и увлечения, пороки и преступления затмевают в жизни чистоту добродетели. Предупредительные и карательные меры воспитания и управления общественного, которые считаются необходимыми для предохранения одних членов общества от нечестности и насилия других и которые составляют предмет особенного внимания в самых благоустроенных человеческих обществах – розги, тюрьмы, эшафоты, уголовные суды, – или там учреждения, которые общества, ввиду неудержимого произвола страстей человеческих, считают нужным допускать и устроять, чтобы дать хоть какой-нибудь порядок и узаконенный исход движения низших страстей, – вот печальные свидетельства неидеального состояния нравственности в роде человеческом!.. Красота! Может быть ее и очень много в природе и жизни человеческой, – но, или отражения ее повсюду искажаются и помрачаются широко распространенным безобразием, или в нас самих слишком заглохло и огрубило чувство красоты, – только наслаждение красотою имеет далеко несущественное значение в жизни человеческой, – преимущественно наслаждение чистое, нравственное и бескорыстное, не раздражающее каких-нибудь мелочных побуждений нашего эгоизма, или грубых инстинктов чувственной природы. Справедливость! Всегда и повсюду в обществах человеческих слышались и слышатся жалобы на несправедливость, извращающую личные, семейные и общественный отношения людей, разъедающую крепость человеческих обществ, подавляющую самые священные права человеческих личностей. И так глубока эта несправедливость, что остаются бессильными всякие напряженные усилия к ее искоренению, – и так привычна она людям, что они большею частью и искоренять несправедливость имеют обыкновение новыми несправедливостями… Любовь святая! Кому не любезно и не дорого ее имя? А между тем повсюду вместо любви мы видим господство эгоизма, составляющего основную пружину человеческих помышлений и действий, отравляющего и помрачающего самые высшие стремления человеческой природы, и извращающего взаимные отношения между людьми личные, семейные и общественные, – эгоизма, который служит источником всякой зависти, ненависти и злобы, всяких нечестных поступков и темных преступлений, который в обществах человеческих, вместо мира и спокойствия, возжигает и поддерживает неприязнь и вражду, разрешающуюся нередко тем, что брат восстает на брата, народ на народ, и царство на царство. И едва ли проходит в многовековой истории человечества хоть один год, хоть один месяц, едва ли один день, когда бы не была проливаема человеческая кровь человеческою рукою!... Вот идеалы человеческой жизни, – и вот ее действительность!... Можно при этом назвать жизнь осуществлением высших идеалов истины, добра, красоты, правды, любви?...
Напрасно кто-либо стал бы говорить, что истина и ложь, добро и зло, красота и безобразие, правда и неправда – понятия относительные, что это только так ограниченному личному взгляду человеческому представляется много заблуждений зла, безобразия и неправды, а в сущности в жизни человечества, как понимает ее более широкий взгляд, и само заблуждение необходимо для развития истины, зло способствует силе добра, безобразие служить красоте, неправда правде, ненависть любви, – и ложь, зло, безобразие, несправедливость, вражда не суть прямые противоположности истине, добру, красоте, правде, любви, а только отрицательные проявления, так сказать оборотная сторона той же истины, любви, красоты, добра, правды... Нет, правдивый ум и честное сердце нельзя разуверить в том, что заблуждение и ложь – прямая непримиримая противоположность истине, что добро не может быть источником зла, и зло источником добра, что между любовью и ненавистью, красотою и безобразием, правдою и неправдою нет ничего общего, ничего среднего. Правдивый ум и честное сердце отказываются называть тьму светом и свет тьмою, черное белым и белое черным, горькое сладким и сладкое горьким.... Напрасно также говорят иногда, что зло, 6езобразие, ложь, ненависть, несправедливость, хотя явления сами по себе несомненно темные, но необходимые и даже как будто полезные в жизни, чтобы образ красоты лучше оттенялся среди окружающего безобразия, чтобы правда светлее сияла среди неправды, чтобы истина и добро укреплялись чрез борьбу с невежеством и злом. Нет, сердце человеческое чувствует, что это софистический обман.
Образ красоты всегда прекрасен сам по себе, и еще светлее сияет, когда ее не омрачает безобразие; правда и любовь святы и ценны сами в себе, хотя бы и не было вовсе неправды и вражды; добро в жизни было бы полнее и крепче, если бы сила его не была постоянно парализуема борьбою с злом; до истины нет необходимости доходить путем ошибок и заблуждений, – нормальный и логически путь к развитию истины есть переход от истины к истине, а не от истины к заблуждению, и от заблуждения опять к полуистине и т. д. И вообще, несомненно, жизнь человеческая была бы чище, светлее, прекраснее, разумнее, если бы не было в ней совсем этих темных противоположностей ее идеалам – заблуждения, зла, безобразия, неправды, ненависти.
Напрасно также утешают нас тем, что хотя много в человеческой жизни лжи, безнравственности, безобразия, несправедливости, злобы, но все-таки в ней истина всегда берет верх над невежеством и злом, добродетель торжествует, а безнравственность наказывается, правда изгоняет неправду, любовь и красота ценятся выше ненависти и безобразия. Это еще мало утешения человеку, что в жизни его темных явлений меньше, нежели светлых, – нет, зачем они все-таки существуют, когда идеал жизни требует, чтобы их совсем не было? Да и правда ли еще то, что в жизни истина, добро, нравственная сила имеют преимущество пред заблуждением, невежеством, грубою физическою силой? Разве мы не видим в жизни, чуть не на каждом шагу, как грубая физическая сила повелевает и ругается над силою нравственною, ум преклоняется пред невежеством, тьма предрассудков и заблуждений гонит со света истину, – унижает и преследует, морит в тюрьмах, жжет на кострах, распинает на крестах ее провозвестников. «Добродетель торжествует и порок наказывается», в применении к настоящей жизни фраза эта имеет такой неопределенный смысл, что не без основания сделалась она предметом иронии между людьми. Ибо всякий счастливый невежда и безнравственный деспот готов бывает этою фразою язвить и давить бедного мудреца, угнетенного поборника добродетели – с тем, чтобы отнять у него его последнее сокровище – веру в истину и добродетель. Ибо нет в роде человеческом, при всей его заботливости об этом предмете, ни такой проницательной полиции, ни таких совершенных судов, ни таких в точности соответствующие вине и заслуге мер наказания и поощрения, чтобы всякий порок был обличаем и наказывался соответственно степени его порочности и всякая добродетель ценилась и награждалась соответственно ее высоте. Правосудию человеческому подлежат только внешние и наиболее крайние проявления зла, а самый источник его – внутренняя порча ума, совести и сердца, а тысячи и миллионы мелких проявлений безнравственности, которые, может быть, более самых великих, т. е. выдающихся из общего нравственного уровня и потому редких преступлений, заражают нравственную атмосферу общества, остаются для правосудия человеческого неуловимыми и неприкосновенными. И потому-то в жизни нередко бывает и так, что преследующие, осуждающие и наказывающие порок бывают порочнее осуждаемых и наказываемых. Малые, неопытные и бессильные преступники подвергаются каре, лишаются личных человеческих прав, изгоняются из общества человеческого за неудачную попытку к преступлению общественного закона, – а большие, сильные и закоренелые злодеи пользуются уважением и npиязнью, смеются над законом и совестью, живут и умирают в счастье и довольстве на счет благосостояния тысяч людей. «Правда сильнее неправды», говорят мудрецы. Но здесь высказывается более высокая вера в правду, нежели точное наблюдение над ее действительным состоянием в Mиpe. Простой, общий человечески смысл, выводящий свои заключения из непосредственного наблюдения – так сказать, осязания фактов жизни – говорит напротив, что правдою между людьми плохо жить, ибо правда всем глаза колет, и за то правду не любят, и за то правду бьют, – и оттого правда давно улетала от земли на небо, и правды нечего искать в Mиpe...
Или, наконец, честный и добродетельный мудрец должен утешать себя тем, что хотя ему в продолжение своей кратковременной жизни и не удастся видеть торжества истины над заблуждением, добра над злом, что хотя ему придется и потерпеть много за свою любовь к истине и добру, но впоследствии все-таки истина и добро возьмут свое, и всякого поборника истины и добродетели, правды и любви ожидает благодарность, слава и бессмертие в потомстве? Так, мы действительно в истории человечества видим много примеров тому, что истина, угнетаемая и презираемая в продолжение нескольких веков, в последующих веках торжествует победу над ложью и заблуждением, что добро, скромно посеянное в каком-либо безвестном уголку земли, через десятки и сотни лет разрастается и приносит неисчислимые блага на целые страны, что несправедливые порядки и отношения людей в обществах человеческих, при всей их выгодности для интересов силы, мало-помалу уступают место порядкам и отношениям более гуманным и справедливым. В этом отношении история человечества может дать некоторое утешение сердцу, тоскующему об идеале правды и добра. Но достаточно ли это утешение для души, страдающей по идеалу? Нет; при всем желании, я не могу себя вполне утешить и успокоить тою мыслью, что добытая мною истина, посеянное мною добро, искомая мною справедливость когда-нибудь принесут свою пользу и возьмут верх над невежеством, безнравственностью и несправедливостью. Я так люблю эту истину, добродетель и справедливость, я так ненавижу ложь, безнравственность и неправду, что мне хотелось бы (и этого желания никто не может вырвать у меня, ибо оно свято, законной согласно с благом человечества), мне желалось бы, как можно скорее, теперь же видеть полное торжество первых и решительное искоренение последних. Мои идеалы когда-нибудь станут действительными; но меня тогда уже не будет; а для тех, которые увидят их осуществление, они уже не будут идеалами, – тех будут мучить и томить свои идеалы, как теперь мучат и томят меня мои. Мои идеалы – искомая мною истина и справедливость когда-нибудь станут действительностью: но те страдания, которые я за них терплю и после меня будут терпеть другие поклонники этих идеалов, все-таки не перестают быть страданиями. Воспользуются же плодами наших страданий те, для которых вовсе не будет иметь такой цены, как для нас, то, за что мы страдаем. Что же это за противоречие, что это за новая несправедливость, по-видимому, в самой высшей справедливости жизни? «Благодарность, слава, бессмертие в потомстве!» Какие громкие и какие бедные по содержанию – жалкие, иронические по смыслу, слова! Неблагодарность и бесславие при жизни, благодарность и слава по смерти!... Бессмертие тогда, когда уже жизни совсем не будет... Что пользы мученику истины и герою добродетели, если потомки его мучителей и убийц воздвигают памятник на том месте, где их предки замучили его? Что показывают эти памятники? Преступление и бесславие прежних поколений, или то, что потомки нынешнего поколения будут также когда-нибудь кланяться тому, что теперь подвергается поруганию и преследованию? Что пользы мученику истины и герою добродетели, если имя его будет когда-нибудь произноситься с уважением и сочувствием людьми мыслящими и сделается одним из громких слов, украшающих бессмысленные речи, а ему нельзя будет даже и слышать этого, самый прах его будет неизвестно где?...
Да и правда ли то, что всякого поборника и мученика истины, добродетели и справедливости ожидает бессмертие и слава в потомстве? Суд потомства, суд истории на самом деле едва ли проницательнее и беспристрастнее обыкновенного суда людского – суда современников. То же лицеприятие, то же пристрастие к силе, знатности, авторитету. История, занося на свои страницы громкое дело, припомнит и запишет два-три знатных имени – имена людей, которым выдался счастливый случай стоять впереди дела; а тысячи других тружеников, которым, может быть, главным образом дело обязано своим направлением и успехом, которые не заботились о громких деяниях, а в тиши всю жизнь честно работали для блага человечества, остаются безвестными. Это масса, на которую не стоит обращать внимания! Да и откуда черпает свои сведения, на чем основывает свои приговоры эта решительница справедливости и несправедливости людской – история? Два, три досужих, иногда мало понимающих дело, иногда пристрастных летописца запишут, какие им представляются замечательными, деяния своего времени, – останется от этого времени несколько обломков жизни на память временам последующими. Как бы ни были совершенны и точны приемы исторического исследования, оно никак не может поручиться за то, что оно совершенно точно и правильно восстанавливает смысл и заслугу известной эпохи и ее более или менее замечательных деятелей.... Итак нет удовлетворения идеальным стремлениям человека ни в настоящему ни в будущем.... Не нужно нам розовых иллюзий и софистических утешений. Лучше горькая, но прямая правда, чем скрытный и закрашенный обман. Жизнь не есть осуществление идеалов добра, истины и справедливости, точно так же, как не есть она осуществление идеала счастья. Верно, нужно оставить светлые идеалы и высокие требования, и искать более прямого, хотя и более грубого – более жесткого объяснения смыслу жизни…
§ IV
«Так, говорят, личная жизнь человека не удовлетворяет идеальным требованиям счастья, добра, истины, красоты, справедливости и т. под.. Но эти идеалы предназначены осуществиться всей жизнью человечества; выполнение их должно быть венцем истории человечества. И после долгих исканий и колебаний, после тяжких трудов, напряженных усилий и жертв, человечество наконец придет к своим идеалам, найдет счастье, узнает истину, сделается идеально добрым и совершенным, установит везде справедливость, будет наслаждаться миром и красотою; и не будет тогда в человечестве несчастий и зла, заблуждения и безобразия, ненависти и неправды. До тех пор жизнь человеческая есть непрестанная работа над достижением этих идеалов, и каждый век, каждый народ, каждое поколение, каждый отдельный человек имеет свое собственное назначение, вносит свою долю в эту сокровищницу великого общечеловеческого труда. Работа идет безостановочно; личности живут и умирают, поколения меняются, народы исчезают, века проходят; но каждый век, каждый народ передает для продолжения свое дело своему преемнику, а этот – дальнейшему. И никакая враждебная сила не может остановить этого движения – этого прогресса; невежество, неправда и зло непрестанно гнетут и стараются уничтожить силу истины и добра, но ни одна крупица истины, ни одно семя добра не пропадает даром в этой непрестанной работе и борьбе. Каждая добрая мысль, каждый честный труд приносят свою пользу, имеют свое значение в достижении цели человечества. Непрестанно увеличивая сокровищницу знания и труда, непрестанно подвигаясь вперед, человечество все ближе и ближе подходит к своей цели – к своему идеалу, и наконец, достигнет его». Вот взгляд, кажется, более близкий к правильному пониманию жизни, и указывающий человеку прямое назначение его существования, взгляд, не обольщающий человека недостижимыми идеалами и не отнимающий смысла и отрады у его жизни... Но и этот взгляд вполне ли разъясняет и удовлетворяет запросы и требования человеческой души?
«Жизнь – непрестанный труд, непрерывный прогресс, безостановочное движение.» Но всякий труд тогда только имеет цену, когда известна цель труда, сознается смысл труда; всякий труд требует покоя, красится наградою и наслаждением. Всякое движение имеет смысл, когда известна цель и верность направления движения. Цель и смысл жизни человека – жизни человечества, настолько ли ясны людям, чтоб это давало определенный смысл, направление и приятность жизненному труду? Если бы это было так, нам нечего было бы и рассуждать о цели и смысле жизни, человечеству нечего было бы в продолжении веков думать и волноваться, приходить к сомнению и отчаянию над разрешением этого вопроса.... Но пусть так: эта неустанная работа, это беспрерывное движение идет из-за того, чтобы человечество достигло наконец своего назначения, пришло к своему идеалу – нашло истину, благо, справедливость, мир, счастье.... Т.е. какое человечество? Мы человечества не знаем, как живого существа. Мы знаем живых людей, знаем составляющиеся из них поколения, народы и т. д. Переведем фразу на язык более прямой: «неисчислимые миллионы личностей, ряды поколений и народов трудятся и движутся, живут и умирают, заблуждаются и страдают для того, чтобы наконец явилось в роде человеческом идеальное поколение людей – разумное, нравственно-совершенное и счастливое, не знающее ни заблуждения, ни порока, ни несчастья». В этом-то смысл и цель человеческой жизни? Но ужели, в самом деле, неисчислимые миллионы личностей и ряды поколений должны жить, трудиться и терпеть только для того, чтобы их позднейшему потомству было хорошо? Ужели жизнь, стремления и труды бесчисленного ряда поколений должны пойти только на фундамент или на удобрение почвы для жизни и счастья других поколений?
Да и правда ли то, что наш жизненный труд принесет свою пользу человечеству, – что в общечеловеческом прогрессе ни одна крупица истины, ни одно семя доброе, ни одна разумная мысль, ни один честный труд не пропадают? Самая история человечества не представляет ли примеров, противных тому? Мы горды в настоящее время своими знаниями, своими трудами, своими успехами – нашей цивилизацией, – мы думаем, что знание и труды нашего века принесут громадную пользу прогрессу человечества. А жили и до нас люди, поколения и народы (с незапамятных времен истории человечества, Бог знает сколько их жило), которые также искали истины, добра и счастья, мыслили, трудились и имели, может быть, очень значительные успехи в знании и труде. Разрозненные и полустертые обломки жизни свидетельствуют о блестящей цивилизации, процветавшей некогда на берегах благословенного Нила, в долинах Ганга и Евфрата, в странах Мексики и Перу. А теперь памятниками этой цивилизации остается лишь несколько жалких, разрозненных полуразрушенных обломков жизни несколько слов и намеков в полуистлевшей древней рукописи, несколько искаженных сказаний в преданиях народных. Кто знает, может быть, и с нашею цивилизацией, которою мы столько гордимся, когда-нибудь то же будет? Может быть, и нынешняя блестящая, богатая, цивилизованная, сильная, многолюдная, самоуверенная Европа когда-нибудь будет представлять унылую, безжизненную степь, подобную тем, какие ныне представляют средняя Азия и внутренняя Африка? Может быть, от иных нынешних богатых и блестящих, кипящих жизнью и наслаждением городов останется столько же, сколько осталось до нашего времени от древних Вавилона и Ниневии, Мемфиса и Фив, Геркуланума и Помпеи, Содома и Гоморры...
Напрасно иные самоуверенные мудрецы нынешнего времени говорят, что при настоящем знании сил природы, при нынешнем направлении цивилизации, этого быть не может. Не обольщенный пристрастием ум понимает, что нынешняя цивилизация, при всем ее развитии, не только не может обезопасить человечества от каких-либо внезапных физических переворотов, но не может даже наверное обезопасить его и от сокрушительной силы каких-либо новых Аттил, Чингисханов и Тамерланов. И так, поколения вымирают, народы исчезают с лица земли, целые цивилизации гибнут, – а кто может поручиться в том, что они успевают передать преемствующим поколениям, народам и цивилизациям все выработанные и накопленные ими сокровища, знания и труды? Не показывают ли иногда случайные открытия науки исторической, что народам древним известны были такие знания и искусства, какие в позднейшие века как будто вновь открываются путем долгих соображений, трудов и жертв? Нет ли оснований предполагать, что народам древним известны были и некоторые такие знания, которые доселе остаются неизвестны нынешнему цивилизованному Миру? Человечество навсегда потеряло ключ к ним, и должно будет вновь тратить силы над изобретением того, что давным-давно было известно. Не то же ли будет и с нашими знаниями и трудами, – не пропадет ли большая часть их даром для веков и народов последующие? Какое же значение в таком случае будут иметь наши знания и труды, наша жизнь и целая история?... В ином месте, умными и заботливыми руками, целые века собирались сокровища знания и труда на пользу векам последующим, – и в самое короткое время истреблялись сокрушительною силой природы, или диким произволом невежества людского. Вот прогресс исторический! Можно ли безусловно ввериться ему, понадеяться на незыблемую прочность его? Можно ли сказать, что в нем ни одна крупица истины, ни одно семя добра, ни одна разумная мысль, ни один честный труд не пропадают?..
Можно ли сказать, по крайней мере, что человечество в целом составе своем, несмотря на бывающие в жизни отдельных стран и народов особенные, исключительные, несчастные, ненормальные явления и перевороты, – все-таки непрестанно идет вперед, – и что этого движения не могут остановить никакие разрушительные силы природы, никакие погибельные проявления собственного произвола людского? Как сказать? Иным прогресс человеческой жизни представляется в смысле постоянного движения вперед, иным в смысле волнообразного колебания то назад, то вперед, – а иным это движение представляется в виде вертящегося колеса, непрестанно продвигающегося вперед, но вместе с тем возвращающегося на старый путь? Кто правее? Каждый взгляд может найти для себя основание в действительных фактах истории человечества. Наше время более склоняется к той мысли, что жизнь человечества непрестанно движется вперед. А не представляет ли история и много таких примеров, что в жизни народа – в жизни целого человечества, вслед за периодом процветания следует период упадка, за веком просвещения настает век невежества? В иную эпоху жизнь человечества или известного народа принимает направление благотворное и полезное для времен последующих, в иную же бывает посеяно и сделано столько зла и ошибок, что целые последующее века едва в состоянии бывают исправить эти ошибки и зло. Не принадлежит ли в каких-нибудь сторонах и направлениях жизни и наша эпоха к таким эпохам? Не окажется ли многое, что мы считаем за истину и добро, ложью и злом для времен последующих? Каждая эпоха считает свою мысль за несомненную истину, свое дело – за дело доброе, – но не всегда так оказывается на самом деле. Наконец, не представляет ли история человечества оснований и для той мысли, что всякое явление, по-видимому, вновь возникающее в жизни человечества, в сущности, оказывается повторением того, что уже когда-то было и прошло. И жизнь человечества вращается как будто в каком-то очарованном кругу, периодически повторяя одни и те же увлечения и ошибки, и человечество как будто само не сознает этого, и не имеет силы выбиться из этого очарованного круга. В самом деле, странно бывает видеть, как иной самоновейший мудрец, объявляющий всему Миру, что он открыл новую великую истину, постиг тайну жизни, – начинает повторять, что давным-давно было признаваемо за истину, и потом оказалось ложью, и потом опять было принято, и опять отвергнуто. А между тем так именно бывает на деле: иные из мудрецов нашего образованного XIX века выдавали за новую и великую истину не только то, что было говорено древними греческими мудрецами, но и то, что было высказываемо в затмении разума индейскими браманами, поклонниками Будды, или даже какими-либо дикарями, не знающими ничего выше своих животных инстинктов.
Нам странно бывает видеть, как и в наше время направления научные, общественные, политические сменяют одно другое точно в том же порядке, в каком они следовали одно за другим и в самые древнейшие, и в более близкие, и самые ближайшие к нам времена. И в наши времена за крайним материализмом следует самый выспренный трансцендентальный идеализм, а затем опять тот же материализм хотя под новым названием, в котором опущено несколько букв старого имени (peaлизм); – беспорядки анархии и произвола навлекают на себя давление деспотизма, – а деспотизм опять вызывает против себя анархию и произвол. И так всегда бывает; и сколько зла человечество ни терпело от своих односторонних увлечений и ошибок, оно все продолжает повторять те же односторонности и ошибки. Нам странно бывает видеть, как наши новейшие формы общественной и политической жизни оказываются сходными с самыми древнейшими формами; а между тем это так на самом деле, и новейшие парламенты, сеймы, конгрессы и конституции, устные, гласные и мировые суды имеют для себя образцы в самой глубокой древности. Итак как будто оправдывается наблюдение древнего мудреца, что нет ничего нового под солнцем, – и что есть теперь, то было и прежде, и будет вперед.
И к чему же придет, где остановится этот круговорот жизни? Из-за чего же все это движете? Можно ли думать, что прогресс человеческой жизни действительно приведет наконец человечество к его идеалу, что будет когда-нибудь поколение человеческое, вполне обладающее истиной, нравственно совершенное и счастливое, что будет когда-нибудь жизнь без лжи и безобразия, зла и вражды, недовольства и горя, заблуждений разума и борьбы страстей, пороков и преступлений? В наше время многие любят утешать себя этою верою, что настанет когда-нибудь этот век золотой, этот рай на земле, этот идеал в жизни человеческой. Но это поистине только вера, выходящая из потребности души чем-либо утешить себя и осмыслить свою жизнь, но не имеющая для себя никаких твердых оснований в разуме и опыте жизни. В самом деле, трудно поверить, чтобы идеал жизни человеческой сделался когда-нибудь ее действительностью, без особенных каких-нибудь чрезвычайных переворотов в условиях самой жизни. Трудно представить, чтобы человек когда-нибудь нашел свой идеал – идеал истины и добродетели, любви и счастья, – нашел и успокоился, не перестав быть человеком, каким мы его знаем, – без особенного какого-нибудь чрезвычайно переворота в самой его природе. Мы знаем, что неидеальное состояние человеческой жизни зависит не от внешних только препятствий и временных условий жизни, – а главным образом от условий, лежащих в собственной природе человека. Мы не потому, главным образом, бываем недовольны, что у нас нет того и того; если бы и все это было, мы не перестали бы быть недовольными и несчастливыми; если бы, как мы уже говорили, у человека не было никаких внешних предлогов к недовольству и страданий, человек сам стал бы измышлять себе предмет и предлог недовольства и страдания.
Не верно говорить, что человек недоволен и несчастлив потому, что ему жить не хорошо, – а когда станет хорошо, человек будет вполне доволен и счастлив. Но дело в том, что человеку собственно не того хочется, чтоб ему было хорошо (когда человеку бывает и может быть безусловно хорошо – этого никто не определил и определить не может) – ему собственно всегда хочется, чтобы было лучше, – а этому лучше конца нет, и потому нет пределов человеческому стремлению, неудовлетворимости и недовольству. Мы не потому чувствуем себя удаленными от идеала истины, что знаем еще слишком мало, не изучили всего, а когда изучим, тогда будем владеть полною истиной, и все для нас будет ясно. Мы чувствуем, что многое для нас никогда не будет ясно, и притом многое такое, что составляет сущность истины и бытия, существеннейший вопрос нашей собственной природы и жизни, – что мы никогда всего не узнаем и не изучим, что область знания и бытия беспредельна. Мы чувствуем, что самый наш орган познавания как-то тесен и мелок; повсюду, во всякой области знания и бытия, мысль наша встречает пределы, пред которыми останавливается, как пред несокрушимою стеною, смутно сознавая, однако ж, что там-то за этими пределами и находится то, что составляет самую основу, сущность знания и бытия. Самые коренные истины, самые первые основания всякого знания остаются недоступными для свободных операций нашего ума, – мы ничем их не можем выяснить, доказать и поверить; и поэтому-то мы чувствуем, что не только не может знать всего, – но и ничего не можем знать вполне твердо и основательно, – ни для одного знания своего не можем указать незыблемых, первичных оснований, далее которых не о чем было бы уже и спрашивать, перед которыми останавливалась бы всякая критика и сомнение.
Мы чувствуем, кроме того, что ум наш точно как будто находится в каком-то болезненном, разбитом состоянии; не может обнять цельно своего собственного содержания, не может вывести вполне точных итогов и из того, что уже узнано им; схватывая одно, упускает из виду другое, – изощряя свою способность в одной области, делается неспособным в другой. Мы чувствуем, что ум находится в каком-то разладе с другими силами души: где слишком развивается отвлеченная мысль, там слабеет живое чувство и способность практической деятельности, – и наоборот. Точно как будто вся душа у человека находится в каком-то разрозненном и разбитом состоянии. Мы видим, наконец, что ум наш гораздо более владеет разрушающею, чем созидающею силой: подкопать, подорвать всякую истину он может, а построить и укрепить вполне твердо – ни одной. Точно также, и в нравственной области человеческой жизни отсутствие идеала, мы чувствуем, зависит не от каких-либо внешних обстоятельств или переменных условий, а от состояния самой природы человеческой. Напрасно говорят, что человек бывает порочен и зол, потому что дурно воспитан и живет в дурных общественных условиях. Вернее нужно сказать, что воспитание человеческое и условия общественной жизни имеют и будут иметь недостатки потому именно, что они измышляются и устраиваются тем же нравственно-несовершенным испорченным человеком. Напрасно говорят, что человеческие пороки и преступления происходят исключительно от невежества или бедности. Во-первых, когда же человек будет знать все, или будет вполне доволен тем, что есть у него? Во-вторых, мы – на опыте видим, что умножение богатства, даже умножение знания далеко не всегда сопровождается усовершенствованием нравственности в жизни отдельных людей и целых человеческих обществ.
Так, мы видим и чувствуем, что неидеальное состояние человеческой жизни зависит не от внешних обстоятельств, не от временных условий, а от известного состояния самой человеческой природы. Поэтому то, сколько ни изменяются внешние обстоятельства и временные условия жизни, сколько ни трудится и страдает человек над осуществлением своего идеала, – идеал все остается далек от него чуть ли не так же, как и прежде был. Частные знания более и более нарастают в человечестве; но становится ли человек ближе к идеалу истины? Основные вопросы жизни остаются для него чуть ли не так же темны, как были и прежде, – и каждое частное открытие в области знания все более раздвигает пред человеком горизонт неизвестного. Средств к удовлетворению потребностей жизни становится все больше и больше, но становится ли человек довольнее и счастливее? По мере увеличения средств, еще в большей, наверное можно сказать, степени увеличиваются и раздражаются самые человеческие потребности. Системы воспитания, формы жизни общественной и политической становятся лучше, гуманнее, справедливее. Но становится ли человек – строго говоря – лучше, нравственнее, добродетельнее, любящее? Коренные страсти человеческие – гордость, зависть, ненависть, любостяжательность, плотоугодие, леность – источник всех пороков, столкновений и преступлений в роде человеческом, остаются в сущности одни и те же во все века, во всех племенах, на всех ступенях развития цивилизации. Цивилизация дает им более утонченную форму выражения; но вместе с тем и самый яд страстей делается более тонок и ядовит. Злоба человека развитого опаснее злобы дикаря. Злодей, действующий утонченными орудиями слова и интриги, наносит иногда человечеству зла более отъявленного вора и убийцы, идущего на благосостояние ближнего прямо с дубиной и топором. Развитие жизни человеческой подвигается вперед как в добром, так и в злом; умножаются и совершенствуются орудия и средства к устроению благосостояния в роде человеческом, и вместе с тем умножаются и совершенствуются орудия и средства разрушительные, – и изобретатели и усовершенствователи тех и других, едва ли не в равной степени пользуются названием деятелей человеческого прогресса, благодетелей человеческого рода. Развивается и совершенствуется род человеческий, а лукавства, хитрости, эгоистической жестокости, взаимного недоверия между людьми едва ли не становятся более, чем прежде, – а преступление совершается и крови проливается в роде человеческом в наш просвещеннейший и гуманнейший XIX век едва ли менее, чем в самые дикие и грубые времена. Ужели же можно думать, что такой прогресс действительно когда-нибудь приведет человечество к его конечной цели – к идеалам истины, добродетели, безмятежного мира, довольства и счастья?
Нет; природа и жизнь человеческая, несмотря на все развитие и внешние изменения, происходящие в ней, в сущности оставалась одна и та же в продолжение многих предшествующих веков – с теми же заблуждениями, страстями и несчастиями. Нет основания предполагать, чтобы когда-либо в последующее века природа сделалась иная, чтобы когда-либо настал в жизни человеческой период безмятежного, идеального состояния без ошибок и заблуждений, неудач и неудовлетворенных стремлений, борьбы страстей и страданий, если только не совершится какого-либо особенного, чрезвычайного переворота в жизни человеческой, если не произойдет изменения в самых коренных условиях и состоянии ее. Мало того, мы так привыкли к настоящему состоянию и условиям природы и жизни человеческой, что иных себе и представить не можем. Мы так привыкли к своим заблуждениям и страстям, неудовлетворенным стремлениям и страданиям, борьбе и злу, что там, где все это кончается, по нашему представлению, и жизнь должна кончиться. Состояние безмятежного покоя и счастья, полнейшего, обладания истиною, благом и красотою без всякой неполноты, недовольства, неудовлетворенных стремлений, колебаний страстей и борьбы или совсем невообразимо для нас, или представляется нам чуть не состоянием какой-то неподвижности, застоя и спячки – мертвенного оцепенения или животного отупения. Ужели же этим должно все кончиться? Ужели после всего этого движения – после всех этих колебаний и волнений неудовлетворенных стремлений и борьбы, жизнь человечества, как и жизнь отдельного человека, должна кончиться смертью, и после этого ничего уже не будет – как для человеческой личности, так и для всего человечества? Но в таком случае, какой же смысл, какую цель будет иметь жизнь человеческая в тесном и широком смысле этого слова? Движение без разумной цели, стремление без удовлетворения, труд без смысла и пользы, бытие для уничтожения! Где же эти идеалы истины и добродетели, мира и счастья, которые с такою неотразимою силой влекут к себе человеческую природу? Что это за необъяснимое противоречие, что это за темная тайна человеческой жизни?..
§ V
Может быть, оно так и есть на самом деле? «Жизнь, говорят, есть неразрешимое противоречие, нескончаемая борьба, неразъяснимая тайна». Но этот ответ – не ответ. Зачем же во мне неискоренимое стремление разрешить это противоречие, объяснить эту тайну? Что такое противоречие и тайна сами в себе? Мы понимаем их только по отношению к нашему сознанию. Что имеет противоречие само в себе, то, по нашему сознанию, не может существовать. «Жизнь есть борьба», это также одно из любимых положений нашего времени, часто применяемое не только к жизни человеческой, но и к бытию всего существующего. «Борьба, говорят, везде. В природе неодушевленной одни стихии борются с другими, сильнейшие берут верх над слабейшими, и в этом – основание для всех явлений жизни. В мире животном одна порода непрестанно враждует с другою, сильнейшая преодолеваете слабейшую, и в этом – жизнь и усовершенствование мира животного. Точно также и в жизни человечества: борются между собою личности и племена, стремления и силы – сильнейшее всегда берет верх над слабейшим, и в этом – смысл, закон и прогресс жизни человечества. Но здесь опять неизбежно представляется вопрос, имеет ли начало и конец эта борьба, или она есть в собственном смысле вечная, нескончаемая борьба? Если она чем-нибудь кончится, уничтожится ли с нею самая жизнь, сущность которой она составляет: но в таком случае из-за чего же вся эта борьба и какой смысл имеет жизнь? Ужели все существующее только затем и существует, чтобы одно уничтожалось и пожиралось другим, и в конце концов все было пожрано ничтожеством?.. Или, и по окончании этой борьбы, возможна будет жизнь уже без борьбы, совершенно при новых условиях! Но в таком случае борьба уже не будет необходимою и коренною сущностью жизни: жизнь представляется возможною под какими-то другими условиями, нежели при каких она теперь существует: а какие это другие условия, и как может совершиться переход от одних условий к другим, мы – живущие и мыслящие при настоящих условиях жизни – не можем себе этого и представить. Или, в самом деле, жизнь есть вечная, нескончаемая борьба? Но мы опять не можем понять смысла этой борьбы. Непримиримое противоречие в самой мысли представляется нам нелепостью. Непримиримое же противоречие в бытии жизни не может нам представляться иначе, как невозможностью.
Откуда могло бы явиться это противоречие? Некоторые древние религиозные и философские системы пытались объяснить все противоречия жизни вечною борьбою двух враждебных между собою равносильных и самобытных первоначал бытия. Как ни странно это может показаться, как ни далеким считает себя наше время от воззрений Зороастровой религии, – однако ж верно то, что отражение этих воззрений, хотя не во всей, конечно, их искренности и последовательности, мы можем иногда встретить в научном и даже поэтическом представлении жизни у людей ближайшего нам времени. Но это воззрение осуждает себя самым, можно сказать, своим существованием; ибо оно в самой основе бытия и жизни допускает непримиримое противоречие, а нам, как мы уже сказали, даже в мысли непримиримое противоречие представляется нелепостью, непримиримое же противоречие в жизни – совершенною невозможностью. Таким образом, теоретически смысл этого воззрения падает пред логическими требованиями нашего ума.
А нравственный смысл его еще хуже. Здесь возводятся к принципу бытия такие явления жизни, с которыми ум и сердце честного человека не могут примириться даже и в том случае, когда они представляются только ненормальными и исключительными случайностями, искажениями жизни, каковы все явления лжи и зла, ненависти и несчастья... Всякое преступление, всякое зло могут найти себе оправдание, – более нежели оправдание, законность и освящение в этом мировоззрении. Ибо, по этому мировоззрению, – зла, преступления и лжи, строго говоря, и не существует, – зло, преступление и ложь суть такие же идеально-божественные явления, как и явления совершенно противоположного порядка, т. е. истина, добродетель, любовь. Только на время один порядок берет верх над другим, и явления порядка побеждаемого называются ложью, преступлением и злом; а потом другой порядок возьмет верх и названные нами явления получат название истины, святости и добродетели; а то, что ныне называется истиною, святостью и добродетелью будет ложью, злом и преступлением; а потом опять наоборот и т. д., нескончаемая борьба на веки. Отсюда в людях, сознательно и не сознательно придерживающихся этого воззрения, большое сочувствие к тому, кто в общем неизвращенном представлении человеческом, считается виновником и отцом лжи и зла, к мрачному, гордому, непокорному, злому, и будто бы несправедливо несчастному дьяволу, которого некоторые даже и не из поклонников какого-либо древнего, грубого, языческого суеверия так именно прославляют и почитают под именем сатаны или демона, или под какими-нибудь другими более смягченными и замаскированными именами и аллегориями. Отсюда же в людях, сознательно или несознательно придерживающихся такого мировоззрения, особенное сочувствие к таким людям, которые наиболее напоминают собою дьявола по своей гордости и злобе, жестокости и эгоизму, упрямству и ненависти, и эти-то преступные и гибельные страсти считаются иногда чуть не образцами добродетели, которыми шаткие и искаженные головы тщеславятся, и которым считают нужным подражать, всячески стараясь казаться демоническими натурами, т. е. наиболее подобными демону. Разумеется, для того, чтобы возбудить сочувствие к демонским свойствам гордости, злобы и упрямства, которым, в их прямом виде, никакая самая испорченная человеческая природа не может сочувствовать, для украшения их берутся свойства вовсе несродного, противоположного им идеального порядка, преимущественно свойства силы, красоты и правды. Но это уже уступка, которую известное мировоззрение допускает в пользу противоположного мировоззрения; ибо оно само, так сказать, невольно сознает, что без подобных уступок в строгой последовательности, оно не может существовать по своей крайней нелепости и дикости....
Здесь, в этом воззрении, даже и в наиболее смягченном его виде, к которому, может быть – и несознательно, показывают как будто склонность некоторые из новейших мыслителей, проповедуется и становится основным законом прогресса – господство грубой силы и жестокости. Что взяло верх над другим, то и право, законно, свято и совершенно. Прав волк, задравший овцу, прав лев, растерзавший волка. Тот же закон прилагается и к прогрессу человеческой жизни. Правда в наши времена нельзя открыто проповедовать насилия и злодейства. Теорию насилия стараются прикрасить и подкрепить мыслью, заимствуемою совершенно из другой теории, что в жизни всегда берет перевес правая сторона над неправою, истина над ложью, зло над добром. Но это, во-первых, как мы уже говорили, не всегда оказывается правдой, а, во-вторых, это – мысль, не вытекающая прямо из рассматриваемой нами системы насилия и взаимного истребления, а заимствуемая ею из другого мировоззрения.
Впрочем, в наше время находятся и такие мыслители, которые чуть не прямо говорят, что прав мошенник, пользующийся неосторожностью честного человека, прав американский плантатор, угнетающий негра, правы пионеры европейской цивилизации, истребляющие туземных жителей Африки, Америки и Австралии, прав был бы и какой-нибудь новый Аттила, который бы сумел, подобно прежним временами поднять дикие орды и задавить европейскую цивилизацию, – и это, по смыслу теории, было бы полезно для прогресса и цивилизации человечества, и, напротив, по смыслу теории, виновата овца, пожираемая волком, виноват честный и мирный человек, поддающийся обману ловкого мошенника, или насилия грубого деспота, виноват негр, работающий на жестокого плантатора, виноваты слабые племена, истребляемые сильными. И по справедливости первые применяются, унижаются и истребляются последними, и человечество много приобретает от того, что слабое и незлобивое истребляется, а сильное и жестокое берет верх в жизни... Дальше, дальше от этой грубой, дикой, зверской теории непрестанной борьбы, насилия и взаимного истребления! Все, что есть лучшего в природе человеческой, восстает против нее. Это хула, клевета на жизнь, а не объяснение жизни...
§ VI
Есть и другие воззрения на жизнь, не менее резкие и мрачные. «Жизнь сама по себе есть зло, несчастье, страдание. Жизнь есть вечное проклятие, вечная ирония Высшей Судьбы. Жизнь есть пустая и глупая шутка, как весьма неумно сказал один из умных, впрочем, известных нам людей в минуту душевной невзгоды. Или жизнь – дар случайный, дар напрасный – судьбою тайной на казнь обречена, сказал другой известный нам умный человек, когда, по собственному сознанию, у него «сердце было пусто и празднен ум». Вот воззрение, которое, может быть, никогда не было формулировано серьезно философски, и не может быть удобным для строгой философской постановки по причине его крайней нелепости, но которое, тем не менее, все-таки высказывается нередко людьми, или на самом деле сильно измученными жизнью, или своим безнравственным и противоестественным образом жизни испортившими себе чувство жизни – в минуту крайней душевной невзгоды. А еще чаще подобное воззрение высказывается для фразы и щегольства такими людьми, которые только хотят казаться много изведавшими и разочарованными, в такие минуты, когда у них бывает в высшей степени сердце пусто, празден ум, или желудок испорчен и карман пуст.... Можно сказать, что люди, усваивающие себе подобного рода воззрения, сами отрицают свое право на жизнь; ибо зачем же им жить, если жизнь для них есть вечное зло, вечное страдание без всякой надежды лучшего исхода, и если для них всегда есть возможность избавиться от этого зла? Некоторые, до последней степени извратившие в себе лучший дар природы – чувство жизни, и на самом деле употребляют иногда не принадлежащее им право самовольно избавляться от жизни. Но большая часть таких, которые называют жизнь проклятием, злом и страданием для красоты речи и из желания озадачить других особенностью своих взглядов и стремлений, преспокойно едят, пьют, спят, веселятся, и пользуются всеми благами жизни иногда на счет благосостояния других, действительно утесняемых и несчастных людей. Таким образом, они собственною жизнью обличают и опровергают свой взгляд на жизнь. Фраза, что «жизнь есть пустая и глупая шутка» может иметь долю справедливости не в отношении вообще к жизни человеческой, а в отношении разве к личной жизни подобных отрицателей, которая у них, с хулою против жизни на словах и животным пользованием всякими благами жизни на деле, выходить действительно похожею на какую-то пустую и глупую шутку...
Жизнь сама по себе и неискоренимое чувство жизни, общее всем людям, сохраняющееся у человека в самые трудные минуты, не покидающее его до последнего истощения жизни, служит наилучшим обличением и опровержением того мрачного отрицательного взгляда, будто вся жизнь есть зло и несчастье. Несправедлив и односторонен тот взгляд на жизнь, что она есть высший идеал и полное счастье для человека. Но все-таки это, по крайней мере, доброе слово, выходящее из благодушного настроения, из светлого доверия, из чувства уважения и благодарности к жизни, благами которой все мы, в известной мере, пользуемся. В мнении, будто вся жизнь есть страдание и зло – более несправедливости – жесткой, злой, неблагодарной несправедливости. Все-таки в жизни счастья и добра больше, чем горя и зла, все-таки счастье и добро понимаются человеком как норма-идеал жизни, а несчастье и зло как уклонение от этого идеала... Легкомысленно и недостойно человека, всю жизнь смеяться и не задумываться серьезно над тем, что жизнь представляет недоброго; но еще более малодушно и недостойно благородной природы человеческой – всю жизнь плакать, жаловаться, роптать и не чувствовать того, что есть лучшего в жизни, и не быть благодарным за те счастливые мгновения, которых все-таки жизнь всякому человеку дает больше, чем несчастных.
Наконец, имеет ли этот мрачный взгляд на жизнь хоть какой-нибудь серьезный философски смысл, объясняет ли он сколько-нибудь тайну жизни?.. Мало сказать, что жизнь есть страдание и зло; но откуда же и зачем это страдание и зло, если идеал жизни есть счастье и добро? Неужели, в самом деле, можно представлять себе жизнь какою-то злою шуткой (иронией), или гневным проклятием Высшей Силы? Но за что же? или для чего? Прилично ли представлять себе злую иронию, или беспричинный гнев в той Высшей Силе, от которой произошла и зависит жизнь, как бы кто ни называл и ни представлял себе эту силу? Нет, это дерзкая и страшная хула и клевета не только на все, что есть лучшего в жизни, но и на все, что есть Высшего и Святого над жизнью. Не приведись никому дойти до такого состояния, чтобы от муки ли душевной или от праздности и пустоты умственной, позволить себе высказывать такие хульные и нелепые воззрения на жизнь, или отзывы о жизни!...
§ VII
«Может быть, уму человеческому и не нужно доискиваться смысла жизни; может быть в ней совсем нет никакого смысла. Может быть, вся жизнь есть бессмыслица, не существенность, призрак, сон, полный видениями и иллюзиями, то чарующими, то пугающими, но в которых доискиваться смысла и реального содержания так же трудно, как в грезах спящего или в бреду умо-исступленного. Может быть, и мое собственное существование есть мечта, и само стремление к решению вопроса о смысле жизни – иллюзия и бессмыслица». Странно с первого взгляда такое воззрение, а между тем оно несомненно существует и неоднократно высказывалось. Оно было последовательно развиваемо в целых религиозных системах некоторых народов востока, в целых научных системах наисерьезнейших философских умов. И нет ни одного факта не только в жизни человеческой, но и во всем Мире действительном, существование и смысл которого не были бы подвергаемы сомнению умом человеческим. Были люди, весь мир внешний называвшие призраком, произведением собственного человеческого я. Были люди, подвергавшее сомнению вопрос о своем собственном существовании. Были люди, говорившие, что может быть и существует что-нибудь, но что именно и как оно существует, никто этого знать не может, а наше так называемое познание о Мире есть призрак, иллюзия.
Можно подумать, что подобные воззрения высказывались исступленными умами в сумасшедших домах. Нет, говорим, они высказывались наисерьезнейшими, наикрепчайшими представителями новейшей европейской мысли, высказывались не мимоходом под влиянием дурного расположения духа, или в виде шутки – игры оригинального ума, – нет, серьезнейшим образом проповедовались в знаменитейших европейских университетах, – развивались в обширных и стройных системах, производивших обаяние на человеческую мысль, увлекавших за собою толпы последователей. Это может служить знаменательным свидетельством того, до каких странностей способен доходить ум человеческий, когда берется судить о предметах, выходящих за пределы его понимания... Это может также быть свидетельством того, как труден, как тяжел для человечества этот важнейший и существеннейший для него вопрос о смысле и цели жизни. Ибо не без причины, говорим, – не ради шутки, не из каприза серьезнейшие мыслители договаривались до таких странностей, когда задумывались над решением вопроса жизни. Их доводило до этих болезненных мыслей крайнее напряжение ума, сосредоточившего все свои силы, и искусственно отвлекавшегося от непосредственного чувства жизни при решении трудного вопроса. И их мысли не представлялись им болезненными, странными, уступленными, напротив казались самым строгим логическим выводом из наблюдения действительных явлений жизни, самым правильным определением серьезных отношений человека к жизни. И не только казались, но и на самом деле они были обоснованы и развиты строго логически. Ибо и на самом деле ум человеческий может доказать, если захочет, не только то, что весь мир внешний и наше познание о нем есть мечта или, по крайней мире, факт недоказанный и неясный, но и то, что наше собственное существование и самая мысль наша – иллюзия или факт сомнительной достоверности. Это также хороший показатель ненормального состояния и болезненного направления нашего ума, который, как мы уже говорили, заподозрить, подвергнуть сомнению и отвергнуть может всякую истину, всякий факт мысли и жизни, а вполне строго обосновать и прочно утвердить не может ни одной истины, ни одного факта жизни. Это тот ум, которым мы так гордимся, на который так надеемся, который мы привыкли считать верховным судьею и решителем всего не только подлежащего, но и не подлежащего его разумению, который нередко осмеливается так самоуверенно восставать против того, что выше его, противополагать себя самому уму Божию. Этот-то ум, мы говорим, и не в припадки только случайного исступления, а напротив в самом строгом логическом развитии своем, способен доходить до отрицания своего собственного и всякого другого существования...
Нужно ли серьезно опровергать это крайнее отрицательное воззрение на жизнь, – нужно ли серьезно доказывать, что жизнь не мечта, не призрак, не сон, а действительность? Не думаем. Сама жизнь и ее непосредственное чувство, ни на один момент не покидающее ни одного человека, – самое неопровержимое доказательство действительности жизни. И не может быть ни одного скептика, который бы не поддавался неотразимой силе этого доказательства. Сколько бы в теории ни сомневался кто в действительности внешнего Мира или своего собственного существования, или в достоверности своего познания о Мире и самом себе, на практике всякий скептик верит в эти первичные – так сказать – факты и аксиомы жизни и мысли, и живет, сообразуясь с своей верой, – есть и пьет, мыслит, желает и действует, не считая потребностей своей природы за иллюзии, чувствует удовольствие и неудовольствие, как действительное, а не призрачное удовольствие и неудовольствие, рассчитывает и соображает, находя в самом опыте основание и поверку для своих соображений, – прилаживается к обстоятельствам жизни, уверенный в действительном существовали внешнего Мира и в достоверности своих познаний о нем. Пора бы мысли человеческой и в теории оставлять такие странные представления о жизни, которые оказываются противоречащими самым основным фактам жизни и сознания... Жизнь есть несомненная действительность, а не призрак, не сон, не мечта.
§ VIII
Так, жизнь есть действительность, и поэтому, несомненно, должен быть и есть в ней какой-нибудь смысл. Но таково ли в ней положение самого человека, чтобы ему можно было понять или уловить эту тайну – сокровенный смысл жизни. «Жизнь есть громадный, необъятно сложный механический процесс, неизвестно когда, неизвестно как, неизвестно для чего приведенный в движение, но движущейся непрестанно по одним и тем же неизменным и всюду действующим законам. Личность человека среди бесчисленных рядов других существ занимает весьма незначительное место в этом громадном процессе, – и она увлечена общим движением, и в человеческой жизни непрестанно действуют и обнаруживаются те же самые законы, которым подчиняется все существующее. Увлеченный общим процессом жизни, человек ничего себе и представить не может вне этого процесса и законов, действующих в нем; ибо он сам движется в этом процессе и подчиняется его законам. Поэтому ему нечего и спрашивать себя о том, как, когда, для чего и надолго ли приведена в движение эта машина, – вопросы эти неразрешимы для него и потому бесполезны, у человека нет никаких данных для разрешения их. – Начало и конец бытия (если только оно имеет начало и конец) находится вне его наблюдения и опыта. Человек познает бытие только в его движении, среди которого и сам находится, – и потому только законы и условия этого движения доступны его наблюдение и опыту... Сущность вещей (если только в них есть какая-нибудь внутренняя сущность) недоступна человеку – бытие вещей открывается человеку в их отношениях между собою, и потому человеческому ведению доступны только отношения вещей. Поэтому человеку нужно однажды навсегда положить себе за правило – не тратить по-пустому времени, оставить неразрешимые и потому бесполезные вопросы и толки о внутренней сущности вещей – о начале и цели жизни, и изучать жизнь в ее действительном проявлении и движении, – изучать законы и условия этого движения, изучать взаимные отношения вещей. Нужно оставить всякие высшие умствования и мечтания, всякую метафизику и философию, и обратить исключительное внимание на факт, наблюдение, точнее эмпирическое познание».
Вот еще модное и ходячее между многими мыслителями нашего времени воззрение; мы высказываем его своими словами коротко, но кажется верно передаем смысл его. Наше время в истории развития человеческой мысли принадлежит именно к тем эпохам усталости, как бы некоторого уныния и упадка философской мысли, когда она, утомившись и ослабевши в бесплодном напряжении над решением высших вопросов жизни (а напряжение философской мысли перед нашею эпохой было весьма сильно, так что по временам действительно доходило как бы до некоторого помрачения и умоисступления), бежит от этих вопросов, старается отделаться от них, отвести глаза, забыть, уничтожить их, – возвратиться к обыденному внешнему смыслу жизни, и ограничить круг своего ведения наблюдением внешним явлений жизни. Подобной попытки самоуничижения человеческой мысли бывали и прежде после крайнего напряжения философской мысли, но никогда, как мы уже упоминали, не были успешны. Человечество никогда не может отделаться от этих вопросов, стереть, уничтожить их, не изменивши своей собственной сущности, не отказавшись от глубочайших стремлений своей природы. Напрасно говорить, что теперь безвозвратно прошло для человечества время высших философских умствований и метафизических вопросов. Так всегда думала всякая нефилософская эпоха, всякое подобное, рассматриваемому нами, враждебное философии направление.
Давным-давно и много раз объявляем был конец всяким высшим умствованиям и метафизическим вопросам. Но никогда это не сбывалось на самом деле. Отвергая в своих заключениях (по крайней мере, на словах) произвол мысли, настаивая на том, чтобы в суждениях человеческих всегда делалось заключение от факта к факту, рассматриваемая система, оставаясь верною своему методу, должна прийти и к тому заключению, что если человечеству, несмотря на советы многих мудрецов, никогда не удавалось прежде забыть и уничтожить своих высших вопросов и идеальных стремлений, то это не удастся ему и теперь, и вперед никогда не удастся. Философия, опирающаяся на факт, поставляющая сущность знания в изучении факта, должна признать, что существование высших вопросов о начале, смысле и цели жизни и идеальное стремление к разрешению этих вопросов есть глубочайший и неотразимый факт человеческой природы и жизни, гораздо более всяких других внешних фактов стоящий внимания и изучения. Странно, как система, питающая и высказывающая такое уважение к фактам, пропускает без внимания важнейший факт жизни – живую человеческую душу с ее глубочайшими стремлениями и требованиями. Стремления к разрешению высших вопросов о начале, сущности и цели бытия и жизни так глубоки и неотразимы в природе человеческой, что от них, при всем желании своем, не могут отделаться даже те самые мыслители, которые отрицают всякое значение этих вопросов, всякое стремление к метафизическим умствованиям. И прежний и нынешний материализм, совершенно отвергающий значение всяких высших вопросов, и не признающий в жизни никакого внутреннего сокровенного смысла, кроме того, который сказывается во внешних явлениях, – и нынешний так называемый позитивизм, справедливо признающий эти вопросы недоступными и неразрешимыми для человека, только выводящий отсюда поспешное и неубедительное для природы человеческой заключение, что человеку нужно совсем оставить эти вопросы, – они все-таки сами никак не могут удержаться от того, чтобы не сказать своего слова по поводу этих вопросов. При всей их вражде ко всякой метафизике, ко всяким высшим мировоззрениям и системам, у них есть своя метафизика, свои Мировоззрения и системы...
Но только какая это грубая метафизика, какие узкие и бедные по содержанию, не стройные по форме и развитию (не говорим уже – обидные для человеческого достоинства и опасные для нравственности) мировоззрения и системы!.. Одно из них наиболее ходячее мы уже высказали. «Бытие – сложная машина, жизнь – никогда не останавливающийся механически процесс». Здесь решение всему. Но мы не можем удовлетвориться этим ответом. Кто же устроил эту машину, или как она устроилась? Откуда взялся материал для устройства, и каким образом этот материал сложился в правильные формы? Как пришла машина в движение, и кто предписал законы этому движению? Имеет ли это движение правильность и смысл, или оно совершенно случайно, беспорядочно и бессмысленно? К чему направляется это движение, какой будет конец всему, или это движение без смысла и направления, без конца и цели – случайность, хаос, путаница, бессмыслица? Наконец, каким образом в этом бездушном механизме является духовность, жизнь, сознание, свободное расположение и действие? Но может быть, все это только так кажется? Может быть, и душа есть только механический снаряд, и жизнь – случайное соединение и разложение механических и химических элементов? Может быть, и самое сознание есть только функция известным образом сложившейся материальной массы, и наше свободное расположение и действие – вовсе не свободное расположение и действие, а необходимый и неизбежный результат внешних давлений и влияний? Может быть, я только незначащая спица в большой колеснице жизни, вместе с другими колесами необходимо увлекаемая в известную сторону общим движением колесницы, неспособная ни сойти с своего места, ни переменить своего движения, ни дать направления общему движению, и мне только кажется (хотя неизвестно, почему же кажется), что я живу самостоятельною жизнью, свободно мыслю, движусь, и действую? Так именно или почти так и рассуждают последователи известной системы, желая оставаться верными себе. Тяжело, мертво, противно, бессмысленно и!.. Жалко видеть, как люди мыслящие унижают себя ниже бессловесных животных, приравнивая себя к вещам бездушным, – люди, желающие мыслить свободно и благородно проповедуют систему грубого бессмыслия и нравственного безразличия. Нужно надеяться, что подобные увлечения не могут иметь надолго прочного влияния между людьми. Людям слишком дорога своя душа, своя мысль, своя воля, чтобы они стали отказываться от души, мысли и воли, и это отречение даже возводить в принцип жизни. Неотразимое убеждение в действительности собственного сознания, хотя и несовершенно изъятого от внешних явлений, в действительно самоопределяющейся воле, хотя и ограниченной внешними условиями, человек носит в себе самом; и проявления и доказательства этого сознания и этой воли всякий чувствует на каждом шагу в своей жизни. И нет человека, который бы не верил в свою мысль и в свою волю, и не жил бы всю жизнь этою верой, – нет таких людей, говорим мы, не исключая в своем положение и самых крайних материалистов, отвергающих всякую духовность и всякую свободу. Ибо и они на практике в жизни признают то, что отрицают в теории на словах; ибо и они на самом деле верят в духовность и жизнь, в свободную мысль и волю иногда гораздо более, чем иные последователи противоположных им воззрений. И нужно быть способным слишком отрываться от факта и жизни, чтобы во имя уважения к факту жизни, отрицать самую жизнь, – и нужно приучиться слишком лукавить умом и словом, чтобы в теории на словах совершенно отрицать то, что всегда исповедуется на деле в жизни...
§ IХ
Но довольно. Верно, в памятниках произведений человеческой мысли не найти нам удовлетворительного ответа на наш вопрос о смысле и цели жизни. Мы рассмотрели наиболее известные воззрения на жизнь, существования в роде человеческом, развивавшиеся в замечательнейших религиозных и философских системах, и под теми или другими формами, с теми или другими оттенками и изменениями находящиеся, можно сказать, почти постоянно в обращении между людьми. Как все они поверхностны, односторонни, узки, не соответственны самому простому, непосредственному пониманию жизни! Как многие из них мрачны, жестки, тяжелы, обидны для человеческого достоинства, опасны для человеческой нравственности! Долго ли человеческая мысль будет бесплодно напрягаться и мучиться над решением этого вопроса, не имея сил ни оторваться от него, ни удовлетворительно разрешить его, – долго ли будет она, в своем непрестанном стремлении – открыть и сказать новую великую истину, опять и опять возвращаться к старым неправильностям и заблуждениям?
А между тем, людям давно открыто одно такое воззрение на жизнь, которое разрешает главнейшие трудности, устраняет существеннейшие противоречия рассматриваемого нами вопроса, и уясняет его, по крайней мере, на столько, насколько это возможно и нужно для наших существенных потребностей. Это воззрение не умом человеческим придумано и составлено. Ум человеческий, как это можно видеть из самостоятельных его опытов в исследовании тайны жизни, – не может решить этого вопроса. Это естественно уже потому, что ум человеческий сам поставлен на определенное место в кругу бытия, и непрестанно увлекается процессом жизни; поэтому он не может с своей точки зрения ничего видеть вне этого процесса, – он не может обнять и охватить мыслью неизмеримой области бытия. Ум человеческий не творец и не владыка мироздания, – он не был свидетелем устройства Мира и не знает, к чему направлена его жизнь; поэтому, имея возможность изучать и познавать мир в его существующем состоянии и в его внешних проявлениях, ум человеческий не может сказать ничего определенного о начале, внутренней сущности и конечной цели миробытия. Не говорим уже о том, что ум человеческий, как это опять видно из беспристрастного наблюдения над его деятельностью, находится не совсем в нормальном и здоровом, но в каком-то разбитом состоянии, и поэтому не может светло и правильно отражать в себе сущности вещей. То воззрение, о котором мы говорим, дано человеку Высшим Умом – Тем Умом, Который сотворил и поддерживает все существующее, и Которому поэтому в совершенстве известны начало, сущность и конечная цель всякого бытия. Мы разумеем то воззрение на жизнь, которое дано человеку в Божественном откровении – христианское мировоззрение. Что это мировоззрение не умом человеческим придумано, а действительно свыше дано человеку для озарения его жизненного пути, – это доказывается как несравненным внутренним его превосходством пред всеми произведениями ума человеческого, беспримерным влиянием на жизнь частных людей, народов и целого человечества, так и самою историею его происхождения, бесчисленными знамениями сверхъестественной Божией Силы, бесчисленными свидетельствами величайших, благороднейших, нравственнейших личностей в роде человеческом, живших и умиравших во имя этого великого мировоззрения.
Это мировоззрение вам давно и должно быть хорошо известно. Это то мировоззрение, которое вероятно почти всем из вас внушали с раннего детства добрые матери и отцы, воспитательницы и воспитатели, научая вас, как благоговейно слагать персты и произносить первые священные слова в молитве. Это то воззрение, которым живут кругом вас неисчислимые миллионы людей, и в котором они находят свет, нравственную опору и утешение в самых трудных обстоятельствах жизни. Это то мировоззрение, которое спасло человечество от духовного мрака и нравственной гибели, и которое поэтому с таким восторгом принято было человечеством, что целые тысячи благороднейших личностей готовы были идти на смерть для того, чтобы засвидетельствовать пред заблуждавшим миром божественную истину этого мировоззрения. С большею или меньшею степенью искренности и сознательности вы приучились относиться с уважением к истинам, открывающимся в нем, как к высшим священным истинам. Вы знаете, что эти истины необходимы человеку для спасения, для жизни будущей. Но есть, может быть, некоторые между вами, которые слово «спасение» понимают в исключительном и неопределенном смысле, которые думают, что то, что важно и дорого человеку для жизни будущей, мало имеет отношения к настоящей жизни. Может быть, немногие из вас надлежащим образом могут понимать и ценить, какой свет, какая животворная сила, какая твердая нравственная опора и в настоящей жизни дается человеку религиозным христианским мировоззрением. Нужно много жить и уметь глубоко понимать жизнь, нужно много думать, и думать серьезно и искренно – не ради препровождения времени или упражнения процесса мысли, а для уяснения себе существеннейших вопросов и задач жизни, нужно или самому испытать те тяжкие колебания, сомнения и мучения, какие приходится испытывать человеку, силящемуся прояснить для себя тайну жизни, или по крайней мере знать и понимать, как испытывают эти колебания и мучения другие люди, – разумеется не те, которым все равно – иметь такие или другие убеждения или никаких не иметь, и не те, которые, по мелкости душевной, раз привязавшись к известной, хотя бы и очевидно неправильной и односторонней мысли, с предубеждением отвращают свои глаза от всего, что не подходить под нее, а те, которые искренне и горячо заботятся о том, чтобы составить себе правильные убеждения; нужно уметь понимать и ценить, как важен для человека этот процесс внутренней жизни, чтобы полнее представить себе, какое великое благо для нас – наша святая христианская Вера. Истинно, истинно говорю вам, чем больше живешь, чем больше всматриваешься в жизнь, чем больше испытываешь в жизни, чем серьезнее думаешь о жизни, чем глубже входишь в самого себя; тем более научаешься ценить и понимать великую истину христианского воззрения на жизнь.
Оно просто на вид, это воззрение, – и просто по своей сущности, т. е. истина его без особенных умствований дается всякой не ослепленной пристрастиями и предрассудками душе, и поэтому ее могут усваивать себе и образованные и необразованные, и сильные и слабые, знатные и не знатные женщины и дети. Оно не ослепляет наших глаз блеском особенно смелой оригинальности и необычайно хитрого построения – подобно разным философским системам, из которых иные как будто являлись в мир не столько за тем, чтобы просветить, укрепить и утешить людей, а скорее затем, чтобы удивить, озадачить и ослепить их. По этой безыскусственной простоте и естественности своей, по этой общедоступности и общеприменимости, иным умам, слишком привыкшим к внешнему блеску и хитрости, из какого-то умственного аристократизма любящим думать не так, как думают другие люди, по простоте и общедоступности своей христианское мировоззрение кажется не довольно строгим, не довольно глубоким и высоким, не довольно философским. Но нужно внимательно и беспристрастно вникнуть в глубокое содержание истин, открывающихся в этом воззрении, в их поразительную стройность и согласие между собою, так что каждое отдельное положение находится в связи со всеми другими, ими поясняется и подтверждается, и само в свою очередь служит к прояснению и подтверждена всего учения, – в особенности нужно обратить внимание на глубочайшее соответствие открывающихся здесь истин с потребностями души и действительными показаниями человеческой жизни, нужно сравнить эти истины с теми поспешными, незрелыми, односторонними и крайне отвлеченными от жизни ответами на жизненные вопросы, которые даются в других так называемых самостоятельных, собственных, умом человеческим выработанных, воззрениях и системах, – чтобы видеть, какая по истине высокая, глубокая, светлая и жизненная философия заключается в нашем христианском мировоззрении.
Правда, в нем есть довольно неясного для нас, в нем есть тайны; многое из них проясняется человеку по мере прояснения его собственного ума и очищения сердца, но многое навсегда остается тайною. По крайней мере, христианское мировоззрение и не старается обольщать человека несбыточною для него надеждою всеведения, которая так легко переходит в крайнее разочарование и скептицизм относительно возможности всякого ведения; оно не старается выдавать человеку непостижимого за понятное, как это делается в других философских системах, и тайну так и называют тайною. Оно прямо открыто и совершенно согласно с сознанием и опытом самой души человеческой указывает человеку, что он может узнать и сделать собственным умом, и в чем ему необходимо нужно для собственного блага довериться Высшему, Совершеннейшему Уму. И ум человеческий, который видит много непонятного для себя и в обыкновенных явлениях жизни, который для себя самого во многих отношениях есть тайна, может ли требовать того, чтобы для него все было ясно в самых высших и глубочайших вопросах жизни, где конечное – так сказать – соприкасается с бесконечным, и ум человеческий входит в общение с умом Божественным? Но самая светлость, высота и жизненность тех истин нашей веры, которые имеют непосредственное, ближайшее и понятное нам самим отношение к жизни, и в то же время их теснейшая связь с теми высшими истинами, которых непосредственного отношения к жизни мы не видим и не понимаем, помимо всяких других доказательств и свидетельств – одно это может служить для нас ручательством светлости, высоты, жизненности и этих последних сверхъестественных истин, и убеждать нас в необходимости и спасительности доверия к ним со стороны человека. Наконец, что еще обращает на себя особенное внимание в нашем христианском мировоззрении (с его, так сказать, философской стороны, не говорим о нравственно-жизненной, с которою даже и сравниваемы быть не могут никакие другие мировоззрения), это необыкновенная всеобъемлемость и, так сказать, беспристрастие христианского воззрения ко всяким другим воззрениям. Христианское мировоззрение, по сущности своей хотя и не есть произведение человеческого ума, однако оно не становится в такое исключительное враждебное отношение к другим мировоззрениям, составленным умом человеческим, в каком они находятся между собою. Оно стоит выше всего этого, оно не отрицает и не осуждает безусловно ни одной искренней и честной работы человеческого ума; – все истинное, разумное, жизненное, что только есть в различных философских и даже религиозных системах, обнимается им, и отвергается только крайнее, одностороннее, произвольное, ложное и вредное.
Мы не имеем возможности и надобности излагать и раскрывать здесь в полноте и целости христианское религиозное учение. Припомним кратко только те частные черты его, которые имеют ближайшее отношение к затронутым нами выше вопросам человеческой души и жизни, тем вопросам, которые составляют вечный предмет недоразумений и противоречий во всех других мировоззрениях и системах, силящихся объяснить тайну жизни без пособия Божественного откровения.
Х
Главные положения, раскрывающиеся в трактате о жизни:
I Вопрос о смысле и цели жизни есть важнейший вопрос для всякого человека. Этот вопрос неотразимо стоить пред сознанием людей во все времена, пред всеми человеческими поколениями, на всех ступенях человеческого развития. Над разъяснением этого вопроса работали глубочайшие и благороднейшие умы. Решения этому вопросу в разные времена давались очень разнообразные: но единственное, твердое и успокоительное разрешение ему дается Божественным Откровением.
II Жизнь не есть наслаждение и веселый пир. Эвдемонистически-животное отношение к жизни разрушается самою жизнью.
III. Жизнь человеческая в настоящем ее состоянии не есть чистое осуществление высших идеалов истины, добра, красоты, правды, любви... Слишком возвышенный, но фальшивый, идеалистически взгляд на жизнь вызывает множество противоречий и разочарований опять в самой же жизни – личной и общественной.
IV. Нельзя успокоиться и на том оптимистическом воззрении, что хотя жизнь отдельных людей, поколений и народов представляет много ненормального и несчастного, но в целом – общее течение жизни человечества представляет будто бы гармонию и совершенство, постоянный прогресс, постепенное приближение к осуществлению высших идеалов истины, добра и счастья, которые наконец и будут вполне достигнуты человечеством в отдаленнейшие времена. И в этом взгляде много преувеличенного и фальшивого. Не всякая историческая эпоха является эпохою прогресса; прогресс человечества в различные исторические эпохи представляет односторонние направления; умственный и технический прогресс часто не соединяется с нравственными. И вообще прогресс исторически не дает твердого ручательства в постепенном и неуклонном приближении человечества к идеалам истины, добра и счастья, а тем более в полном осуществлении этих идеалов в жизни хотя бы и в отдаленнейших человеческих поколениях. Если бы в конце концов это и было достигнуто в каком-либо отдаленнейшем идеальном поколении, едва ли это могло бы служить утешением для поколений предшествующих, живущих, страдающих, заблуждающихся и сходящих с исторического поприща далеко не в идеальном состоянии. При настоящих ненормальных условиях человеческой жизни люди даже и представить себе не могут такого идеального состояния жизни.
V. Жизнь человеческая в настоящем ее состоянии несомненно представляет смешение и борьбу явлений истины и заблуждения, добра и зла, удовольствия и страдания, борьбу оканчивающуюся для всех людей смертью. Но несправедливо было бы отсюда выводить такое заключение, будто и сам основной закон жизни и ее внутренний смысл и конечная цель заключаются в противоречии и борьбе. Дуалистические и пессимистические учения о жизни противоречат коренным логическим требованиям разума, лучшим стремлениям и чаяниям человеческого сердца и могут сопровождаться в практической нравственной жизни самыми дурными применениями.
VI. Тем более поверхностны и несправедливы такие суждения о жизни, будто жизнь в самой сущности и основе своей есть зло, несчастье, страдание, вечное проклятие – вечная ирония Высшей Судьбы, пустая и глупая шутка дар случайный и напрасный... Такие суждения о жизни если и высказывались иногда умными людьми, то только в смысле необдуманной и неосторожной фразы или под влиянием каких-либо случайных ненормальных болезненных впечатлений и настроений; серьезного значения им, конечно, придавать нельзя.
VII. Не могут также иметь серьезного значения такие представления о жизни, будто вся жизнь есть только иллюзия, призрак, мираж, сон. Такие представления появляются в связи с древними пантеистическими учениями и некоторыми новыми, крайне идеалистическими философскими системами, запутывают в противоречиях вопрос о жизни и находят себе опровержение в живом непосредственном сознании человеком своего собственного существования и существования внешнего Мира.
VIII. Наконец не могут быть признаны состоятельными учения новых материалистов, будто жизнь есть только, подчиненный закон необходимости, материальный, механически процесс, в котором нечего и искать внутреннего духовного смысла или каких либо высших целей, – или учения позитивистов, что нам могут быть доступны лишь внешние явления и отношения жизни, а потому будто нечего и задаваться вопросами о внутренней сущности, смысле и цели ее. Такие вопросы только на время, при упадке философской мысли или грубо материальном направлении жизни, могут быть заглушаемы и отстраняемы в человеческом сознании, но никогда не могут быть заглушены и устранены в нем окончательно.
IX. Единственное, твердое и успокоительное разъяснение вопроса о жизни дает учение христианское, основанное на Божественном Откровении. В этом учении обнимаются и утверждаются все лучшие идеи – все отдельные крупицы истины, заключающиеся в других человеческих учениях о жизни, и устраняются крайности, противоречия, произвольные и ложные измышления этих человеческих учений. В христианском учении наилучшим образом разъясняются важнейшие существенные стороны вопроса о жизни, издавна затрагивающие человеческую мысль и чувство, примиряются мучительнейшие недоразумения, затруднения и противоречия, – и все это вполне удовлетворительно для разума, успокоительно для чувства и согласно с показаниями самого жизненного опыта.
X. Изложение и раскрытие христианского учения о смысле жизни.
XI. Практические выводы и применения.
XII. Главные положения.