Постмодернистская религиозно-философская библиотека - Спасский А. А. Эллинизм и христианство.

Спасский А. А. Эллинизм и христианство.

: Патрология; 13 Май 2023

Содержание

От Издательства

Эллинизм и христианство. История литературно-религиозной полемики между эллинизмом и христианством за раннейший период христианской истории (150–254)

Глава I. «Октавий» Минуция Феликса как первый полемический опыт Глава II. Лукиан Самосатский и его отношение к христианству Глава III. Цельс и Ориген Глава IV. Христос в изображении Цельса Глава V. Эсхатология христиан Глава VI. Христианство в его историко-практическом выражении Глава VII. Ориген и его апология против Цельса Глава VIII. Полемика Цельса против иудейства и апология Оригена Глава IX. Христос в изображении иудея и Оригена Глава X. Христос с точки зрения иудеев, отказавшихся от закона и вступивших в число последователей Иисуса Глава XI. Христианская теология (Снисхождение Бога в мир) Глава XII. Платон и Ориген Глава XIII. Христианство в его историко-практическом выражении Глава XIV. Христианство и римская религия Глава XV. Апология Оригена: ее достоинства и недостатки

От Издательства

«Эллинизм и христианство» – последний значительный труд проф. А.А.Спасского, задуманный им с необычайным размахом («...полной и всеобъемлющей истории религиозно-полемической литературы между эллинизмом и христианством еще не существует, этим и объясняется предпринимаемая здесь попытка дополнить существующий в науке не достаток»)1, с привлечением самых последних достижений церковно исторической науки и новооткрытых памятников древнехристианской письменности. К несчастью, тяжелая и неизлечимая болезнь автора (прогрессирующий паралич мозга) и его преждевременная кончина 8 августа 1916 г. в возрасте 50-и лет воспрепятствовали исполнению поставленной научной задачи в полной мере. Первые статьи этой обширной работы появились в июньской книжке «Богословского Вестника» за 1912 г., последняя – в июль-августовской в 1913 г. В том же 1913 г. А.А.Спасский из-за ухудшения состояния здоровья прекращает самостоятельные работы по церковной истории, продолжая возглавлять кафедру древней церковной истории Московской Духовной академии и читая лекции по общей церковной истории вплоть до осени 1915 г. Свою задачу А.А.Спасский успел выполнить только наполовину: им исследованы памятники литературно-философской полемики между язычеством (эллинизмом) и христианством во II и III веках, а именно – диалог «Октавий» Минуция Феликса, сатирические сочинения Лукиана Самосатского и знаменитая апология Оригена «Против Цельса» (эта последняя часть труда – не только самая значительная по своему объему, но и самая замечательная по степени разрешения поставленных в ней вопросов). Однако, вне всяких сомнений, это нисколько не уменьшает ценности самой работы даже в том ее виде, в котором она увидела свет в отдельном издании 1913 г.

Анатолий Спасский в своей работе делает много ценных и интересных наблюдений. В частности, говоря об «Октавии» Минуция Феликса, он делает следующий вывод: «Догматический элемент в нем совершенно отсутствует, никаких цитат из Евангелия не встречается, и о Христе он говорит только мимоходом. Это морально-философская религия, основанная на стоической системе в ее лучших представителях... и то учение о Боге и Его Логосе, выдаваемое под именем христианского... есть только воспроизведение основных тезисов стоической теологии. Теоретическая противоположность между христианством и эллинизмом почти исчезает. Все выдающиеся философы древности, учившие о начале вещей, Боге и мироздании, высказывали те же самые воззрения, какие проповедует и христианство»2. Этот вывод чрезвычайно важен для понимания взаимоотношений эллинизма и христианства. Даже такой насмешник и циник, как Лукиан Самосатский, при ближайшем рассмотрении своих сочинений не обнаруживает явного нерасположения к христианам, большинство сатирических стрел направляя в сторону языческого культа. Настоящими врагами христианства были сознательно исповедующие язычество эллинские философы, такие как Цельс, написавший «Истинное слово» против основных положений христианства и хорошо знакомый не только с христианской литературой того времени, но и с Ветхим Заветом. Здесь полемика «переходит в самую глубь мистических и религиозных вопросов, когда оба миросозерцания, эллинистическое и христианское, выступают во всей своей цельности и ведут полемику на почве центральных и глубочайших вопросов бытия и жизни... Интерес к полемике усиливался еще тем обстоятельством, что здесь в беспощадную борьбу вступили две равноправные силы, одинаково усвоившие всю культуру своего времени, изучившие философию и все мистические предания защищаемых ими религий»3. Неслучайно апологии Оригена посвящено 2/3 книги А.А.Спасского. Цельс стремится обосновать тот основной тезис своей полемики, что в христианстве нет ничего нового, кроме учения о воплощении Бога Слова в человека и воскресении тела, что абсурдно и неприемлемо не только с позиций античной философии, но и здравого смысла, все же остальное, о чем проповедует христианство, заимствовано им из эллинизма. Что еще важно, так это то, что Цельс и сам отрицает наивную веру язычников и поклонение идолам. «Главным орудием в его борьбе служит логика, и в этой области он оригинален и почти непобедим. В своей полемике с христианами он является последовательным и настойчивым апологетом эллинизма и, если можно так выразиться, апостолом его, и от христиан он ничего другого не желает, кроме того, чтобы они свои воззрения как-нибудь согласовали с эллинизмом»4. Собственно говоря, по мнению А.А.Спасского, настоящая полемика между эллинизмом и христианством только и начинается с появления «Истинного слова». Необходимость его опровержения была столь очевидной, что заставила почти через сто лет спустя написать апологию христианства лучший ум того времени – Оригена. Поэтому, повторимся, апология Оригена «Против Цельса» заслуживает самого полного внимания читателей книги «Эллинизм и христианство». Но в книге затронуты и более важные проблемы. Скажем несколько слов о самой главной.

Совершенно очевидно, что взаимоотношения эллинизма и христианства, взятые в их не просто исторической перспективе, но, выразимся несколько неопределенно, в их метафизической глубине, никогда не перестанут быть предметом самой живой научной дискуссии. Непредвзятый исследователь, подойдя к этому вопросу со всей серьезностью и ответственностью, не может не признать стремительной эллинизации христианства уже в самые первые века существования этой новой (по древним меркам) богооткровенной религии, что, впрочем, вполне согласуется с основами самого христианства – спасти каждого человека, привести всех к поклонению истинному Богу, для чего нужно убедить каждого конкретного человека в истинности христианского благовестия, отвратить его от почитания ложных богов, т. е. необходимо говорить на понятном ему языке. Систематизация и уточнение основных понятий христианства, не желающего остаться в рамках иудео-христианства, могли произойти (и произошли) только на почве эллинизма, бывшего тогда единым общечеловеческим культурным и политическим пространством. Религия воплощенного Логоса – это эллинское христианство. Как сказал об этом С.С.Аверинцев: «Античная компонента христианской культуры есть... исторический факт, легитимированный временем (а для православного – и авторитетом Отцов Церкви)». И не может быть никакой «деэллинизации христианства», как не может произойти в реальной жизни абстрактного возвращения к неким древним формам. У тех же, кто пытается это делать, «возникает желание выделить собственно христианскую субстанцию из ее исторических связей с античными компонентами... Проблема, однако, в том, что только либеральный протестант типа Гарнака может позволить себе призывать оставить историческую реальность христианства ради интеллектуальной утопии. Где оно конкретно в наличии, это христианство, свободное от слишком тесных связей с оспоренными культурными формами?»5 Заметим еще, что если раньше подобный тип обращения в христианство, когда живое религиозное чувство несло человека по жизни и за ее пределами на двух крыльях – вере и разуме, был более свойственен образованному классу, то и сегодня наблюдается схожая ситуация. По миновании времен принятия народами (племенами) веры своих вождей, религиозный выбор каждым делается осознанно и самостоятельно (или же не делается вовсе – что тоже есть акт личностной воли, равный, правда, безволию), для чего и в наши дни христианству нужна внятная, осмысленная проповедь благовестия истины – проповедь, столь ярко и убедительно звучавшая в первые века новой эры.

А.А.Спасский, что наиболее вероятно – в связи с обострением болезни (все последние годы его мучила страшная головная боль), не успел тщательно подготовить текст книги для печати даже в журнальном варианте (отдельное издание 1913 г. полностью повторяет статьи из «Богословского Вестника» 1912–1913 гг.). В настоящем издании все опечатки, описки, обрывы во фразах и явные ошибки в грамматических конструкциях по возможности исправлены. Приведена в единый порядок система сносок. Проставлены правильные ссылки на книги Священного Писания, зачастую цитировавшегося автором по памяти (отредактированы и сами цитаты). Переводы классических авторов, включая и Оригена, сделанные самим А.А.Спасским, выправлены и уточнены. Внутренняя структура текста более строго упорядочена по главам и разделам. Издательство надеется, что все это облегчит чтение книги, позволив с большей пользой усвоить то главное, ради чего она и написана, и издана – ее содержание.

Среди тех разнообразных и многосложных отношений, в какие вступила философия и религия эллинизма с вновь народившимся религиозным течением, постепенно охватившим собой всю культурную Европу, одна сторона по важности вопроса и сравнительной полноте сведений привлекает к себе особое внимание. Мы имеем в виду те памятники религиозно-литературного характера, какими обменялись представители эллинизма и христианства за древнейшую эпоху христианской истории и которые сохранились до нашего времени. Изучение этих памятников вскрывает перед нами новую и полную захватывающего интереса струю в той сложной области, которая обыкновенно именуется понятиями христианства и эллинизма, взятыми в их историческом взаимодействии. От внешней поверхности жизни, от случайных и хронологически упорядоченных фактов она вводит в самую таинственную, но всецело определяющую собой существо человека сферу – в сферу религиозных вопросов и загадок и решает кардинальный для того времени вопрос: чья вера «лучше» и с какой религией человек становится ближе к Богу?

Современная западная наука очень богата отдельными исследованиями, этюдами, брошюрами и журнальными статьями, можно сказать, всесторонне исчерпывающими поставленную проблему. Но вся эта разнообразная и разноязычная литература занимается изучением лишь отдельных фактов из истории литературно-религиозной полемики между эллинизмом и христианством, сосредоточивает свое внимание преимущественно на одном историческом проявлении его, и в этом отношении имеет несомненную ценность. Но полной и всеобъемлющей истории религиозно-полемической литературы между эллинизмом и христианством до сих пор еще не существует6, этим и объясняется предпринимаемая здесь попытка дополнить существующий в науке недостаток. Сохранившиеся до нас сведения, имеющие ближайшее отношение к намеченному вопросу, не представляют собой лишь ряд хронологически упорядоченных фактов. Изображаемый в них в полемическом отношении круг философских идей и религиозных чувствований развивается в историческом порядке. С одной стороны, и христианство в своем историческом осуществлении раскрывает себя перед эллинским миром с различных сторон, сначала обращая на себя внимание его только внешними своими проявлениями, а затем по мере своего распространения среди культурного языческого общества, все более или менее обнаруживает перед ним свое внутреннее религиозное существо. В свою очередь, и каждый эллинский полемист обсуждает христианство с точки зрения своих религиозных и философских воззрений, которые тоже не остаются на своем месте, а подлежат тому же процессу развития. Почерпая свой исход сначала в ряде внешних поверхностных наблюдений, объекты полемики постепенно изменяются и переходят к важнейшим вопросам бытия и жизни. Воспроизвести этот последовательно-исторический процесс развития литературно религиозной полемики между эллинизмом и христианством и составляет ближайшую задачу предлагаемого здесь исследования.

* * *

См.: Спасский А. А. Эллинизм и христианство, наст. издания

Спасский А. А. Эллинизм и христианство, наст. издания

Там же

См.: Аверинцев С.С. Таинство милости// Преп. Исаак Сирин. О божественных тайнах и о духовной жизни. СПб., 2003. С. 247

Исключая Kellner. Hellenismus und Christenthum oder geistliche Reaction der antiken Heidenthums gegen Christenthum . Coin., 1866, – устаревшее до нашего времени, но не утерявшее всякого значения, и ничтожную по содержанию брошюру Alm’a. Die Urtheile heidnischen und judischen Schrift steller der vier erster christliche Jahrhunderte iiber Iesus und die Christlen. Leipzig,. 1864. Существующая на русском языке литература относительно намеченной темы исчерпывается отдельными трудами Алфионова. Император Юлиан и его отношение к христианству. Казань, 1877, и Вишнякова. Император Юлиан и литературная полемика с ним св. Кирилла в связи с предшествовавшей историей литературной борьбы между христианами и язычниками, Симбирск, 1908. Цитируются только те исследования, которые были под руками автора и изучены им

Глава I. «Октавий» Минуция Феликса как первый полемический опыт

1. Ненависть к христианскому имени и причины ее появления: а) столкновение между христианами и язычниками на религиозной почве; б) сепаратизм христиан в отношении к общественной жизни и его последствия; в) коренное различие в самом понятии о религии. 2. Эпоха Антонинов и ее значение в истории Римской империи и христианства. Появление первых полемических трудов против христианства и их хронология. 3. Диалог Минуция Феликса «Октавий» и его литературная концепция. Фронтон; его биография и значение в истории латинской литературы. Мотивы, побудившие Фронтона выступить против христиан. Анализ речи Фронтона и ее историческая оценка. 4. Минуций Феликс и его апология христианства. Космологическое доказательство бытия Божия. Воззрения древних философов на начало сущего и согласие их с христианским учением. Обличение язычества: естественное, т. е. человеческое происхождение богов; характеристика римских богов и их значение для римского государства: гадания и оракулы. Демонология и ее значение в религиозном миросозерцании христиан. Апология христианства: опровержение обвинений христианского общества в разврате и преступлениях, совершаемых ими в богослужебных собраниях; защита их от упрека в отсутствии храмов и изображений Божества; учение христиан о конце мира и будущей жизни и апология его. Протесты против учения о судьбе и опровержение всех других обвинений, предъявляемых против христиан. Характеристика Минуция Феликса как апологета.

Языческие писатели и христианские апологеты единогласно свидетельствуют, что первое появление и распространение христианства в греко-римском обществе встречено было со стороны последнего единодушной ненавистью к самому имени христиан. И эта ненависть не составляла собой принадлежности только низших слоев общества, не способных подняться на высоту религиозно-нравственных требований христианства и по-своему перетолковывавших особенности христианской жизни и поведения: она проникала собой все классы общества и одинаково сильна была как у простолюдина, готового верить всяким грязным рассказам о христианах, так и у образованного римского чиновника, самолично исследовавшего вопрос о новой секте. Из языческих писателей, кажется, один только Эпиктет обмолвился добрым словом о христианах, рекомендуя философам такое же отношение к тиранам, какое он наблюдал у галилеян7. Все же прочие писатели, которых читали несравненно чаще, чем Эпиктета, говорят о христианах не иначе, как с величайшим презрением и откровенной ненавистью. Так, например, Тацит – этот либерал и моралист среди римских историков – без всяких оговорок называет христиан «ненавистными за их мерзости людьми» и самое христианство ставит в ряду тех «гнусностей и бесстыдств», которые отовсюду стекаются в Рим и здесь широко прилагаются к делу (Anall. XV, 44). Вифинский чиновник Плиний, под пыткой допрашивавший многих христиан, заявляет, что он ничего не нашел у них, кроме грубого и безмерного суеверия8. В сочинениях Светония, Апулея и др. христиане изображаются как зловредная, бесстыдная секта людей, для которых нет ни божественных, ни человеческих законов.

Со своей стороны, и апологеты христианства нимало не скрывают, что общественное мнение решительно настроено против защищаемого ими класса людей. «Вы ненавидите нас, как самых отчаянных злодеев», – говорит Татиан в своей речи к эллинам (Or. ad Graec. Cap. 25). «Ненависть к христианскому имени, – пишет Тертуллиан, – у большинства людей так сильна, что они, даже хваля христианина, вменяют в преступление имя его: «Кай, – говорит один, – хотя и добродетельный человек, но христианин!» «Удивительно, – замечает другой, – как такой умный человек, как Люций, сделался христианином» (Apol. Сар. 3). «Сколько раз, – продолжает тот же апологет, – народ бросал в нас камнями и зажигал наши дома, даже трупы христиан извлекаются из гробов, чтобы надругаться над ними» (Apol. 1, 31).

Где же лежал источник этой всеобщей ненависти языческого мира к религии любви и всепрощения? Всего менее эту ненависть можно объяснить теми слухами о тайных христианских собраниях, какие широко распространены были в греко-римском обществе первых трех веков христианства. Как известно, христиан обвиняли в едении человеческого мяса, подобно Фиесту, и гнусных эдиповских кровосмешениях (Athenag. Supplicatio pro Christian. Cap. 4), но самые эти слухи, будучи никем не проверены и ничем не доказаны, могли держаться в языческом обществе лишь благодаря ненависти к христианам, благодаря тому, что в общественном мнении христиане были людьми, способными на самые отвратительные преступления (ср.: Minuc. Fel. Octavius. Cap. 8–9). Не они объясняют ненависть, а ненависть объясняет их. Вернее смотрит на дело Тертуллиан, когда он причину ненависти к христианскому имени полагает в малом знакомстве языческого общества с христианством: «Вы ненавидите нас, – говорит этот писатель, – потому, что не знаете нас» (Apol. Сар. 1). Первые христиане – христиане апостольского века – не чуждались язычников; доступ на богослужебные собрания первенствующей Церкви, по-видимому, был открыт как для верующих, так и для неверующих, насколько это можно догадываться на основании послания ап. Павла к Коринфянам (1Кор. 14: 22–25). Но с течением времени по недостаточно известным причинам, – вероятнее всего, по примеру тайных религиозных обществ, весьма расплодившихся в то время, – и христианские общины постепенно обращаются в тайные союзы и вход на свои таинства открывают людям только испытанной веры и убеждения. «Посвящение в наши таинства, – свидетельствует тот же Тертуллиан, – даже для благочестивых людей сопряжено с удалением непосвященных» (Apol. Сар. 7). Отсюда и внутренний строй христианских общин, их церковная жизнь оставалась недоступной для язычников и загадочной тайной. Кто ближе узнавал христиан и старался ознакомиться с их учением, тот в конце концов делался христианином (ср.: Tertull. Apol. Cap. 1) и выходил из языческого общества. Все же прочие язычники могли судить о христианах и христианском обществе лишь по тем внешним проявлениям, какие вызывало обращение в христианство нового члена общества в религиозной и общественной жизни, по тем признакам, какие наиболее наглядно выделяли его из круга прежних его соседей; а эти признаки, эти поступки оказывались такого рода, что необходимо влекли за собой резкие столкновения между язычниками и новым христианином и с каждым новым шагом глубже вырывали пропасть, разделявшую их понятия и чувства. Ближе и естественнее всего христианское и языческое общество сталкивались между собой на почве религиозной. Отвергая прежних богов и принимая христианство, язычник вместе с тем отвергал и свое прежнее общество, противопоставлял его себе; существовавшие прежде добрые отношения нарушались и вместо них устанавливались взаимная недоверчивость и недовольство. Настает семейное торжество – он не может принимать в нем участие, так как оно связано с отвергаемыми им религиозными церемониями; случается несчастье или смерть – христианин, член семьи, опять держится в стороне, потому что и здесь препятствуют его соучастию религиозные обряды. Вот почему, как выражается Тертуллиан, муж, уже неревнивый, прогоняет жену, уже верную; отец, прежде снисходивший к своему сыну, теперь отказывается от него, уже послушного; господин, некогда кроткий, прогоняет раба, теперь уже верного. Если только кто делается лучшим, благодаря имени христианина, то тотчас же возбуждает к себе ненависть (Apol. Сар. 31). Если бы, впрочем, принятие язычником христианства влекло бы за собой только одно пассивное отвержение богов, выражавшееся в отказе новообращенного участвовать в принятых формах культа, то христиане никогда не вызвали бы к себе той горячей ненависти, о которой свидетельствуют греко-римские писатели. Язычник по самой своей природе толерантен; для него совершенно безразлично, почитает ли сосед одного или двадцать одного бога, поклоняется ли он Юпитеру, Серапису или Христу. В эпоху распространения христианства все наиболее видные города Римской империи были наполнены проповедниками всевозможных религий, сходившихся с азиатского Востока и из Египта и пользовавшихся большим успехом среди городского населения, однако ни эти проповедники, ни их умножавшиеся последователи не могли пожаловаться на ненависть местного населения. Это различие в народных чувствах к проповедникам других религий и христианства объясняется тем отношением, в какое по самому существу своей веры христиане ставили себя к языческим религиям. Христианство, как и все монотеистические религии, требовало от своих исповедников не только разрыва со своими прежними верованиями, не только полного и совершенного отречения от них, но и обязывало бороться с ними, преследовать и искоренять их как ложь и заблуждение. И первые христиане свято исполняли эту свою обязанность. Одушевленные чувством, некогда высказанным ап. Павлом: горе мне, аще не благовествую! – они и в литературе и жизни энергично боролись с язычеством, пользовались всеми удобными средствами, чтобы обличить их ложность и нелепость. Если уже простой отказ участвовать в почитании общепризнанных богов порождал рознь и отчужденность между язычником и христианином, то борьба против языческих богов необходимо вызывала вражду и ненависть против них, которая становилась тем сильнее, чем энергичнее христиане выступали против богов. Язычник еще мог примириться с предпочтением, оказанным его соседом чужому богу перед отечественным, но не мог допустить порицания своему богу и религиозному чувству. Поэтому и христианин в его глазах был не толь ко атеистом-безбожником, отвергающим принятый культ, но и атеистом-противобожником, презрителем и врагом богов; христианин не только пренебрегал богами, но оскорблял их и тем навлекал их гнев на людей, страну и государство. Поэтому-то в минуты общественных бедствий, когда голос народной совести говорил особенно громко, народная ненависть разрешалась яростным порывом против христиан и всюду слышались крики: «Долой безбожников!» «Христиане, – пишет Тертуллиан, – поставляются причиной всех общественных бедствий: разольется ли Тибр, Нил ли не орошит полей, случится ли землетрясение, голод, моровая язва, каждый кричит: «Христиан – львам» (Apol. Сар. 40).

Не менее неблагоприятное впечатление оставляли христиане в языческом мире и своими отношениями к общественной жизни. Общественная жизнь чрезвычайно была развита в древнем мире: большую часть времени греко-римский гражданин проводил вне дома, на форуме, в приемных влиятельных лиц, в амфитеатре. Общественные учреждения и формы жизни в его глазах имели такое важное значение, что лучшие умы древности без колебания отдавали им в жертву свободу человеческой личности. В понятиях того времени человек прежде всего ζώον πολιτικόν, существо общественное, обязанное все силы свои приносить на служение обществу. Все, что составляло собой общественное достояние, наука, искусство, литература и пр., все это освещалось особенным блеском и становилось предметом благоговейного, почти религиозного почитания. Поэзия была учительницей богов, театр – их храмом; каждое общественное учреждение стояло под покровительством какого-либо бога и каждое постановление и предприятие совершалось с призыванием божественных сил. Римское правительство хорошо понимало эту привязанность народа к общественным учреждениям и прекрасно умело пользоваться ею в своих целях; когда политические права у населения были отняты, оно поспешило заменить недостаток государственных интересов общественными удовольствиями. Под владычеством Рима цирки, амфитеатры, разного рода церемонии и триумфы достигли блестящего развития; устраивались особые праздники, возводились громадные здания, развалины которых и теперь удивляют путешественников, тратились громадные суммы для развлечения публики. В придумывании общественных увеселений правители Империи видели не только легкое средство для популярности, но и серьезный долг своего положения; постройка, например, роскошных бань считалась великой общественной заслугой и тщательно заносилась хронистами в летописи на поучение грядущим поколениям.

Как же поставили себя христиане в отношении к этой особенности древней жизни? Христиане не только порвали связи с обществом, но и открыто заявляли, что эти связи не имеют для них ни малейшей ценности. «Мы странники и пришельцы на земле, – говорили они, – и наше отечество не здесь, а на небесах». «Наши надежды устремлены не к настоящему», – говорит Иустин Философ (Apol. 1:11); «мы презираем здешние житейские дела», – заявляет Афинагор (Suppl. Сар. 33). Сепаратизм христиан в области общественной жизни особенно сильно давал себя чувствовать в первые времена христианства, когда в Церкви распространено было ожидание скорого пришествия Христа и близкой кончины мира. Зачем заботиться о мирских делах, когда не сегодня-завтра мир и все, что в нем, сгорит и настанет новое, блаженное царство?! Но и после того как ослабление этой уверенности в близкой кончине мира повлекло за собой некоторое сближение между язычниками и христианами, последние продолжали чуждаться многих сторон общественной жизни, находя их несовместимыми со своим религиозным сознанием. Христиане вообще не могли высоко ставить блага и учреждения языческого общества уже по одному тому, что в их понятиях все это тесно связывалось с презираемой ими языческой религией, но некоторые из христиан переступали в этом случае границы благоразумия, оказывались мелочно щепетильными или выражали свое пренебрежение в формах крайне резких и для язычников оскорбительных. Они не находили ничего достойного, одобрительного ни в поэзии, ни в философии, ни в прошлой истории того общества, среди которого они жили. «Ваши мудрецы – болтуны, собрание ласточек, исказители искусства (Tat. Or. Cap. 1); ваши поэты – льстецы; ваши книги подобны лабиринтам, и читающие их – бочки Данаид» (Ibid. Сар. 26), – говорит Татиан, обращаясь к язычникам. «Все, что римляне имеют, чем владеют и пользуются, – пишет Минуций Феликс, – все это добыча их дерзости, все храмы воздвигнуты из награбленного имущества, ограбления богов, умерщвления священников» (Oct. Сар. 25). «Какое будет обширное позорище, – восклицает Тертуллиан, говоря о втором пришествии, – какой для нас предлог к радости и удовольствию, когда множество знаменитых государей, почитавшихся за царей неба и земли, станут наполнять воздух вздохами среди мрачных пропастей ада, когда множество гордых философов, славившихся именем мудрецов, будут покрыты стыдом и преданы огню в присутствии своих учеников!» (De Spect. Cap. 30).

Рассматривая все явления общественной жизни в связи с идолопочитанием, христиане отказывались от самых простых и самых невинных занятий, отрекались от всякого проявления общественного чувства там, где оно встречалось с каким-либо отдаленным намеком на языческих богов. Военную службу многие из них считали не соответствующей заповедям любви, и в дезертирстве не видели ничего позорного, отказывались от несения гражданских должностей, не принимали участия в общественных празднествах и играх, не украшали дома венками и светильниками в дни общих торжеств, запрещали учиться даже музыке и живописи и содержать школы, так как и это последнее занятие стояло в связи с язычеством, требуя от учителя объяснения и генеалогии богов. «Мы никогда не вмешиваемся в общественные дела, – пишет Тертуллиан, – мы без труда отказываемся от ваших зрелищ; исполненные презрения ко всему, что в них происходит, мы приходим в ужас от суеверий, которые их порождают. У нас нет ничего общего ни с мерзостями театра, ни с нелепостями цирка, ни с безумством гимназий» (Apol. Сар. 37). Отчуждение от языческого общества, вызываемое и оправдываемое религиозными соображениями, таким образом, нередко переходило в прямую враждебность к установившимся порядкам жизни и в глазах современного им общества делало их «врагами законов, нравов и природы». Христиане казались ему презрителями всякого общежития, ненавистниками рода человеческого, какими-то нигилистами, ничего не признающими и ничем не дорожащими. «Вы совершенно бесполезны для всякой общественной жизни», – говорили язычники, по словам Тертуллиана, христианам (Apol. Сар. 42). По суждению ритора Аристида, писавшего во II в.: «Христиане – это люди, для которых нет ничего высокого. Сами будучи презренными, они презирают других; прославляют добродетель – и не делают ее, проповедуют воздержание – и ведут порочную жизнь». Как христианин в самом невинном обычае язычника видел своего рода идолопоклонство и распутство, так и его противники, в свою очередь, перетолковывали и объясняли все поступки христиан скрытыми дурными намерениями. «Бесстыдство, – говорит тот же Аристид, – они называют свободой, возмутительные речи – бесстрашием; неспособные оказать содействие каким-либо полезным целям, они мастерски умеют подкопаться под семейное благосостояние и разорить домочадцев. Ни одно их слово, ни одна их мысль не приносит добра: они не участвуют в городских советах, не утешают печальных, не примиряют спорящих; они забиваются по углам и там, должно быть, говорят разумно»9. Так понимали христианство его раннейшие современники. Чего же они должны ждать от тайных христианских собраний? Они, со своей точки зрения, резонно и искренно были убеждены, что тайна, окружающая этих презренных людей, должна скрывать под собой дела, достойные этого общества. «Похвальные дела совершаются открыто и скрываются только дела преступные», – говорит язычник Цецилий у Минуция Феликса. И вот почва оказалась вполне подготовленной для распространения рассказов об ужасных преступлениях, совершаемых на христианских собраниях.

Наконец, по самому существу и способу своего происхождения христианская религия должна была вызывать в умах своих современников ряд недоумений, которые если не влекли за собой прямой ненависти их к христианам, то просто ставили их религиозную мысль в тупик: да что это за явление и может ли оно быть зачислено в разряд религий? – В современный ему мир христианство явилось как религия новая в безусловном и исключительном смысле: никакого прошлого, возвеличивающего авторитетом святой старины, оно за собой не имело; не было оно привязано и ни к какой определенной нации, ни к какому географическому пункту. Оно совсем не подходило под установившееся у греко-римских народностей понятие о религии и в этом отношении не могло идти ни в какое сравнение не только с данными налицо греко-римскими культами, но даже с иудейством. Как бы мало язычник не понимал иудейское вероучение, сколь бы омерзительными не представлялись ему некоторые обряды иудейства, он все-таки не мог отказать ему в одном признании – в признании за ним положительной формы богопочитания. Иудейство в глазах язычника было и оставалось религией в собственном смысле; в нем он находил все признаки, присущие действительной религии, и если иногда негодовал на иудея за его презрение к языческим богам, то все же помнил, что иудей имеет своего Бога, молится Ему и этим обеспечивает для земли долю небесного благоволения. Не то открылось языческой религиозной мысли, когда она встретилась с христианством. Христианство не содержало в себе ни одного из тех признаков, какими в сознании язычества определялось понятие религии, отрицало это понятие и отвергало его. Все другие религии укладывались в определенные национальные и территориальные рамки, учили о богах известного народа и известной местности, имели, так сказать, свой определенный национальный и территориальный паспорт. В христианстве же ничего подобного не наблюдалось: оно не принадлежало одному народу, не допускало пространственного ограничения и учило о Боге (Христе), о Котором ничего не знала древность. Все другие религии владели материальным культом или, точнее сказать, воплощались в нем; у христиан же (на первых порах) не было ни храмов, ни жертв, ни воскурений и никакого изображения Божества, т. е. не было того, в чем язычники и полагали сущность религии. Обычная просьба язычника к христианину: «Покажи мне своего Бога», выражала собой не одну только наивность религиозного сознания; она свидетельствовала о глубокой религиозной розни, разделявшей язычество и христианство, показывала, что христианство несовместимо с языческими религиозными понятиями, не подходило под ту мерку, какая прилагалась в язычестве к религиям. Эта радикальная противоположность, наблюдаемая в самой концепции понятия о религии, вырывала более глубокую пропасть между эллинизмом и христианством, чем ненависть его к христианскому имени, которая по самому существу дела должна была оказаться явлением скоро преходящим. Внутреннее содержание христианства как религии долгое время оставалось сокрытым перед языческим миром во всей своей религиозной цельности, пока сама христианская Церковь не приняла формы, родственные эллинизму.

Все боги Рима и Греции имели свою генеалогию, крайне несложную, всем понятную и близко напоминающую собой процесс человеческого происхождения. Откуда же получило начало христианство, кто был его основателем и как нужно думать о нем – вот вопрос, который наиболее занимал собой эллинских полемистов, так как личностью основателя религии определяется и достоинство созданной Им религии. Породив собой сначала ряд легенд и мифов, он затем привлек к себе лучшие силы эллинистического духа и сделался исходным пунктом в решении самого вопроса о сущности христианской веры.

Второй век христианской эры в истории Римской империи открывается годами, которые всеми историками единогласно признаются одними из самых счастливых и самых цветущих. Если бы кого-нибудь спросили, говорит Гиббон, в течение какого периода всемирной истории человечество наслаждалось наибольшим миром, то он без малейших колебаний должен был бы назвать тот промежуток времени, который прошел от смерти Домициана до восшествия на престол Коммода (92–180 гг.)10. По фамильному имени императоров, занимавших трон Империи за это время, и самый период получил в истории название эпохи Антонинов. Все правители династии Антонинов (Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий и Марк Аврелий, за исключением последнего из Антонинов Коммода) оставили по себе у позднейших поколений память лучших, несравненных императоров, optimi caesares. Не имея потомства, они ввели в действие систему усыновления, причем замечательнейшим образом выбор их в общем падал на достойных. Своей целью они поставили поддержку старых традиций, оживление древних учреждений, не исключая и сената, и управляли подвластными Риму народами на началах гуманности и справедливости. Под благотворным влиянием этих императоров римская общественность испытала сильный подъем во всех направлениях. Сами Антонины были людьми вполне интеллигентными, умевшими высоко ценить блага цивилизации и поощрявшими все, клонившееся к общественной пользе и развитию. Наука, искусство, литература и законодательство еще раз расцвели при них пышным цветом на классической почве – расцвели последний раз, чтобы потом надолго увянуть11. Народы любили своих гуманных и справедливых правителей; приветствуя новопоставленного императора, римляне до IV в. употребляли такую фразу: «Будь счастливее Августа и добрее Траяна»12. Таково было значение эпохи Антонинов в истории Римской империи.

И во внутренней истории христианской Церкви она оставила по себе глубоко знаменательные следы; при Антонинах Церковь пережила события великой важности, положившие основание к дальнейшему ее развитию. Общее оживление умственных интересов, наблюдаемое в эпоху Антонинов, сказалось и в христианстве появлением ряда гностических учений – замечательного порождения религиозно-философского творчества древности. Из церковной среды выходят знаменитейшие апологеты, как Иустин, Татиан и Афинагор, которые не только на философских основаниях защищают права христианской религии, но и делая оценку всей языческой культуре, систематизируют христианское веро- и нравоучение. В Церкви зарождается богословская наука, намечаются основные направления ее и полагается фундамент к построению догматики. Богатые задатки, хранившиеся внутри христианских общин, развиваются во всех направлениях, поражая своей свежестью и энергичностью. Выдающиеся люди христианского мира предпринимают далекие путешествия с целью ознакомиться с прошлым и настоящим состоянием христианства. Егезипп обходит восточные и западные Церкви, собирая предания для своего исторического труда; малоазийский еп. Поликарп является в Рим, чтобы засвидетельствовать братское общение. Начинается разработка чисто церковных вопросов по поводу монтанизма. На эту богатую содержанием эпоху падает первая церковная история, первые соборы и первая попытка установления канона священных книг. Христианство сбрасывает с себя пелену иудейства, скрывавшую его от взора наблюдателей в течение всего первого века, и восстает перед языческим миром во всем своем росте, как новый и самостоятельный религиозный факт, требующий себе определенного отношения от государства и общества. Вот почему и первые полемические труды, направленные против христианства, падают именно на это время – на эпоху Антонинов, и – замечательный факт! – именно теперь выступают на историческую сцену разом и почти одновременно три писателя: Фронтон, Лукиан и Цельс, и каждый из них обсуждает христианство со своей точки зрения. Установить какое-либо внутреннее сродство или связь между ними или зависимость одного от другого невозможно; даже хронологическое взаимоотношение их не поддается точной датировке. Обэ13 определяет смерть Фронтона 170, 168–172 гг., Бэниг14 относит к 175 г. по P. X., Любкер15 – к 170 г., и, наконец, Бэр16 – к 164–165 г. Хронологическое затруднение увеличивается еще тем, что время жизни автора диалога «Октавий», в котором Фронтон выступает под именем Цецилия, не поддается точному определению. Все сведения, какими обладает наука о Минуции Феликсе, сводятся к тому, что рожденный в язычестве, он обратился в христианство, получил считаемое в то время достаточным образование и исполнял в Риме должность адвоката, так что и определение времени его жизни зависит от датировки диалога. К некоторым более или менее прочным заключениям может вести надпись, найденная Dessau в Цирте (Нумидии), в которой между 210 и 217 гг. по P. X. значится praefectus quinquennalis Marcus Caecilius Quinti filius Natalis (префект Марк Цецилий, сын Квинта Наталия)17, а так как и Цецилий Наталий, ведущий разговор в диалоге Минуция Феликса, происходил родом из Цирты и носил имя Квинта, то отсюда легко было бы префекта Цецилия отождествить с фигурирующим в «Октавии» язычником, потом обратившимся в христианство, но при этом предположении диалог должен будет иметь место после 210 г. Тертуллиан, во многих частях своей апологии воспроизводящий Минуция Феликса и составивший этот свой труд около 200 г., не мог бы пользоваться диалогом Минуция. На более верный путь встает издатель диалога Bährens (Leipzig, 1886), утверждающий, что бывший префект М.Цецилий Наталий не сам вел беседу с Минуцием и не был отцом этого диспутанта, но является сыном Цецилия, беседовавшего с Октавием и обратившего его в христианство. Отсюда и время составления Минуцием Феликсом своего диалога может быть определено 180–200 г.18 – Лукиан родился около 120 г. и жил еще при императоре Коммоде (180–190)19; литературная же деятельность Цельса и время появление его «Истинного слова против христиан» падает на 177–188 гг. правления Марка Аврелия20. Хотя хронология и налагает на историка непреодолимые узы, тем не менее, существуют вопросы, которые очень трудно вмещаются в хронологические рамки, так как они стоят выше всяких физических измерений – это вопросы мысли и научного творчества: два литературных деятеля могут создавать свои труды в одно и то же время, но возможна, так сказать, логическая хронология мысли, дающая некоторое право историку мысли распределять ее продукты по мере углубления их в изучаемый вопрос. Мы предпочитаем такой порядок: Фронтон, Лукиан и Цельс.

Фронтон в роли противохристианского полемиста выступает перед нами в диалоге «Октавий», дошедшем под именем Минуция Феликса. Действующими лицами здесь являются Октавий, уже умерший друг Минуция Феликса, сам автор, скрывающийся под именем Марка, и Цецилий, несомненно заменяющий здесь Фронтона.

Детальное изучение диалога Минуция Феликса давно уже показало, что он создался под сильным воздействием двух важнейших литературных деятелей I в. – Цицерона с его сочинением «О природе богов», предопределившим не только внешнюю форму его, но и значительную часть содержания, и под влиянием Сенеки с его разнообразными творениями21. Уже самая внешняя конструкция его предвосхищена диалогом Цицерона; здесь рассуждают между собой о природе богов трое: академик Котта, эпикуреец Веллий и стоик Бальб, причем Цицерон присутствует при начавшемся споре в качестве молчаливого слушателя22. Окончательный результат, к какому приходит диспут, формулируется Цицероном. Веллий присоединяется к мнению академиков, Цицерон высказывается в пользу стоических воззрений Бальбы23. На сцене диалога Минуция Феликса действуют три лица: Фронтон защищает язычество и нападает на христиан; Октавий – адвокат христианства, а Марк молча выслушивает прения диспутантов и, наконец, в качестве третейского судьи высказывает приговор. Далее: Цицерон встречается в Риме в праздничный день (feria Latina) со своим другом Коттой, видя его диспутирующим с эпикурейцем Веллием и стоиком Бальбом, и избирается в качестве беспартийного зрителя в судьи24. Почти то же наблюдается и в рассказе Минуция Феликса. Марк в наставшие свободные часы после судебных занятий прогуливается по берегу моря вместе с Октавием в Риме и Цецилием. Последний, заметив статую Сераписа, поднес руку к губам и запечатлел на пальцах поцелуй (Oct. Cap. I-IV). Октавий тотчас же предложил начать обсуждение по делам веры. И здесь, таким образом, совершенно случайное совпадение вещей дает повод к диспуту, причем Марк здесь играет ту же роль, что и Цицерон в диалоге «О природе богов». Несмотря на то, что Цецилий в конце диспута заявил о полной победе над своим собственным убеждением (т. е. в готовности отречься от язычества и принять христианство), он испрашивает еще день отсрочки (Сар. 41). И у Цицерона стоик Бальб требует у академика Котты день отсрочки, чтобы затем еще продолжить диспут25. В диспуте, описываемом Минуцием Феликсом, первым выступает на сцену Фронтон, которого в диалоге, несомненно, заменяет Цецилий26. Фронтон, происходивший из Цирты (в Нумидии27), прибыл в Рим при императоре Адриане и последовательно прошел курс высших должностей, состоял триумвиром, квестором (эдилом28), два раза консулом и сенатором29: в конце жизни ему предназначалось проконсульство в одной из азиатских провинций, но неожиданная болезнь задержала его в Риме, где он и скончался30. Родившись в царствование Домициана, он при Марке Аврелии сам называет себя стариком, утомленным продолжительной жизнью. Самым блестящим временем его жизни и деятельности явились те годы, когда он был приглашен императором Адрианом в Рим состоять воспитателем при Антонине Пие, тогда бывшим еще мальчиком31, где он и оставался учителем и воспитателем Антонина Пия и Марка Аврелия. Сохранившиеся до нашего времени письма императора-философа и отчасти Антонина Пия достаточно ясно показывают не только их дружеское, чисто братское взаимообщение, но и то уважение и почтение, какое питал Марк Аврелий к своему учителю и наставнику. Любовь и почет, какими он стремился окружить Фронтона, выразились наглядно в том, что он сам ходатайствовал перед сенатом о постановке Фронтону статуи на улицах Рима. Известно также, что из всех многочисленных своих учителей он предпочитал Фронтона32.

Прекрасно образованный, но не совсем чуждый честолюбия, Фронтон, как оратор и придворный учитель, в истории латинской литературы занимает выдающееся место. Он не только в течение своей жизни обладал многочисленными учениками, но оставил по себе особую школу, получившую имя Фронтониан. Ритор, вызывавший у некоторых своих последователей восторженные похвалы как наилучший и добросовестный учитель, человек элегантного суждения33, он жил в эпоху перерождения латинской литературы. С выступлением в римскую историю принципата риторика и ходячая философия стояли на поворотном пути и, подпадая под зависимость от благосклонного усмотрения императоров, постепенно теряли свой стойкий и независимый дух. Началось отделение римского образования от греческого; главнейшие научные и духовные силы сосредоточивались в Греции и Малой Азии и здесь достигли цветущего положения. Рим мало-помалу терял свое господствующее положение и открывал полную возможность для выступления в область литературной деятельности африканцам и позднее галликанцам. Вместе с уменьшением литературных сил в столице и с возрастающим влиянием чужеземного элемента римская литература теряла свою национальную окраску и своеобразность. Творческий дух, самостоятельность и сила, правильность и элегантность стиля, характеризовавшие собой литературу первого столетия, исчезли и никогда не возвращались. Выступали новые писатели, стремившиеся устранить недостатки и оплошности «серебряного века» латинской литературы, создать умеренность, улучшение и дальнейшее преобразование латинского языка, встать на новый путь архаизма, намеченного в правление еще Адриана. Одним из выдающихся представителей этого направления и был Фронтон. У него первого во всей силе наблюдается провинциальная манера писательства, фантазерство, пестрый и тяжеловесный стиль и аффектированные и высокомерные фразы, выражения и обороты, заимствованные из старого Катона, Плавта, Энния, Саллюстия и других34. Человек обычного уровня, не обладавший какими-либо особо выдающимися талантами, он приобрел высокое значение в истории римской литературы. Он определил риторику как всеобнимающую науку, от благ которой должны питаться все остальные, но эту риторику он понимал не в прежнем свободном и независимом духе, а с педантичностью ограниченности устных курсов обучения и публичных лекций, как они практиковались в школах. Действуя во время упадка литературного вкуса, когда риторика лишилась выдающихся вождей и погрузилась в бесплодность, и пренебрегая своими великими предшественниками, Фронтон все литературные занятия и произведения хотел поставить под авторитетом древности35. Таков был Фронтон как литературный деятель.

К сожалению, его политические и религиозные воззрения очень мало известны. Учитель двух императоров, стоявший с ними в близких отношениях, он, консерватор в области литературы, мог оставаться только консерватором и в сфере политики и религии. В империи Марка Аврелия он видел осуществление своего политического идеала, не стремился ни к чему лучшему и восхвалял наставший порядок36. Человек, полагавший все сущности знания в риторике, он не был ни философом, ни богословом, не искал никаких тайн и откровений и ни разу не пытался найти какой-либо высший смысл в окружающем его порядке вещей. Сохранившаяся до нашего времени переписка его с Антонином Пием и Марком Аврелием предлагает хотя и не большой материал, но вполне достаточный для того, чтобы дать некоторую характеристику религиозных воззрений Фронтона. Несомненно одно, что он вращается в кругу обычных для его времени религиозных понятий. Извещая Антонина Пия, что дети его по своему виду оказываются совершенно похожими на него, он уведомляет императора, что «помощью богов» все они здоровы по цвету лица и громки голосом, и просит богов: пусть пребудут в благосостоянии сеятель, посеянное и жатва37. В одном месте он клянется высшими и низшими богами38. За Фаустину, жену Марка Аврелия, он каждое утро призывает богов39 и сам дает и совершает обеты перед ларами и домашними богами, чтобы в наступающем году увидеть Антонина Пия40. Как ритор, он стремится освободить ораторскую речь от мифологических наслоений и анекдотов. Он считает «постыдным пороком» употреблять в ораторских речах такие сравнения, как «лебединый хвост», «волосок Венеры», «фуриев бич»41. Любитель разных курьезов, он реферирует своим высокопоставленным воспитанникам «пустые и ничего не стоящие вещи вроде «Похвалы туману и пыли»42 или «Басни о происхождении сна»43, но все это происходит случайно, между словами, не преследует никакой определенной цели и не имеет обработанного плана. Лучшее религиозное отображение Фронтона дает его речь, вложенная Минуцием Феликсом в уста Цецилия. Непримиримый скептик, отрицающий теоретически всякую возможность познания Божества, даже самое Его бытие, далекий от всякой мысли о Промысле и каком-либо Устроителе мира, он на самом деле является глубоко верующим язычником и в преданиях старины находит все данные, чтобы возвести древнюю римскую религию на пьедестал единственно истинной и спасительной религии и непоколебимой основы государства. Какие симпатии мог питать этот скептик-консерватор к той жалкой и презренной секте людей, которая в правление его учителя все усиливалась и ужасные святилища которой наполняли весь мир (Minuc. Pel. Cap. IX), нарушая прочность Империи и увлекая из среды язычников многочисленных поклонников?! Ритор, вращавшийся в высших кругах общества, он мог лишь с презрением аристократа смотреть на этот сброд нечестивого общества и со скрупулезностью адвоката напал на христианство, воспользовавшись для обличения поклонников новой религии теми позорными сведениями о христианстве, какими полна была народная молва.

Фронтон открывает свою речь чисто эпикурейским учением о недоступности для человеческого ума всякого познания о Божестве, о полной невозможности допустить какого-либо Бога Творца или Промышления для объяснения мирового процесса. В самом деле, ограниченность человеческого ума так далека до познания Бога, что ему недоступно ни то, что находится над ним на небе, ни то, что заключено в глубоких недрах земли. Если при этой ограниченности ума люди, поверженные на землю, переносятся в дерзких помыслах на самое небо, то, по крайней мере, пусть не выдумывают еще пустых и страшных призраков. Все произошло из первоначальных элементов, существовавших в недрах земли: какой же тут Творец мира? Все части вселенной образовались, расположились одна подле другой и устроились от случайного столкновения; какой же тут Устроитель – Бог? Огонь зажег звезды, образовал небо из своего вещества, утвердил небо посредством тяжести, привлек в море жидкости; к чему тут религия, этот страх перед Божеством, это суеверие? Человек, как и всякое животное, слагается из произвольного соединения элементов и опять разрушается без всякого Художника, без Распорядителя, без Творца44. Молнии падают во всяком месте, без разбора поражают храмы и дома, убивают порочных людей, не щадя и благочестивых, в пожарах одинаково погибают невинные и преступные; во время мира порок идет часто рядом с добродетелью, и в делах человеческих все сомнительно, неизвестно, неверно, только более вероятно, чем истинно45. Где же тут божественное Провидение?46 – Если бы миром управляла воля какого-нибудь Божества, то никогда бы Фаларис и Дионисий не удостоились бы царства, Рутилий и Камилл не были бы наказаны ссылкой и Сократ принужден умереть от яда47. Или истина сокрыта в мраке неизвестности, или же, что всего вероятнее, всем управляет без всяких законов непостоянный своенравный случай. Тем более достойно негодования и соболезнования то, что некоторые необразованные и невежды, чуждые понятия о самых простых искусствах (имеются в виду христиане), осмеливаются рассуждать о сущности вещей, о Божестве, о чем в продолжении нескольких веков спорят философы (Cap. XV).

Единственный исход из всех этих затруднений лежит в уроках предков; залог истины заключается в том, чтобы держаться преданной религии, почитать богов, которых родители внушили бояться, прежде чем мы узнали их. Не следует рассуждать о богах, но должно верить предкам48. Религия, полученная от предков, есть общечеловеческое достояние и уже достаточно доказала свою спасительную силу. Во всех государствах, провинциях и городах народы имели свои священные обряды и почитают своих местных богов, так, например, элевсинцы Цереру, фригийцы Кибелу, халдеи Бела, сирийцы Астарту, тавряне Диану, галлы Меркурия, римляне всех этих богов. Власть и могущество римлян простирается даже за пределы океана49 за то, что даже на войне они показывают свою религиозность. Перенося к себе религиозные культы всех народов, Рим заслужил быть царем мира, а отсюда и религиозный строй Римской империи, который непрерывно сохранялся и в продолжение веков не умалялся, но прогрессивно возрастал, так как святость обрядов и священных учреждений тем более возвышается, чем они древнее (Cap. VI). И этот религиозный строй Рима всей своей прошлой историей наглядно обнаружил свою религиозную силу в многочисленных фактах высшей помощи (и в этом пункте речь Фронтона приобретает особую энергичность). Не напрасно древние предки с таким тщанием наблюдали предсказания авгуров, обращались к гаданию по внутренностям животных50... Достаточно просмотреть исторические книги, чтобы убедиться, как они совершали священные обряды всех народов, чтобы возблагодарить богов за их милости или отвратить угрожающий гнев, или умилостивить грехи, уже постигшие своей яростью и казнями. Вот факты. Такова Идея, мать богов, которая по прибытии своем в Италию засвидетельствовала целомудрие одной женщины и освободила город от страха неприятелей51. Свидетелями этой постоянной помощи богов являются статуи, поставленные в честь двух братьев на берегу озера, как они явились на дымящихся и покрытых пеной конях, возвестив о победе над персами в тот самый день, когда была одержана победа52, и учреждением игр в честь разгневанного Юпитера, явившегося во сне одному из плебеев53. «Свидетельствую с самоотвержением Дециев54, и Курция, бросившего на своем коне в отверстие глубокой пропасти55, и гаруспиции, более чем это было желательно самим римлянам, подтверждали личное участие богов в судьбе людей. Предприятие Клавдия и Июния против карфагенцев явилось не столько сражением, сколько решительным поражением римлян, и Тразименское озеро обагрилось кровью, потому что он презрел гадания авгуров56. Красс за насмешку над фуриями заслужил их гнев, заставив римлян выручать свои знамена у парфян57. Было бы долго говорить о милостях и благодеяниях богов, проявленных в событиях времен отдаленных, достаточно сказать, что все эти наблюдения с логической необходимостью ведут к тому одному заключению, что близкие к Богу вдохновенные прорицатели предсказывают будущее, предупреждают об опасностях, подают исцеление больным, надежды удрученным, помощь бедным, утешение несчастным, облегчение трудящимся (Cap. VII). Только три нечестивца пытались разрушить всякое благочестие – это Феодор Киренский и живший прежде него Диагор Милетский, прозванный Безбожником; в особенности же абдеритянин Протагор более дерзко, чем нечестиво рассуждавший о богах, был изгнан афинянами из их пределов, а сочинения его были публично сожжены (Oct. Сар. 8: Abderites Protagoris... Atheniensi viri... expulerunt suis finibus et in condone ejus seripta deusserint)58 (Cap. VIII). Итак, единственное и истинное богообщение дает только римская религия; через близких богам людей они входят во все нужды человеческой жизни, карают виновных, предсказывают будущее и т. д. Лишь благочестие римлян, унаследованное ими от предков, спасало их от всех исторических бедствий, составляло собой опору государственного строя римлян и подчинило их могуществу весь мир (Cap. VI).

Что же представляет собой христианство?

Христиане – это люди жалкой и запрещенной секты, дерзко восстающие против богов, – люди, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легкомысленных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола; люди, которые со своими постами и бесчеловечными яствами сходятся не для священных обетов, а для скверностей (Cap. VIII).

Каково же может быть нравственное состояние этого пустого и бессмысленного суеверия? Они обладают известными только им одним знаками59, по которым и узнают друг друга, питая любовь к неизвестным людям. Образуется какая-то любовная связь без разбора между братьями и сестрами, чтобы обычное любодеяние посредством священного имени сделать кровосмешением. И что представляют собой их богослужения? Это постоянно сменяющиеся сцены злодеяний и разврата. В обычном обиходе жизни они60... В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами и матерями без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорается и вино воспламенит в них жар сладострастия, бросают кусок мяса на расстояние, большее чем длина веревки, которой привязана собака; она, сделав прыжок, роняет и гасит светильник, и тогда... пользуясь бесстыдной темнотой61... Еще отвратительнее и ужаснее способы, практикуемые ими при приеме в свое позорное общество. Они всем известны: предлагается младенец, покрытый мукой, чтобы обмануть неосторожных, приглашают последних сделать удары ребенку, чтобы избавить его от муки; и люди неопытные наносят глубокие раны, умерщвляющие младенца, и – о, ужас! – присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собой его члены (Cap. IX).

Какой же Бог у этой развратной религии? Они не имеют никаких храмов, никаких жертвенников, ни общепринятых изображений (Cap. X). Слышно, что они почитают голову самого низкого животного – голову осла (Cap. IX)62. Они поклоняются человеку, наказанному за злодеяния страшным наказанием, и преклоняются перед древом креста63, и потому имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам (Cap. IX). Да и откуда, что такое и где этот Бог, одинокий, пустынный, Которого не знают ни один свободный народ, ни одно государство, ни римская набожность? Только один несчастный иудейский народ почитал единого Бога, да и то открыто, имея храмы, жертвы, священные обряды и жертвоприношения, да и Он не имел никакой силы и могущества и вместе со Своим народом покорен римлянинами. И какого Бога они выдумывают? Они говорят, что их Бог, Которого они не могут видеть и другим показать, тщательно следит за нравами, делами, словами и даже тайными помышлениями каждого человека, всюду проникает, везде присутствует и, таким образом, они представляют Его постоянно беспокойным (molestum), бесстыдно любопытным (curiosum); присутствуя при всяких делах, Он находится во всех местах, и потому, занятый всем миром, не может обнимать все его части; развлекаясь частями, Он не может обнимать целое (Cap. X)64.2 Пусть будет так! Но вот большая часть из них переживает бедность, страдает от голода и холода, обременена тяжким трудом. Где же этот вездесущий и всезнающий Бог? Или Он не хочет, или не может помочь христианам; значит, Он слаб и несправедлив... Вот перед христианами угрозы казни и аресты: где же тот Бог, Который не оказывает помощи живым (Сар. XII)?

Что же ждать хорошему культурному обществу от этой жалкой и презренной секты, бегающей света, немой в обществе, говорливой в своих убежищах? Они презирают храмы, как гробницы богов; отвергают богов, насмехаются над священными обрядами; сами полунагие, пренебрегают почестями и багряницами жрецов (Cap. VIII). Удрученные заботами и беспокойством, они чуждаются даже благопристойных удовольствий, не участвуют в общественных пиршествах, гнушаясь священных жертвенных яств и вина. Всегда бледные и запуганные, они не украшают своих голов цветами, не умащают тел благовониями, не украшают венками гробницы (Cap. X). Мало того, христиане угрожают земле и всему миру с его светилами сожжением, предсказывают разрушение его (Cap. X). Прибавляют и свои старушечьи басни, утверждая, что они после смерти опять возродятся из пепла и праха и с непонятной уверенностью признают эту ложь, как будто они и теперь уже воскресли! Все это не что иное, как вымыслы расстроенного ума, нелепые мечты, облеченные лживыми поэтами в изящные стихи, а они, легковерные, не стыдятся приписывать их своему Богу (Cap. XI).

И не изумительно ли то, что в этом преступном и позорном обществе наблюдается еще какая-то страсть к философствованию? Фронтон рекомендует христианам следовать Сократу, первому из мудрецов, отвечавшему на все предлагаемые ему вопросы одним изречением: «Что выше нас, то не касается нас». Сам оракул засвидетельствовал мудрость Сократа, да и сам Сократ сознавал, что он превзошел всех в мудрости не потому, что он знал все, но потому, что познал, что ничего не знает65. В признании неведения заключается, следовательно, вся мудрость, а не в стремлении к какому-то философствованию. Вот пример Симонида, показывающий, как надо относиться к подобного рода вопросам. Когда тиран Гиерокл спросил у него, как он думает о богах, философ сначала потребовал у него день для размышления и еще два раза попросил у него два дня отсрочки. На вопрос удивленного Гиерокла о причине такой медлительности Симонид заявил, что чем больше он углубляется в вопрос, тем он становится темнее для него66.

Такова речь циртинского оратора. Она всесторонне обнимает собой христианство как историческое явление, данное в известный момент времени, рассматривает его в отношении своего внешнего обнаружения к строю современной ему культуры и религии, следит со всей возможной для него обстоятельностью за каждым частным признаком изучаемого им явления, описывает способы приема в общество, Евхаристию и т. д. Она является ярким и всесторонним выражением того впечатления, какое произвело христианство на культурный мир при первом своем внешнем обнаружении, собирает, как в фокусе, все отрицательные стороны его, не опускает ни одной мелочи в изучаемом им предмете, способной произвести отталкивающее впечатление на читателя, и концентрирует в одном главном и художественном образе все то позорное, преступное, ужасное и развратное, что мог сказать внешний наблюдатель христианского общества в веке Марка Аврелия. Назвать произведение Фронтона преднамеренной и злокозненной пародией христианства было бы не совсем справедливо. Со своей точки зрения он стоит на объективной, исторической точке зрения, и для всякого обвинения, предъявляемого им по адресу христиан, можно указать аналогии у современных ему писателей, свидетельствующие, что Фронтон не сам, по своей инициативе придумывает этот отвратительный образ христианства, но лишь пользуется готовыми рассказами о преступности и порочности нового религиозного союза людей, проверить которые он не имел никакой охоты, и его полемический труд представляет собой лишь яркое зеркало, отражающее в полной всесторонности тот образ христианства, какой рисовался в уме лиц, подобных Фронтону.

Человек, живший в то время, когда «нечестие описываемого им порочного общества людей с каждым днем усиливалось и ужасные святилища его наполнили уже целый мир» (Cap. IX), Фронтон, надо думать, не был лишен всякой возможности следить за ними хоть издали, и действительно, некоторые его известия о христианстве показывают в нем очень тонкого наблюдателя и имеют свою историческую ценность. Независимо от своей воли он не замалчивает и добрых сторон христианства, хотя под его пером, движимым отвращением и искренним презрением к обсуждаемому им историческому явлению, и эти идеальные черты христианства приобретают своеобразный вид. Они милосердствуют о бедных... сами полунагие (Cap. VIII); и не страшатся смерти... но боятся будущего (Ibid.). Ему также известна их всеобщая любовь и братство, которая всех христиан, рассеянных по Империи, связывала в одну общую семью. «Эти люди, – пишет он, – питают друг к другу любовь, не будучи даже между собой знакомы, и называют друг друга братьями и сестрами... но для того, чтобы обычное любодеяние сделать кровосмешением» (Cap. IX). Итак, все возвышенное, чистое и совершенное в человечестве (любовь, братство, милосердие, героизм при казнях и пытках, готовность умереть) – все что приобретает в этом ужасном обществе свое значение, искажается до неузнаваемости и придает ему новые черты суеверия, безумия и разврата. В конечном результате для Фронтона остается только один исход: должно искоренить, уничтожить его (Cap. IX).

Обратимся теперь к рассмотрению тех аргументов, при помощи которых Октавий (за которым, несомненно, скрывается Минуций Феликс) стремится защитить христианство против обличительной речи Фронтона. Как и следовало ожидать, апологетическая речь Октавия в своем логическом порядке распределяется по тем же самым пунктам, по тому же литературному плану, в каком построял свое обличение и Фронтон. Исходным пунктом для Октавия, как и для Цецилия (Фронтона), является космологический вопрос, и если в устах языческого оратора рассмотрение миротворения и судьбы людей влечет за собой не только отрицание всякой возможности познания Божественного существа, но и к отрицанию всякого бытия Его, как Творца, Художника и Промыслителя, то точка опоры космологического доказательства бытия Божия у Октавия лежит совсем в другой области. Он согласен с Цецилием, что прежде всего нужно исследовать, откуда произошел человек, сложился ли он из элементов, из сцепления атомов, или сотворен, образован и получил душу от Бога? И по его убеждению, познать человека нельзя, не исследуя всей совокупности предметов, поскольку в природе все связано и находится в неразрывном единстве. Но при рассматривании природы и обсуждении миропорядка исходным пунктом и руководящим мотивом у него служит не тварная натура и не этот земной обиход, лишенный самостоятельного бытия и жизни, а то, что лежит в основе его. Нужно сначала тщательно исследовать божественную природу, а затем уже окажется возможным понять и человеческое существо. Человек уже по самому своему физическому устройству предназначен к познанию Божества; от всех животных, наклоненных к земле и ничего не способных видеть, кроме пищи, человек отличается тем, что, имея лицо, обращенное вперед, и взор, устремленный на небо, он одарен способностью говорить и умом, при помощи которого он познает Бога, чувствует Его, подражает Ему и созерцает небесную красоту, поражающую его глаза67. Люди, думающие, что весь этот благоустроенный мир создан не Божественным разумом, а составился из известных частей, соединившихся между собой без всякой цели, не имеют ни разума, ни мысли, ни даже глаз68. Что может быть яснее (apertum), очевиднее и достовернее (tam perspicum) той истины, когда человек поднимает глаза на небо (cum oculos in coelum suspexerit) и рассматривает, что над ним и под ним, – истины, что дано некоторое Существо превосходнейшего разума (aliquod numen praestantissimae mentis), которым вся природа проникается, одушевляется, движется и управляется69? Посмотри на самое небо, как оно широко раскинулось; посмотри на него ночью, когда оно испещрено звездами, или днем, когда оно сияет лучами солнца, и ты убедишься, в каком равновесии держит его верховный Разум; обрати внимание на то, как от движения солнца происходит год, и как луна, то прибывая, то убывая, изменяет месяц70. Но пусть астрономы подробно рассуждают о звездах, как они управляют движением мореплавателей и определяют время сеяния и жатвы; важно то, что все это не только не могло произойти и прийти в порядок без верховного Художника, без совершеннейшего Разума, но даже не может быть воспринято, исследовано и постигнуто без величайшего усилия и деятельности Разума71. Обрати внимание на море – оно ограничено законом берега; посмотри, что все растения получают жизнь из внутренностей земли... Что сказать о разнообразии защиты животных друг против друга? Одни из них вооружены рогами, другие снабжены острыми зубами, четвертые имеют острое жало; одни укрываются скоростью своего бега, другие быстротой72. Не усматривается ли из этого пропорционально устроенного мира, что Бог есть художник (Cap. XVI)73? – Но Бог промышляет не только о целом, но и о частях (non universitate solum modo, sed et partibus consulit)74; так, например, Нил умеряет сухость Египта, Евфрат удобряет почву Месопотамии; Инд увлажняет и делает плодородными страны Востока75. Когда ты, входя в какой-либо дом, видишь повсюду вкус, порядок и красоту, то не подумаешь ли ты, что им управляет хозяин и что он несравненно превосходнее, чем все эти блага – Господь и Отец всего76?

Итак, весь видимый космос, проникнутый как в общем своем строе, так и во всех своих частных проявлениях стройностью, гармоничностью и целесообразностью, свидетельствует о том, что есть высший Разум, верховный Архитектор, который проникает, движет, сохраняет и направляет всю природу. – В полном согласии с этим результатом стоит и христианское учение о Боге. Очевидно, Бог – Отец всех вещей, не имеет ни начала, ни конца; всему давая начало, Он Сам вечен, Он был прежде мира, Сам будучи для Себя миром. Он не-сущее вызвал к бытию Своим Логосом, привел порядок Своим разумом, совершил Своей силой; Его нельзя видеть, Он слишком величественен, выше чувств, бесконечен, неизмерим и во всем Своем величии известен только Самому Себе. И единственное имя, какое выражает все Его существо, есть «Бог». Весь народ, простирая руки к небу, не употребляет другого имени кроме «Бога», взывая: «Велик Бог, Бог истинный!» (Cap. XVIII)77.

Да и сами эллины в лучших выразителях их религиозного сознания не проповедовали ли о том едином Боге, о Котором учат христиане? Так, они именуют верховным владыкой Юпитера и, хотя заблуждаются относительно имени, но в вопросе о единстве власти они согласны с христианами78. Что может быть яснее и справедливее слов мантуанского поэта Марона, утверждающего, что изначала разум приводит в движение и дух животворит небо; отсюда произошел человеческий род, все народы и скоты... Бог проникает повсюду, утверждал он, на земле, в море и глубине небесной; от Него получают бытие и люди, и животные, от Него огонь и дождь79. Не так ли точно и христиане называют Бога умом, разумом, духом? А учения философов? – Не все ли они были проникнуты христианским духом? Так, Фалес Милетский, первый, начавший рассуждать о небесных вещах, началом вещей считал воду (rerum initium aquam dicit), а Бога тем разумом, который образовал из воды все существующее (deum autem eam mentem, quae ex aqua cuncta formaverit)80. Мысль о воде и воздухе, замечает Минуций, слишком глубокая и возвышенная, чтобы могла быть изобретена человеком; она передана Богом и совершенно согласна с христианским учением. Далее Анаксимен81, а после него Диоген Аполлонийский82 считали Бога духом бесконечным и неизмеримым (аеrа deum statuunt infinitum et immensum). И это мнение двух философов о Божестве подобно христианскому учению. У Анаксагора именуется Богом распределение и движение бесконечной мысли (descriptio et motus mentis)83. По Пифагору, Бог есть дух, разлитый и проникающий всю природу вещей, из которой получается все одушевленное (animus per universum rerum naturam commeans et intentus, ex quo etiam animalium omnium vita capiatur)84. Известно, что Ксенофан все бесконечное, имеющее разум, считал Богом (infinitum cum mente deum tradere)85. Антисфен же говорил, что хотя много богов, но в естественном и собственном смысле дан один (populares deos multos, sed naturalem unum)86. Спевсипп признавал Бога одушевляющей силой, управляющей всем миром (vim animalum, qua omnia regantur)87. Что же Демокрит, первый изобретатель учения об атомах? Не называл ли он Богом природу, посылающую нам образы предметов, и ум, воспринимающий их (naturam, quae imagines fundat... et intelligentiam)88. Стратон также называет природу Богом89, а Эпикур, представлявший богов праздными или вовсе не признававший их бытие, поставляет, однако, выше всего природу90. Аристотель хотя и говорил различно, однако всегда держался мысли о единой власти и называл Бога то разумом, то миром или же подчинял мир Богу (Aristoteles variet interim mentem, mundum interim deum dicit, interim mundum deum praeficit)91. Гераклит Понтийский также приписывает Богу высший разум, хотя и различным образом92. Феофраст, Зенон, Хрисипп и Клеанф хотя и расходились между собой во мнениях, однако единогласно признают единство Провидения. Клеанф называет Божество то умом, то духом, то эфиром, по большей же части разумом (mentem, modo animum, modo aethera, plerumque rationem deum disseruit)93. Наставник его Зенон началом всего полагает естественный божественный закон (naturalem legem), называемый то эфиром (et aethero interim), то разумом (interimque et rationem)94. Но при всем сходстве в своих воззрениях на начало бытия с христианскими воззрениями Зенон и Хрисипп начинают обличать и самое язычество. Когда Зенон утверждает, что Юнона – воздух, Юпитер – небо, Нептун – море, Вулкан – огонь, и прочих богов возводит к элементам, он обличает и сильно подрывает общее заблуждение. Подобным образом и Хрисипп, хотя считает Богом то разумную силу (vim divinam), то мир (mundum), то фатальную необходимость (fatalem necessitatem), но в физиологическом объяснении песней Гесиода, Гомера и Орфея подражал Зенону95. Диоген Вавилонский излагает целую систему для изъяснения происхождения Юпитера, рождения Минервы и прочих (Jovis partum et ortum Minervae)96. Ученик Сократа Ксенофан говорит, что образ бытия истинного Бога для человеческого познания недоступен и потому не должно стремиться и познать его97. Аристон Хиосский учил, что Бог непостижим98. Оба они чувствовали величие Божие в самом отчаянии постигнуть Его! Платон несравненно яснее и по содержанию, и по выражению изложил свое учение о Божестве. И его можно было бы признать за небесное, если бы оно не было омрачено примесью народных убеждений99. В «Тимее» же Платон говорит, что Бог по Самому Своему имени есть Отец всего мира, Творец души, Создатель неба и земли, что Его трудно познать вследствие Его необъятного и беспредельного могущества и, если познаешь Его, не сумеешь это высказать публично. Это учение весьма сходно с христианским: и христиане признают Бога и называют Его Отцом всего и никогда не говорят о Нем публично (?), если их не спросят о Нем. Итак, все почти философы, хотя и под различными именами, учили о едином Боге так, что, сравнивая религиозную философию эллинизма и теоретическое учение христианства о Божественном существе, можно прийти к тому заключению, что или выступающие теперь в истории христиане – философы, или эллинские философы прежде исповедали христианство (Cap. XIX и нач. XX).

Таково христианское учение о Боге. Оно доказывается всем гармоническим устройством космоса, рассматриваемого в его целом и частностях, духовным и физическим составом человека; оно подтверждается всеми лучшими философами древности и представляет собой достояние всего рода человеческого (с конца IV в.). Что может противопоставить ему языческая религия?

Приступая к обвинению язычества, Минуций Феликс предваряет его тонким дипломатическим введением, рассчитанным на то, чтобы не будить религиозные страсти противников. Сам некогда принадлежавший к языческой религии, он хочет обвинять во всех ее недостатках не своих современников, а предков, их неразборчивость, легковерие и невежественную простоту, но долго на этом пути он не остается; прекрасный знаток греко-римской мифологии, он воспользовался всеми ее курьезами и недостатками, чтобы в более ярком свете выставить реальную карикатурность ее и религиозную несостоятельность. Что такое греко-римские боги? Представляют ли они собой сверхъестественных существ или они стоят близко к человеческому роду и мало чем отличаются от него?

Культ богов возник естественным путем; он обязан легковерию и религиозной неразборчивости предков. Воздавая благоговейное почтение своим царям, они желали видеть их в изображениях, старались увековечить память их статуями, и то, что принято было ради утешения, стало потом предметом священным; воздавая награду почившим, они подали пример своим потомкам100. Научным доказательством этого тезиса служат исследования Евгемера101, где доказывается, что все божества суть люди, обоготворенные за свои благодеяния и добродетели, и где повествуется о времени их рождения, их отечестве и гробницах по разным местам, например, об Юпитере Критском102, об Аполлоне Дельфийском103, Изиде Фаросской104 и Церере Элевсинской105. А Сатурна, родоначальника богов, как греческие, так и римские писатели выдают за человека. Известно, что Сатурн, убежав из Крита от преследования своего разгневанного сына, прибыл в Италию и, принятый там гостеприимно, будучи родом грек и образован, он научил здесь многому грубых и невежественных людей... Он назвал страну, давшую ему убежище, Лациумом (Latium), потому что он безопасно скрылся (latuit) в ней, а городу дал название по своему имени, как и Янус назвал город Яникул106. Итак, Сатурн был обыкновенным человеком. Он был выдан за сына неба и земли, потому что в Италии не знали его родителей, «как и в настоящее время мы называем «упавшими с неба» людей, которых встречаем неожиданно, а людей неизвестных и незнатных именуем «сынами земли» (Cap. XXII)107. Но и помимо этих определенных и исторически засвидетельствованных фактов, повествующих о человеческом и смертном происхождении богов, даны целые теории о возведении людей в божеское достоинство. Так, Продик говорил, что были возводимы в богов люди, которые во время своих странствований принесли людям пользу своими открытиями108. Мнение Продика разделяет и Персей, называющий одними и теми же именами и открытые произведения земли, и их открывателей109. Великий Александр Македонский в письме к своей матери говорил, что один жрец, устрашенный его могуществом, открыл ему тайну, что боги не что иное, как люди110.

Будучи существами естественного происхождения и принадлежа к одному рангу со всем человечеством, греко-римские боги не только в своем внешнем виде иногда носят на себе безобразие и вызывают отвращение, но и по своей деятельности, образу занятий и нравственного поведения часто не отвечают даже самым непосредственным требованиям, какие могут быть предъявлены религиозным сознанием к самому понятию Божества. Вулкан – бог хромой и немощный, Аполлон столько веков безбородый, Нептун с глазами светло-зелеными111, Юнона с бычачьими глазами112, Меркурий с крылатыми ногами113, Пан с копытами114, Сатурн с кандалами на ногах115, Янус с двумя лицами для того, чтобы видеть и сзади116, Диана – высокоподпоясанная охотница117, Диана Эфесская имеет огромные груди118, а Диана Тривия имеет три головы и много рук119. Далее, сам Юпитер представляется то безбородым, то имеющим бороду120, называемый Аммоном имеет рога121, Капитолийский носит молнии122, Юпитер Лациар обагрен кровью123, а к Юпитеру Феретрию подойти нельзя124; и, при всем том, какое еще множество насчитывается Юпитеров: сколько чудовищ Юпитера, столько и имен его125. Эригона повешена на петле, как дева между звездами126, Касторы для того, чтобы жить, постоянно умирают127, Эскулап для того, чтобы явиться богом, убивается громом128, Геркулес сжигается эгейскими огнями, чтобы не быть более человеком (Cap. XXI)129. Таковы басни, наследованные римлянами от невежественных отцов; всего тяжелее то, что они и теперь составляют предмет обычных занятий и школьного обучения, особенно же песнопения поэтов. Вот, например, поэзия Гомера, прославленного и увенчанного, которого Платон исключил из своей республики, – она дает достаточное число примеров, чтобы убедиться, в чем состояли занятия греко-римских богов и какова была их нравственность. Этот поэт преимущественно при описании Троянской войны, хотя и для забавы, вмешал богов в события и дела человеческие. И что же получилось? Он разделил богов на две спорящие партии, ранил Венеру, связал, ранил и обратил в бегство Марса130; рассказал, как Юпитер освобожден был Бриарием131, как он оплакивал кровавыми слезами сына Сапердона, которого никак не мог избавить от смерти132; Геркулес убирает навоз133, Аполлон пасет стада Адмета134, Нептун занимается построением стен Лаомедонта, и несчастный строитель не получает награды за свои труды135; там на наковальне куется молния Юпитера136. Что же сказать об уличенном прелюбодеянии Марса и Венеры137 или освященном на самом небе постыдном сладострастии Юпитера с Ганимедом138? Не тот же ли, наконец, Юпитер, воспламенившись более, чем с другими любодейцами, предался сладострастию со своей собственной женой Юноной139? Вот нравоучительные примеры, предлагаемые в назидание человеческому роду! «Они переданы для того, чтобы некоторым образом оправдать пороки человеческие. Выдумки подобного рода увлекательно действуют на детей и извращают нравственность человека с юного возраста. Под увлечением этих занимательных рассказов возрастают мальчики и сохраняют их до самых зрелых лет, не достигая истины, которая доступна только ищущим ее» (Cap. XXII).

Такова религия греко-римского мира в ее божественных представителях. Могла ли она служить опорой государства, основой его могущества и дает ли достаточное основание для того положения, высказанного Фронтоном, что Рим своим величием обязан не столько храбрости своих деятелей, сколько своему благочестию и религии? В глазах апологетов христианства история Рима предносилась в совсем другом проспекте по сравнению с тем, как ее изображают современные Минуцию Феликсу историки, не говоря уже о новейших исследованиях. Строго рассуждая, история Рима не давала никакого повода к упрекам, но апологетика требовала их, – и вот под пером морализирующих представителей самые обычные явления ее получают окраску жестокости, братоубийства и святотатства. Это лежало в духе древнего христианства, в той всеотрицающей тенденции, с какой первоначальное христианство выступало не только против религии Греции и Рима, но и против всего строя римского государства как в его прошлом, так и настоящем, – тем не менее, нельзя не пожалеть о крайней односторонности их взгляда. «Да, пресловутая римская справедливость, – начинает свою отповедь Фронтону Минуций Феликс, – видна с первых же времен основания государства. Не преступление ли соединило римлян, не неистовая ли жестокость дала им силу? Сначала Рим служил убежищем для всякого рода людей, туда стекались разбойники, злодеи, прелюбодеи и убийцы (?). Сам Ромул, их царь, совершил братоубийство... чтобы превзойти в злодеянии свой народ. Вот первые начатки благочестивого государства! После того Рим нагло похитил и обесчестил дочерей140, из которых многие были уже обручены, и некоторых замужних женщин, и потом затеял войну с их родителями, своими тестями, и пролил кровь своих родственников. Что может быть безнравственнее, бесчестнее, наглее такой злодейской дерзости?» Этот приподнятый морализирующий тон, повышенный Минуцием на самую высокую ноту, продолжает звучать громко во всем отделе, посвященном истории Рима. Общим делом Ромула, утверждает он, и последующих царей и вождей было – соседей сгонять с их земли, разрушать окрестные города с храмами и алтарями, притеснять пленных, укрепляться посредством обид других и своих злодеяний. Не достойно ли посмеяния то, что римляне принимают религию побежденных народов и после победы поклоняются пленным богам, так как воздавать божественные почести тому, что захвачено на войне, значит совершать святотатство? У римлян сколько победных торжеств, столько нечестивых дел; сколько взято трофеев у народов, столько сделано ограблений у богов. Итак, римляне сильны не потому, что они религиозны, а потому, что безнаказанно совершили святотатства (?). Да и какие боги могли покровительствовать Риму? Специально римские боги известны: это Ромул, Пик141, Тиберин142, Конс143, Пилюмн и (ас, по-видимому, нужно aut – или) Полюмн144. Таций изобрел Клоациллу и стал ее обоготворять. Гостилий – Павора и Палора145; кроме того, кто-то боготворит и лихорадку146. Вот покровители Рима: суеверие, болезни и несчастья;

между болезнями Рима и в число богов можно поместить еще распутных женщин Акку Ларенцию147 и Флору148. Нельзя же допустить, чтобы римлянам помогли против народов Марс Фракийский, Юпитер Критский, Юнона Аргосская или Самосская... Диана Таврическая... наконец, египетские скорее чудовища, а не божества. Итак, могущество римлян, обнимающее собой весь мир (ср.: Cap. IV), отнюдь не может служить доказательством их религиозности. Да и какие боги могли дать им помощь? В выборе этих богов Минуций, как адвокат-софист и апологет, неподражаем. Это какие-то дятел, страх, боязнь, лихорадка – и в самом деле, какую помощь они могли дать римлянам (Сар. XXV)?

Гадания и оракулы – заслуживают ли они какого-либо доверия и способны ли доказать внутреннюю силу римской религии? Допустим, что Клавдий Фламинский и Июний потому потеряли свои войска, что не рассудили дождаться обычного топтания цыплят ногами, а Регул? Не наблюдал ли он авгурий и однако взят был в плен?149 Точно так же и Минцип, хотя и уважал религиозный обычай, попал во власть врага150. Павел Эмилий потерпел при Каннах ужасное поражение, несмотря на то, что цыплята предвещали ему успех151. Цезарь пренебрег гаданиями, которые воспрещали отправиться ему в Африку прежде зимы, однако он легко пересек море и победил152. А что сказать об оракулах? Амфиарай предсказал, что будет после его смерти, а не знал, что жена изменит ему за ожерелье153. Слепой Тиресий предсказывал будущее, а не видел настоящего154. Энний сочинил на счет Пирра ответы Аполлона Пифийского, между тем как Аполлон давно перестал говорить стихи, и этот оракул, ловкий и двусмысленный, прекратил свое дело с тех пор, как люди стали менее легковерны и более образованы155. И Демосфен, зная поддельность ответов пифии, утверждал, что она держит сторону Филиппа156. Но вера в оракулы и прорицания, охватившая в ту переходную эпоху весь культурный мир, не чужда была и христианскому обществу того времени, и потому разделаться с этим сложным вопросом двумя-тремя фактами, частью скомпилированными с Цицерона, было и для Минуция Феликса нелегко. Он не вполне отрицает возможность правильности оракульских предсказаний, допуская, что из множества ложных предсказаний одно случайно и может попасть на истину, но он сам понимает, что такими уж слишком наивными ответами никого не удовлетворишь, и с целью решить намеченный вопрос он развивает целую теорию демонологии, имевшую очень важное значение в религиозном миросозерцании христиан того времени. Учение о демонах, их господстве в мире и человечестве получило свое начало в апокалиптической книге «Тайн Еноха», сохранившейся до нашего времени на коптском языке; создавшееся под воздействием вавилонских влияний, оно вылилось здесь в форму воззрения о падении высших ангелов (έγρήγοροι – хранителей и созерцателей тайн Божиих), спадших с неба из любви к человеческим женам, сочетавшихся с ними и породивших гигантов, научивших людей всем порокам. С легкой руки Иосифа Флавия (Antiqu.jud. 1.4) оно перешло к христианским писателям – Иустину Философу (Ар. II, 5), Афинагору (Suppl. pro Christ. Cap. 24), Тертуллиану – и вообще во все литературные памятники древнего христианства, обсуждавшие эту проблему, и развилось в целую теорию. Впрочем, сами христианские писатели, не знакомые с научной теорией, пытались производить ее от Сосфена, который, по словам Минуция Феликса, с подобающим благоговением говорил об истинном Боге, признавал ангелов, служителей и вестников истинного Бога, присутствующих перед Его престолом и трепещущих от мановения и взгляда Его; тот же маг говорил о земных демонах, блуждающих туда и сюда и враждебных человечеству. Платон, почитавший трудным найти Бога, без труда рассуждает об ангелах и демонах и пытается в своем диалоге «Пир» определить природу демонов; он думает, что она есть нечто среднее между смертным и бессмертным, т. е. телом и духом, и состоит из соединения земной тяжести с небесной эфирностью; от нее происходит в нас любовь, она возбуждает чувства в сердцах человеческих, волнует желания в них и возжигает пыл страстей (Cap. XXVI). Но эти немногочисленные аналогии отнюдь не объясняют собой той вполне развитой и законченной теории демонологии, какая наблюдается в древней христианской литературе. Наиболее отчетливое выражение она находит у Тертуллиана. «Мы, христиане, – пишет он, – утверждаем существование известного рода духов. Имя их не ново, так как и Сократ совещался со своим демоном; бытия ангелов не отрицает и сам Платон. Но только из Священных Писаний157 можно узнать действительное происхождение их, – как от ангелов, развращенных собственной виной, возник еще более развращенный род демонов, осужденных Богом вместе с виновником их, называемым князем. С самого начала злоба этих духов господствовала над погибелью человека. В них заключается причина несчастных случаев всякого рода, в особенности же внезапных и случайных потрясений, сильно ослабляющих душу. Благодаря своей тонкости и легкости, будучи невидимы и недоступны наблюдению, эти духи дают себя знать, правда, не в самом действии, а в последствиях его, когда, например, необъяснимое лежащее в воздухе зло повреждает древесные и полевые растения в зародыше и во время созревания, или когда испорченный по неизвестной причине воздух извергает приносящее заразу испарение. С такой же таинственностью заразы дыхание демонов и ангелов производит различные болезни духа посредством умоисступления, сумасшествия, ужасных и позорных пожеланий. Каждый дух крылат, а также, следовательно, ангелы и демоны, и потому они во мгновение ока могут быть везде. Весь мир для них одно место. Что и где случается, они узнают об этом так же быстро, как и разглашают. Они умеют проникнуть даже в намерения Божии, для древнего времени посредством чтения пророков, для нового – из чтения Священных Писаний. Из этих источников они узнают много касающегося будущего... Так как они живут в воздухе в соседстве звезд, то они могут легко узнавать, что там делается, и получают возможность обещать урожай, который они предчувствуют» (Apologet. Сар. 22–23). Демонология для древнего христианина служила неисчерпаемым источником для объяснения всех загадочных и ненормальных явлений в природе и истории человечества. Как физические нестроения в природе, например, порча в растении или болезни в человеке, вызывались гибельным воздействием демонов, так и вся прошлая история человечества сложилась под влиянием тех же демонов. В этом отношении на первом плане должна быть поставлена философия религиозной истории человечества, развитая апологетами. Она проста и не сложна. Вся религиозно-нравственная жизнь греко-римского человечества сложилась и развилась под воздействием демонов. «Еще в древности, – говорит Иустин Философ (Ар. 1,5), – злые демоны, открыто являясь людям, оскверняли женщин и отроков, наводили на людей поразительные ужасы, так что те, которые разумно рассуждали о них, будучи объяты страхом, назвали их богами и давали им то самое имя, какое каждый из демонов выбирал себе». В этом своем утверждении апологеты основывались на Божественном откровении. «Бог, – рассуждает тот же Иустин Философ в другом месте, – сотворивший весь мир, покорив земное царство человеку и устроив небесные светила для произращения плодов, произведений и перемен времени, поставил им божественный закон...». Сам Он как бы отказался от управления миром. Бог вверил попечение о людях и всём поднебесном поставленным на то ангелам, но ангелы преступили это назначение, вошли в соединение с женами и родили сынов, называемых демонами. Демоны поработили себе род человеческий частью посредством волшебных писаний, частью посредством страхов и мучений, наносимых ими, а частью через научение жертвоприношениям, воскурениям и возлияниям, в которых они сами возымели нужду158. Поэты и мифологи все, что ангелы делали с мужчинами и женщинами, городами и народами, приписали это самому Богу и сынам, как родившимся от семени Его, так и от так называемых братьев Его, Посейдона и Плутона, а равно и от детей их, и при этом каждого они назвали тем именем, какое кто из ангелов дал себе и своим сынам159. Так возникло учение о языческих богах и вся мифология, рассказываемая поэтами. Демоны же научили и ставить им изображения или идолы, причем эти изображения не только носят их имена, но и имеют тот самый вид, в каком они являлись людям, и служат им местом жительства160. Таким образом, как по Иустину, так и по другим апологетам161, языческие боги и культ, оказываемый им, хотя и ведут позорное происхождение от демонов, но имеют реальное значение, действительно существуют и обладают значительной степенью могущества и силы. Подчинив себе все человечество и убедив его признать себя за богов, демоны держат его в постоянном страхе и рабстве посредством сновидений и магических очарований (Iust. Apol. 1, 14). Они же являются причиной всех нестроений, несчастий, обманов и пороков в истории и жизни человека (Ibid.). Их главное дело, для которого собственно и посланы они в мир, состоит не в чем другом, как в делании зла (Tatian. Orat. Cap. 16). Они показали людям порядок и расположение звезд. Самое распределение Зодиака есть дело демонов... Они удостоили небесной почести животных, с которыми жили по низвержении с неба, пресмыкающихся, плавающих по водам, живущих в горах – поместили на небе и убедили людей, что жизнь на земле, чуждая разуму, согласна с разумом, так что гневлив ли кто или терпелив, воздержен или невоздержен, богат или беден, таким бывает не по собственной воле, а по назначению от тех, которые располагают рождением (Tatian. Orat. Cap. 8–9). Они – демоны – посеяли между людьми убийства, войну, любодеяния, распутства (Iust. Apol. 1,15); дурные законы также обязаны им своим происхождением (Apol. II, 7). По наущению их, Сократ был осужден на смерть (Apol. 1, 10) и Христос распят на кресте (Apol. 1, 63). Под влиянием демонов все, старавшиеся жить согласно с Логосом и удаляться от зла, были ненавидимы162.

Но это не была одна только теория, но самое жизненное ощущение. Весь языческий мир рисовался в сознании христианина полным всевозможных таинственных сил, всюду присутствующих, все знающих и все направляющих к погибели. Небо и земля и окружающий ее воздух находятся в их власти; все формы жизни запятнаны их присутствием; они восседают на троне, окружают колыбель младенца и сопровождают человека до самой смерти, стараясь в каждый удобный момент нанести ему болезни и разного рода несчастья и отвратить его от истинного пути. «Мир стоит под господством мрачного» (Послание ап. Варнавы), «лежит во зле» – вот общее моральное ощущение древнего христианина. Земля есть ад, хотя она и остается творением Божиим. Было бы несправедливо назвать это явление реакционным, но в нем несомненно заключалось нечто анормальное в моральном отношении... Такое, так сказать, чисто физическое ощущение вездеприсутствия демонов должно было поднимать нравственную энергию христиан на высшую точку напряжения. Христианин должен был чутко относиться к каждому своему шагу, с нервным беспокойствием следить за каждым своим действием, чтобы не запятнать себя соприкосновением с демоном и не подпасть его влиянию. Известно, что древние христиане полагали знамение креста повсюду: на порогах, на дверях дома, на одеждах, на постель и сосуды, из которых они ели и пили. Здесь сказывалось не одно только благочестие...

Главным объектом, на который направлена преимущественная злоба демонов, является человек. Они подстерегают его на каждом шагу и ждут только удобного момента, чтобы напасть на него и овладеть им. «Неистовствуя по своей злобе над людьми, они обольщают поникшие долу души разнообразными и коварными ухищрениями и препятствуют им возвыситься к жизни небесной» (Tatian. Or. Cap. 16), их самое приятное удовольствие и состоит в том, чтобы посредством ложных обманов отвратить людей от мысли и познания истинного Бога (Tertull. Ар. 1,10). Болезни и нестроения, случающиеся в человеческом организме, предоставляют им наиболее легкое средство, чтобы поработить себе человека. Лишь только они заметят, что человека постигла болезнь, они нападают на него и бурей своей злобы потрясают весь его организм. Достойный всякого удивления Иустин сказал, что демоны подобны разбойникам; как последние берут живыми некоторых людей, а потом за выкуп возвращают их родным, так и демоны, которых почитают за богов, вселяясь в тело каких-либо людей и потом посредством сновидений внушив им мысль о своем присутствии, велят таким людям выйти на народ и, насытившись мирскими веществами, на виду у всех отлетают от больных, возвращают им прежнее здоровье, уничтожив болезнь, которую они сами и произвели (Tatian. Or. Cap. 18)163. При всем том, самыми ненавистными людьми для них являются христиане. На эту почву общехристианского демонологического миросозерцания и встает Минуций Феликс в дальнейшей части своей полемики с Фронтоном. «Есть лживые нечистые духи, ниспадшие с небесной высоты в тину земных страстей. Лишившись чистоты своей природы, осквернив себя пороками, сами уже погибшие, они для утешения себя в несчастии не перестают губить других и, будучи отчуждены от Бога, усиливаются всех удалить от Него, вводя между людьми ложные религии» (Cap. XXVI). Они вдохновляют прорицателей, обитают в капищах, действуют на внутренности животных, руководят полетами птиц, управляют жребиями, произносят смешанные с ложью прорицания. Они отвращают людей от неба к земле, от Бога – к веществу, возмущают человеческую жизнь, причиняют всем беспокойства и, вселяясь в людей, как тонкие духи, производят болезни, наводят страх на умы, искривляют члены... Отсюда и происходит все, сказанное Цецилием: Юпитер, требующий во сне игр в свою честь; Касторы, являющиеся на конях; лодка, следующая за матроной... (Cap. XXVII). В них же, в этих демонах, лежит и последний источник гонений, поднятых языческим обществом и властью на христиан, и всех тех сплетен и басен, распущенных в греко-римском обществе насчет религии христиан и их богослужебных собраний. «Христиане воздают божественную честь ослиной голове». Но разве и язычники не почитают ослов в стойлах богини Эпоны164 и не пожирают благочестиво ослов вместе с Изидой, не обожают вместе с египтянами быка Аписа165, змей, крокодилов, рыб и птиц? В греко-римском мире, следовательно, открытое почитание ослов представляет собой составную часть культа, что же касается до христиан, то это одни сплетни, пущенные демонами (Cap. XXVII).

«Христиан упрекают в почитании преступного человека...». Здесь можно было бы, ввиду серьезности и религиозной важности обвинения, ожидать от Минуция Феликса основательной и всесторонней отповеди, если и не вполне выражающей все существо христианства, то по крайней мере снабженной какими-либо более солидными логическими или историческими доказательствами. Однако ответ его весьма слаб и ограничивается немногими фразами. «Поистине достоин сожаления тот, кто все надежды возлагает на смертного человека, потому что со смертью его прекращается и вся помощь с его стороны. Вот египтяне: они в самом деле выбирают себе человека, воздают божественные почести ему, ему одному молятся, к нему обращаются за советом, в честь его закалают жертвы, и он, будучи для других богом, для самого себя есть невольно человек166. Почитание креста? Да разве культ креста не известен самому греко-римскому обществу? Кресты являются составной частью статуй богов; победные трофеи (знамена) имеют не только вид креста, но и распятого человека. Да и в природе? Не наблюдается ли также подобие креста, когда корабль несется с распущенными парусами, или подходит к берегу с простертыми веслами? Наконец, в фигуре человека, когда он с распростертыми руками возносит молитву Богу, не наблюдается ли знамение креста (Сар. XX)?

При переходе к опровержению тех скандальных сплетен и басен, какие распространены были в греко-римском мире насчет внутреннего строя и жизни христианских общин, речь Минуция Феликса приобретает особую силу, блещет разнообразием доводов и побивает противника во всех его пунктах. Прогрессивное падение общественных и личных нравов, какое характеризует собой переходную эпоху от язычества к христианству, давало апологетам христианства обильную жатву для того, чтобы защитить целомудренность христианских собраний и изничтожить своего противника. В общем апологетическом миросозерцании источник всех этих скандальных обвинений лежит в тайных кознях демонов, повсюду преследующих христианина и всеми мерами стремящихся погубить его. Молва, энергично отвечает Минуций Феликс, об особенностях почитания предстоятелей христианских общин167 прилична более бесстыдству тех людей, где каждый пол совершает прелюбодеяние всеми своими членами, где полное распутство носит название светскости, где сладострастие доходит до отвратительной гадости168, где появляется скука от разврата, прежде чем стыд (Cap. XXVIII). Можно ли поверить тому, чтобы принятие в христианское общество совершалось посредством умерщвления младенца и его кровью, чтобы кто-нибудь решился умертвить нежное молодое тело, которое едва может назваться человеком, пролить его кровь и пить? Христианам не позволено ни видеть человекоубийства, ни даже слышать о нем. Если где это бывает, то в языческом обществе; здесь бросают детей на съедение зверям и птицам (?), некоторые женщины уничтожают зародыш будущего человека и делаются человекоубийцами прежде рождения детей. Уроки, располагающие к таким поступкам, дают сами боги. Сатурн не бросил, но пожрал своих детей, и потому в некоторых странах Африки родители приносят ему в жертву своих младенцев, ласками и поцелуями стараясь прекратить их плач, чтобы жертва закалалась без плача169. У жителей Тавриды близ Понта и у египетского царя Бусирида существовал обычай приносить в жертву гостей170. Римляне ради жертв зарывали мужчину и женщину из греков и мужчину и женщину из галлов171 и теперь еще римляне почитают Юпитера Лациара человекоубийством, Беллона же требовала для возливания на ее жертвенники человеческой крови (Cap. XXX)172. Вот где действительное детоубийство и человекоубийство, а не у христиан. И при всем том их обвиняют еще в «безнравственных пиршествах». Это тоже изобретение демонов, пущенное для того, чтобы запятнать целомудренную славу христиан позором отвратительного бесчестия. Достаточно, однако, ознакомиться с греко-римской мифологией и трагедиями, что, не говоря уже о людях, сами боги оказывались кровосмешниками, соединялись со своими матерями, сыновьями и сестрами. Неудивительно поэтому, что в греко-римском обществе часто наблюдаются и всегда допускаются кровосмешения. У христиан же целомудрие не только на лице, но и в уме; они охотно пребывают в узах брака, но для того чтобы иметь детей, и потому вступают в брак с одной женщиной или совсем отказываются от брака. Очень многие отличаются пожизненным девством своего не оскверненного тела и этим не тщеславятся. И собрания их отличаются не только целомудренностью, но и трезвенностью; самую веселость они умеряют строгостью, целомудренной речью и еще более целомудренными движениями тела. И узнают они друг друга не по телесным знакам, а по невинности и скромности. Они питают между собой взаимную любовь, потому что не научились ненавидеть, но называют друг друга братьями, как люди одного Бога Отца, как сообщники веры, как сонаследники упования (nos... mutuo amore diligimus, quoniam odisse non novimus... nos fratres vocamus, ut unius Dei parentis homines, ut consortes fidei, ut spei coheredes)173 (Cap. XXXI).

Христиан упрекают в том, что они не имеют ни храмов, ни жертвенников, ни изображений Божества. Но какое изображение может быть дано Богу, когда сам человек, правильно рассматриваемый, представляет собой образ Божий? И какой храм можно построить Ему, когда весь этот мир, созданный Его могуществом, не может вместить Его?174 Лучше содержать этот храм в уме, освящать его в глубине сердца, а потому самая лучшая и угодная жертва Богу – доброе сердце, чистый ум, незапятнанная совесть175. Отсюда и тот, кто чтит невинность, тот молится Богу, кто уважает правду, тот приносит жертву Богу; кто удерживает от обмана, тот умилостивляет Его. Конечно, христианского Бога нельзя ни видеть, ни показать другим, но во всех делах и явлениях мира усматривается присносущая сила Его, проявляющаяся в раскатах грома, в блеске молнии, в тихом сиянии неба176. Фронтон утверждает, что Бог не знает человеческих действий и, занятый всем миром, не может обнимать его частей и обращать внимание на целое (Cap. X). Каким же образом Бог далек от человека, когда Он, пребывая повсюду, не только близок к человеку, но и влит в него (non nobis proximus est, sed infusus)?177 Солнце, утвержденное на небе, разливает свои лучи по всем сторонам, всюду присутствует, всему дает себя чувствовать, и никогда не изменяется его светлость178. Не тем ли более Бог, Творец всего и Всевидец, от Которого ничто не может быть тайным, находится и в помышлениях наших, которые суть как бы тьма179 (Сар. XXXII)? Христиане не различают племен и народов и признают весь мир домом одного Бога, так как Бог не нуждается в министрах и все находится пред очами Его180. Отсюда и иудейский Бог не есть какой-нибудь специальный, племенной бог. Он – Бог всех, и пока иудеи повиновались спасительным повелениям Его, они из малого народа сделались бесчисленными, из рабов – царями. И не иудейский Бог вместе со Своим народом взят был в плен римлянами, но они сами оставили Его прежде, чем Бог отвергнул их (Cap. XXXIII).

Христианское учение об уничтожении всего мира огнем и продолжении жизни после смерти не представляет собой какой-либо новости, неизвестной древней философии. Стоики всегда утверждали, что весь этот мир, лишившись влаги, истребится посредством огня (consumpto humore mundus hic omnis ignesceret)181. Платон учил, что части мира разрушаются попеременно то от наводнения, то от воспламенения, и хотя он признавал мир вечным и неразрушимым, однако добавлял, что уничтожить его может один только Бог. Ясно, что греческие философы рассуждали так, как умствуют и христиане. Вот, например, Пифагор и в особенности Платон – они передали образованным людям греко-римского мира учение о продолжении жизни после смерти, хотя и не в полном, а поврежденном виде. Их заблуждение состояло в том, что, по их мнению, одни души, по разрушении тела, продолжают существовать вечно, причем переходят в другие новые тела – тела скотов, птиц, зверей, но при всех этих недостатках важно то, что греческие философы и по этому пункту учили согласно с христианами. И в самом деле, кто столь глуп и бессмыслен, чтобы осмелиться говорить, что Бог, первоначально создавший человека, не мог потом воссоздать его? Не труднее ли дать бытие сначала, чем потом возвратить его? Да и не вся ли природа внушает мысль о будущем воскресении? Солнце заходит и вновь появляется; звезды скрываются и опять возвращаются, семена не возродятся прежде, чем не сгниют. Но смерть? Она скрывает за собой нечто загадочное... (Люди) не столько убеждены, что уничтожатся после смерти, сколько желают этого (magis optare, quam credere), так как им приятнее уничтожиться, чем воскреснуть для мучений182 (Cap. XXXIV).

Пусть никто не ищет оправдания или утешения себе в судьбе; душа человека свободна и в нем судятся его действия, а не внешнее положение. И что такое судьба, как не предопределение Божие о каждом человеке? Бог предвидит будущее и сообразно с заслугами и свойствами каждого из людей определяет им судьбы. Христиан зовут нищими, но это не позор для них, а слава183. – Да и как может быть беден тот, кто не имеет недостатка, не жаждет другое?184 Никто не может быть так беден, как он родился (nemo tarn pauper potest esse, quam natus est)185. Птицы живут без всякого наследства от родителей, и каждый день доставляет им пищу186. И если люди чувствуют недостатки тела и терпят их, то это не наказание, но принадлежность человеческого воинствования187.

Мужество укрепляется немощами, и несчастие часто бывает школой добродетели188. Нельзя думать поэтому, что Бог не был силен помочь христианам или оставил их; Он подвергает каждого испытаниям, смотрит на его нравственное расположение и следит до последнего вздоха189. Таким образом, люди испытываются несчастием, как золото огнем190 (Cap. XXXVI).

Никто, однако, не терпит таких испытаний, как христиане... Зато какое прекрасное зрелище для Бога, когда христианин борется со скорбью, когда он твердо стоит против угроз, пыток и казней, когда он смеется над страхом смерти и не боится палача, когда он сохраняет свободу перед царями и владыками и преклоняется только перед Богом191. Не сами ли римляне превозносят до небес, например, Муция Сцеволу, который, промахнувшись убить царя, непременно погиб бы среди неприятелей, если бы не сжег на огне правой руки. А сколько христиан без малейшего стона претерпели сожжения не только рук, но и всего тела! Терпящие казни мужчины еще могут напоминать собой Муция, Аквилия или Регула192, но у христиан страдают не только мужчины, но и отроки и женщины, вооружившись терпением в страданиях, презирают кресты, пытки, зверей и все ужасы казней (Cap. XXXVI).

Что еще остается нуждающимся в защите в области христианской веры? Самые ничтожные вещи... Христиане не вкушают ни жертвенного мяса, ни жертвенного вина, и это вовсе не потому, чтобы они считали произведение природы, созданное Творцом, чем-либо оскверняющим, а лишь в целях отстранить всякую мысль о том, что христиане уступают демонам, которым приносятся эти жертвы. Они также не пренебрегают цветами, какими одаряет природа, срывают розы и лилии и другие цветы приятного вида и запаха, раскидывая их для благоухания и сплетая из них венки на шею. И если мы не кладем венки на свои головы193, то извините нас, говорит Минуций Феликс по адресу язычников, мы имеем обыкновение нюхать запах хороших цветов обонянием, а не верхушкой головы и волосами. Христиане не возлагают венков и на умерших, потому что цветы блаженному вовсе не нужны, а несчастному не доставят радости; не кладут этих увядающих венков на умерших и потому, что надеются получить от самого Бога неувядающие венцы. Скромно, с упованием на милосердие Божие они живут надеждой будущего блаженства, по вере в величие Божие, открываемое в настоящем мире. Пусть Сократ, афинский говорун, громко признается, что он ничего не знает; пусть Симонид отсрочивает время для решения данного ему вопроса. Христиане презирают гордость философов – этих развращенных людей, прелюбодеев, тиранов, красноречиво обличавших пороки, которыми сами были заражены. Христиане представляют мудрость не во внешнем виде, а в своей душе, и их лучшей похвалой является то, что они достигли того, чего искали с усилиями все философы и не могли найти. Лишь среди христиан и в лице их открылось древнему миру познание истинного Бога. Чего же еще им больше желать? «Будем пользоваться нашими благами, – восклицает в конце своей речи Октавий-Минуций, – будем держаться правила истины: да прекратится суеверие, да посрамится нечестие, да торжествует истинная религия!» (Cap. XXXVIII).

При всей своей близкой зависимости от творений Цицерона и Сенеки, апология христианства, составленная Минуцием Феликсом, проникнута оригинальным характером и поражает читателя своеобразностью воззрения, развитого здесь на христианство. Кун, назвавший его творение «языческо-религиозным пониманием христианства», схватил самую суть дела. Догматический элемент в нем совершенно отсутствует, никаких цитат из Евангелия не встречается, и о Христе он говорит только мимоходом. Это морально-философская религия, основанная на стоической системе в ее лучших представителях. Из сочинения Цицерона «О природе богов» он воспользовался только изречениями Бальба, защитника стоической философии, из Сенеки же, одного из самых религиозных стоиков, он избирает места, наиболее сродные христианству; и то учение о Боге и Его Логосе, выдаваемое под именем христианского, какое он развивает в главе 18, есть только воспроизведение основных тезисов стоической теологии. Теоретическая противоположность между христианством и эллинизмом почти исчезает. Все выдающиеся философы древности, учившие о начале вещей, Боге и мироздании, высказывали те же самые воззрения, какие проповедует и христианство. О Фалесе Милетском он в особенности замечает, что мысль «о воде и воздухе слишком возвышенна и глубока, чтобы быть изображенной человеком; она внушена Богом»; учение Платона можно назвать почти «небесным», и, подводя итоги многочисленным выдержкам из древних философов, он формулирует общий результат в следующих замечательных для христианина словах; «Или нынешние христиане – философы, или философы были христианами» (гл. 19). Этот тезис подобия или сходства между эллинизмом и христианством последовательно проводится по всем важнейшим пунктам его полемики с Фронтоном (о сгорании земли, о продолжении жизни души и тела по смерти – гл. 34; сюда же отчасти можно причислить и отделы о почитании осла – гл. 28; о кресте – гл. 29; и даже о поклонении «преступному человеку» – гл. 29). У него, как и у Тертуллиана, обильно воспользовавшегося трудом Минуция Феликса, общая схема полемической диалектики может быть определена следующим тезисом: «У нас так, а у вас тоже, только в худшем виде».

Религия Минуция Феликса, как и у стоиков, индивидуальна; она есть религия личности, а не общества и культа. Как образ Божий, человек стоит в непосредственном общении с Богом; Бог близок к нему, внутри его, и в этом чисто физическом ощущении близости Божества человек черпает свою религиозную и нравственную энергию. Эта морально-религиозная сфера и остается той гранью, которая проводит резкую черту между эллинизмом и христианством, и в этой области Минуций тоже оригинален; отделы, посвященные этому вопросу, блещут силой логики и энергией слова. Но, к сожалению, полемика Минуция останавливается лишь на крайних и произвольно выбранных фактах и предлагает характеристику нравственного состояния общества, разукрашенную в тенденциозных целях. Век Минуция Феликса, век процветания и популяризации моральной проповеди стоицизма, в истории духовной культуры эллинизма и являлся именно поворотным пунктом к нравственному и религиозному подъему лучших его представителей.

Рассматриваемый в общем диалог Минуция Феликса может быть признан одним из самых художественных и литературно-обработанных произведений, какие редко встречаются в христианской литературе, интересует читателя и оставляет по себе глубокое эстетическое наслаждение. Его полемика с эллинизмом отличается тонким дипломатическим тактом, ведется с замечательным джентльменством и рассчитана на то, что бы не будить страсти своих читателей среди современного ему культурного общества. И если бы какой-либо из его противников случайно ознакомился с содержанием его труда, он нашел бы в нем только сродное и близкое себе.

* * *

Ср.: Zahn. Der stoiker Epictet und seine Verhaltiniss zum Christenthum. Erlangen; Leipzig, 1895

Имеется под руками лишь старое издание: Plinii Caecilii Epistulae et panegyricus, ed. Christophori Cellarii. Lipsiae; Regionmont, 1761. Ep. XCVII. P. 610

См.: Neumann. Die Römische Staat und die allgemiene Kirche. I. Leipzig. S. 35–36

Gibbon. The history of the decline and fale of Roman Empire, ed. Bury. London, 1900. Т. I. P. 78

Ср.: Ibid. I. Ch. 1–11

Ibid. I, I. P.75

Aubè. Histoire des persécution de l’église. La polémique païenne a latin du II siècle. 10 edition. Paris, 1878. P. 74, 91

Baenig. Herzog-Hauck. Real-Encycl. 3 Aufl. Bd. 13. S. 87

Любкер. Реальный словарь классической древности (перевод Модестова). СПб.; М., 1884. С. 412

Bern. Geschichte römische Literatur. 4 Aufl. 2, 15. Carlsruhe, 1869. S. 624

Dessau. Über einige Inschriften aus Citra//Hermes. XV. 1880. S. 471–474

Ср.: Болотов В.В., проф. Лекции по истории древней Церкви. Введение в церковную историю. СПб., 1907. С. 110

Harnack A. Herzog-Hauck. Real-Encycl. Bd. XI. S. 610

Neumann. Op. cit. Bd. III. S. 773

См. основательную старую диссертацию Le Nourry, мавританского монаха, приложенную к изданию Минуция Феликса, сделанному в Migne. PL. Т. III. Col. 371–652; Behr. Der Octavius Minucius Felix in seinem Vehältniss Ciceron’s de natura deorum. Gera, 1870; Burger. Minucius Felix und Seneca. München, 1904

М.Tulii Ciceronis Opera, quae supersunt omnia et cet., ed. J.Orellius. Т. IV, pars 2. Turici, 1828. 110 ,1, 6. P. 12

Ibid. 106, III, 40. P. 121

Ibid. P. 12

Ibid. III, 40. P. 121

Octav. Cap. X: об этом говорят все; об этом свидетельствует речь циртинского оратора; ср.: Cap. XXXI, Октавий по адресу Цецилия: «Об этом и твой Фронтон»

М.Cornelii Frontonis et М.Aurelii imperatoris Epistulae. L. Veri et Antonini Pii reliquiae etc. c. ed. Angelo Majo. Romae, 1823; Nieburgius. Cornelii Frontoni reliquiae et M.Aurelii. Berolini, 1816; Naber. M.Cornelii Frontonis et M.Aurelii epistolae (L.Veri et Antonini Pii et Appiani epistolarum reliquiae) (переработанное издание Маи). Lipsiae, 1867. (Считаем своим долгом выразить свою благодарность многоуважаемому профессору Сергею Ивановичу Соболевскому за доставку мне этих необходимых изданий из Университетской библиотеки.) Bern. Geschichte römischen Literatur. Carlsruhe, 1869.3 Aufl. S. 628–646; Nicolai. Geschichte d. römischen Literatur. Magdeburg, 1881

Aubè. Op. cit. P. 74

Nieburgius. Op. cit. P. XXIII

Ibid. P. XXII

Ibid. P. XII

Julii Capitolini Vita M.Aurelii philosophi. P. 45

Nicolai. Op. cit. P. 5, 448

Ibid. P. 6, 748

Ср.: Dartigue J. Aurelius dans ses rapporte avèc le christianisme. Paris, 1897

Cм .: Naber. Op. cit. P. 16, 49, 101, 146, 153, 158, 167, 213–214, 217, 220, 222, 229, 232

Ibid. P. 101

Ibid. P. 166

Ibid. P. 83

Ibid. P. 167

Naber. Op. cit. P. 157, ср.: P. 145–146

Ibid. P. 211

Ibid. P. 228–229

Ср.: Cicero. De nat. deor. I, 8. P. 10: «Какими глазами души хотел объяснить вам Платон столь важное дело; каким богом украшен мир? Откуда движение? Какими орудиями (оно производится)?.. Каким управителем была вручена столь великая обязанность; каким архитекторам поклоняются и служат воздух, огонь, вода и земля?.. Все это является скорее желательным, чем обнаруживается на самом деле» (Веллий-эпикуреец в критике учения Платона)

Cicero. Op. cit. I, 5. P. 11 (учение академиков): «Ко всему истинному примешана ложь, так что нельзя указать никакого критерия для разделения их»

Если глупость (речь Котты), по суждению всех философов, есть величайшее зло (то как понять то), когда все злое, судьбы и дела, распространяется повсюду, мудрость же нигде не находится; в великих бедствиях оказываются все, которым вы приписываете самое лучшее предопределение от богов (Cicer. Op. cit. III, 2. P. 116). Итак, нет никакого различия между добрыми и злыми (Ibid. III, 35. Р. 119)

(Если бы существовало Провидение), то почему мой дядя (Котты) Рутилий был послан в изгнание? Почему Дионисий был тираном богатейшего и счастливейшего государства; а также Фаларис, не потерпел ли он изгнания? Что скажу и о Сократе, смерть которого я имел обыкновение оплакивать, читая Платона (Ibid. III, 22. Р. 11)?

Ср.: Cicer. Op. cit. III, 2. P. 23 (Котта): «И я убежден, что мысли, какие мы приняли от предков о бессмертных богах и священных церемониях, должны быть защищаемы. Никто, будет ли он ученым или невежей, не должен колебать полученное от предков учение о богах, так как в этом заключается основа государства»

Ibid. II, 2–3. Р. 44–48: «Итак, в нашем народе и прочих существует культ богов и религиозные святыни в лице больших и малых богов и все части Республики (при помощи этих культов) содержатся в благополучии»

Ср.: Cicero. Op. cit. II, 65. P. 90 (Бальб): «Мне кажется, что всеми силами нужно утверждать существование Провидения в делах человеческих: многое предопределяют гаруспиции, многое предвидят авгуры, многое объясняется оракулами, предсказывается и снами, и когда они принимаются во внимание, многие дела, предпринимаемые (по одному) человеческому суждению, избегали опасностей»

Древние историки рассказывают о прибытии в Рим каменной статуи Идеи или Матери богов, Кибелы или Цереры в тех целях, чтобы Ганнибал в Пуническую войну был изгнан из Италии. Когда корабль с изображением богини достиг Тибертинской пристани, он здесь остановился, и никто не мог сдвинуть его со своего места. Тогда (весталка) Клавдия, относительно девства которой распространялась самая темная молва, во всеуслышание заявила о своем целомудрии и, излив молитву перед богиней, одна, по желанию всего римского народа, на поясе вытащила корабль на берег (Le Nourry. Op. cit. P. 605)

Cicero. Op. cit. II, 2. P. 44: «Боги часто показывают свое присутствие, как, напр., в войне латинян при Регалии, когда Пастумий-диктатор с Октавием Максилием Тускуланом подверглись опасности, в самом войске видели Кастора и Поллукса, сражавшихся на конях; также Ватиний, прибывший в Рим из Реатинской префектуры, ночью возвестил сенату, что два юноши на белых конях захватили в плен царя Персея». – Многие римские историки повторяют этот рассказ, повествуя, как два юноши на белых конях захватили в плен царя Персея, о чем сенату возвещено было в ту же ночь, и сенат поставил им статую на берегу моря (Le Nourry. Op. cit. P. 605)

В объяснение этой фразы Le Nourry ссылается на одно место из сочинения Цицерона De divinatione (Op. cit. 116, 1, 26. P. 146), которое одно и может объяснить это неясное известие Фронтона. – Хотя во время Латинской войны сначала совершались многочисленные священные игры, но когда государство неожиданно прибегло к оружию, игры были прекращены и их следовало восстановить. Как это и прежде бывало, когда народ собрался (на игры), по сцене водили раба, носившего на себе колоду (накладываемую обыкновенно на виновных рабов), причем били (caedetur – убили?) его плетями. В это время один римский простолюдин, увидев во сне пришедшего (?) к нему, сказавшего, что префекту не угодны игры и повелевшего ему известить о том сенату, но он не посмел. Было и во второй раз приказано (во сне) сделать то же, но он и теперь не посмел. Между тем сын его (раб, подвергнутый наказанию на сцене?) умер и он сам сделался болен ногами, но когда он рассказал о своих видениях друзьям, то по постановлению (sententia – кого?) на носилках был доставлен в курию, и когда он возвестил там о своих видениях, ногам его возвратилось здоровье. Сон был одобрен сенатом, и игры восстановлены (передано в свободном изложении)

Деции – отец и сын, по другим источникам – внук, посвятившие себя римским богам, вооруженными бросились в массу враждебных войск и своей геройской смертью обеспечили победу. Le Nourry. Op.cit. P. 60

О Курции известно, что когда среди городской площади Рима открылась глубокая пропасть, которую ничто не могло наполнить, воинственный юноша М.Курций, посвятив себя богам, вместе со своим конем бросился в пропасть, и земля приняла прежнее положение. Ibid. Р. 608

Ср.: Cicer. Op. cit. (Бальб): «И предсказания, и проречения будущего, что другое означают, как не то, чтобы предуведомить и предсказать людям будущее? Разве не первой убеждает нас в этом необдуманность Клавдия в Пунической войне, когда он, шутя подсмеявшись над богами... свергнулся в море со всем войском... и смех его не принес ли многих слез великому римскому народу? А его коллега Июний не по такой ли безрассудности оставил войско, когда гаруспиции не состоялись, так же и Клавдий осужден народом, а Июний сам себя признал достойным смерти, и Фламиний Цецилий, пренебрегши религией, пал при Тразименском озере? Сар. 11. Р. 44–45

Ср.: Cicer. Op. cit. I, 16. P. 137: «Относительно Красса видим, что происшедшее с ним случилось вследствие небрежения его к дурным предсказаниям фурий»

Cicero. Op. cit. I, 23. P. 25 (Котта): «Диагор-безбожник и прежде него Феодор не прямо ли отрицали богов, а абдеритянин Протагор, который в начале своей книги высказался так: относительно богов не имею ничего определенного сказать, существуют они или нет, и по приказанию афинян был изгнан из города и пределов его, а его сочинения были публично сожжены (Abderitus Protagoras Atheniensium Jussu urbe atque agro exterminatus librique ejus in concione combusti)"

Имеется в виду знак креста; известно, что древние христиане полагали его повсюду: на порогах, на дверях домов, в которых они жили, на сосудах, из которых они пили, одежде, постели и т. д.

ferunt ipsius antistitis ас sacerdotis colere genitalia et quasi parentis sui adorant naturam

Infande cupiditates involvunt per incertum sortum

О происхождении этого обвинения на христиан некоторые сведения дает Тертуллиан: «Из-за имени христианина, – пишет он, обращаясь к язычникам, – нас обвиняют не только в том, что мы покинули общую религию, но и в том, что изобрели новую религию. Ибо, подобно некоторым, вы думаете, что Бог наш – ослиная голова. Эту мысль подал Корнелий Тацит. В четвертой книге своей «Истории», где рассказывается о Иудейской войне, он повествует, что евреи во время путешествия по пустыне, изнемогая от жажды вследствие недостатка воды, спаслись благодаря ослам, шедшим с пастбища на водопой и указавшим им источник, и что по этой причине иудеи почитают голову этого животного. Но тот же Корнелий Тацит... забыл свой рассказ и, повествуя о завоевании Иудеи Помпеем и взятии им Храма, он рассказывает, что когда Помпей вошел в храм и тщательно осмотрел его, он не нашел там никакого изображения» (Ad nat. 1,11). Где же был там бог (осел)? Из слов Тертуллиана следует, что его языческие современники обвиняли христиан в создании новой религии, состоящей в почитании ослиной головы, что, по данным Тацита, в его время в иудействе существовал культ ослиной головы, возникший во время путешествия их по Палестине. Возражение Тертуллиана, что Помпей не нашел никакого изображения (т. е. осла) в Иерусалимском храме, отнюдь не устраняет научного достоинства свидетельства Тацита о почитании иудеями его времени осла, так как Тацит говорит вообще о культе осла в иудействе, а не о почитании его в Храме. Во всяком случае, иудеи оказались, по-видимости, одними из первых, распространивших молву о новом христианском Боге. Почти на глазах Тертуллиана в самом Карфагене «один развращенный человек, иудей только по обрезанию, выставил на посрамление христиан картину с надписью όνοκόιτης (поклонник осла), с лошадиными ушами, в тоге, с книгой, на одной ноге... и чернь поверила опозоренному иудею... во всем городе говорят только о нашем онокоите» (Ibid. 13) С этим известием Тертуллиана любопытно сопоставить одно изображение, найденное в Риме в императорских палатах в открытом при раскопках Палатина портике, начертанное острым инструментом на графитной скале. Оно изображает собой человека с ослиной головой, облаченного в короткую одежду, держащуюся на плечах, и прибитого на кресте в форме Т, бедра его обвиты карательной подвязкой, руки укреплены на поперечных концах креста, ноги опираются на подставке (вид распятого). Слева стоит человек в такой же одежде, делающий рукой знак поцелуя по отношению к фигуре распятого; надпись гласит: «Алексамен молится (своему) Богу». В настоящее время окончательно признано в науке, что описанный сейчас рисунок представляет собой пародию на христианское богопочитание. Вновь найденные медали, амулеты и геммы осла или ослиной головы раскрывают перед наукой целый и сложный культ с изображением осла или ослиной головы, характеризующий собой эпоху перехода от эллинизма к христианству; так, рисунок на одной гемме содержит в себе изображение осла, облеченного в паллиум, в стоячем положении, с двумя верхними руками, поднятыми как бы для благословения предстоящих двух человеческих фигур, с напряженным вниманием обращенных к нему. Петроний (Fragm. XXXV) говорит об иудее, что он и почитает имя поросенка, и призывает великие уши осла. Начавшись с глубокой древности, культ осла продолжался еще в начале V в.: известные законы Галерия и Феодосия II 409 г. против cellicolae (чит.: Cellicolae) (κύλλος – осел). Ср.: Krauss. Real-Encyclopädie d. christliche Alterthümer. Freiburg, 1888 (статья Krauss’а Spottercrucifix. S. 775–776). Обвинение христиан в почитании осла стояло, таким образом, в порядке вещей.

См. о том же у Тертуллиана. Христиан обвиняли еще в поклонении солнцу (Ad nat. I, 12–13)

Cicero. Op. cit. I, 20. P. 23: «Бог не отягощается беспокойными занятиями (molestum ) и делами... Кто не убоится признавать Бога, все предвидящего, о всем думающего, все направляющего по своему ведению, любопытствующего (curiosum), отягченного делами?» (возражение эпикурейца на стоическое учение)

Ср.: Cicero. Acad. quaest. 116, I. «Сократ во всех почти своих речах, какие восприняты слышавшими его, так рассуждал, что он ничего не знает, кроме самого себя, и даже не знает того, знает ли он самого себя; по этой причине и Аполлоном он признан был мудрейшим из всех, что в том и состоит всеобщая мудрость – не полагать себя знающим чего-нибудь». См.: Le Nourry. Op. cit. P. 415

Cicer. De natur. deor. Op. cit. I, 22. P. 22: (Когда) «спросят меня, каков и кто Бог, воспользуюсь примером Симонида; когда об этом спросил его тиран Гиерокл, то (Симонид) потребовал у него один день для размышления, затем попросил двух; когда же он чаще стал умножать число дней, удивленный Гиерокл спросил, почему он поступает так. Симонид сказал, что «чем больше я размышлял, тем темнее становилось для меня дело»

Cicer. De nat. deor. Op. cit. II, 56. P. 64: «Провидение природы произведенных из земли людей создало высокими и прямыми, чтобы они, созерцая небо, могли понять мысль богов; происшедшие из земли люди не суть только насельники и обитатели ее, но являются как бы созерцателями высших и небесных вещей, каковое созерцание недоступно бездушным существам»

Cicer. Op. cit. II, 59. P. 81: «Кто не созерцает совершенного божественного промышления, тот кажется лишенным души и мысли, рассуждения и благородства»

Cicer. Op. cit. I, 2. P. 43–44: «Что может быть яснее (apertum) и достовернее (perspicum), когда поднимаем мы глаза к небу (cum coelum suspeximus) и созерцаем все небесное (той истины), что дано некоторое Существо превосходнейшей мысли (aliquod numen praestantissimae mentis), которой все управляется»

Ср.: Cicer. Op. cit. II, 7. P. 48: «Каким образом земля в одно время процветает, в другое подвергается колебаниям, и как, если светила сами по себе неподвижны, совершается восход и заход солнца, солнцестояние, восход и заход луны? Кто может соединить в единство все эти различные звезды? Такого совершенно стройного во всех своих частях мира и не могло бы быть, если бы все эти части не содержались божественным и повсюду разлитым духом»

Cicer. Op. cit. II, 31. P. 75: «Таково описание звезд; разве какая-нибудь природа, лишенная мысли и разума, могла произвести все это, что не только нуждается в разуме, чтобы получить бытие, но и без высшего разума не может быть понято (и в том отношении), какова она (по своим качествам)»

Этими своими зоологическими познаниями Минуций Феликс, вероятно, обязан тому же Цицерону (Ibid. II, 50. Р. 80): «Также и то наблюдаем у животных, что каждое из них награждено своими орудиями против насилия и боязни; бык – рогами, боров – клыками, львы – укушением; одни спасаются бегством, другие скрываются от врагов; многие отгоняют невыносимым, испускаемым ими, запахом»

Ср.: Cicer. Op. cit. II, 85. P. 67: «Так и философы; хотя первое наблюдение над миром и приводило их в смущение, но потом, когда они созерцали определенные и уравновешенные движения и весь пропорционально упорядоченный и неизменяемый состав мира, оказывались в необходимости понять, что этому небесному и божественному дому присущ не только обитатель, но правитель, устроитель и художник»

Cicer. Op. cit. II, 65. P. 80: «Бессмертные боги обыкновенно промышляют и заботятся (consiliunt) не только о всем человеческом роде (non universi hominum solum), но и о частностях (sed etiam singulis)

Cicer. Op. cit. II, 53. P. 81: «Египет орошает Нил, Месопотамию делает плодоносной Евфрат; Нил же, величайшая из всех рек, не только делает плодоносными и размягчает поля, но и обсеменяет их, наделяя (их) великой силой обсеменения, подобного себе оплодотворения»

Cicer. Op. cit. II, 5. P. 47: «Так, если кто входит в какой-либо дом, гимнастическое училище или на форум и видит разумность, порядок и стройность всех вещей, то не может думать, что все это произошло без причины, а напротив, должен понимать, что дан некто предсуществующий, кому это все подчиняется; тем более в применении к столь великим движениям и изменениям (какие наблюдаются в мировом космосе) и упорядочении столь многих вещей, которым никоим образом не может быть вменена устарелость, необходимо утверждать, что столь великие движения природы управляются неким разумом»

Ср.: Cicer. Op. cit. I, 16. P. 21: «Где существует племя или род человеческий, который бы без всякого научения не имел некоторого предчувствия о богах? ... Так как эта мысль не установлена никаким учреждением, ни законом, то остается согласие всех. Необходимо поэтому признавать, что мысль о богах или всеяна, или врождена нашему уму. В чем согласны все народы, то необходимо должно быть истинным; итак, должно признавать богов»

Cicer. Op. cit. II, 2. P. 44 (Энний): «Воззри на это возвышенное блестящее (солнце), отца богов и людей, Юпитера, правителя и господина всего, своим мановением управляющего всем, всегда сущего и всемогущего бога»

Поэт, известный только христианским писателям, но мысли, выдаваемые под его именем, не были необычными для того времени

Cicer. Op. cit. I, 10. P. 15: «Фалес Милетский, первый, рассуждавший о таких вопросах (о начале бытия), воду называл началом вещей (aquam dicit initium rerum), Бога же называет разумом (deum autem earn mentem), который из воды (quae ex aqua) – fingeret (вылепил = образовал) все сущее (cuncta)»

Cicer. Op. cit. I, 10. P. 16: «Анаксимен Бога считал воздухом (аега deum statuit) и (утверждал), что Он пребывает в бесконечном, неизмеримом (immensum et infinitum) и постоянном движении»

Ibid. I, 12. Р. 17: «Что воздух, который Диоген именует богом, что иное он может обозначать собой, как не форму Бога?»

Ibid. I, 11. Р. 16: «Анаксагор первое всех вещей распределение и движение мысли (descriptionem et motum mentis infiniti) хотел обозначить и понять как божественную силу и разум»

Ibid.: «По Пифагору, (Бог) есть дух, разлитый и проникающий всю природу (animum per naturam rerum omnium intentum et commeantum), из которого извлекаются наши души»

Ibid. I, 12. P. 16: «Ксенофан все, соединяемое с мыслью (mente), что является бесконечным (infinitum), желает, чтобы оно было Богом»

Ibid. I, 13. P. 17: «Антисфен хотя и признавал многих богов (populares deos multos), но превозносил одну-единственную силу (unam naturalem vim) и природу богов»

Ibid.: «Спевсипп... говорит о силе, которой все управляется, и притом духовной»

Ibid. I, 12. Р. 77: «Демокрит то фигуры атомов и взаимообщение элементов относит к числу богов, то природу, посылающую образы предметов (naturam quae imagines fundat et mittat), то наше знание и понимание (turn scientium et intelligentiam nostram)»

Ibid. I, 13. P. 18: «Стратон... думает, что вся божественная сила всеяна в природу»

Ibid. I, 20. Р. 26: «Эпикур учил, что природа соделала мир»

Ibid. I, 13. Р. 17–18: «Аристотель в своей третьей книге о философии многое приводит в замешательство: то разуму вменяет все Божество (modo mente tribuit omnem divinitatem), то называет мир самим Богом (modo mundum ipsum deum dicit esse), то подчиняет его (мир) кому-то иному»

Ibid. I, 13. P. 18: «Понтик Гераклит считает (Бога) то миром, то божественным разумом (mentem divinam), то приписывает божественную силу движущимся звездам; небо и землю относит к богам»

Ibid. I, 14. Р. 19. «Клеанф... то называет Богом этот мир, то вменяет это или разуму, или духу (mente atque animo), то на крайних пределах лежащую, высочайшую... и все опоясывающую атмосферу (эфир) именует самым истинным Богом»

Ibid. I, 14. Р. 18–19: «Зенон естественный закон признает божественным (naturalem legem divinam esse censet); в другом месте он говорит, что эфир есть Бог (aethera deum dicit esse); в иных же книгах (считает Богом) разум (rationem). Когда же истолковывает теологию Гесиода, изгоняет обычные и общепринятые представления о богах; ни Юпитера, ни Юнону, ни Весту, никого из тех, кто именуется богом, не зачисляет в ряды богов, а учит, что все эти имена должны быть применяемы к бездушным предметам посредством особых толкований»

Ibid. I, 15. Р. 20: «Хрисипп... считал Богом то божественную силу в разуме, заключенную в душе или мысли всей природы (vim divinam in ratione), то самый мир называет богом, то фатальную необходимость будущих вещей (fatalem necessitatem rerum futurarum). – Также он рассуждает, что эфир есть то, что мы называем Юпитером; кто воздух движет по морю – Нептуном; во второй своей книге «О природе богов» Орфея, Мусея, Гесиода и Гомера хочет приспособить к басням; то же и относительно древнейших поэтов»

Ibid. I, 15. Р. 20: «Последуя Хрисиппу, Диоген Вавилонский в книге, которая надписывается «Минерва», рождение (partum) Юпитера и происхождение девы объясняет физиологически»

Ibid. I, 11. Р. 17: «Ксенофан, изображая Сократа диспутирующим, говорит о сказанном им, что образа Божия не должно искать»

Ibid. I, 14. Р. 19: «...ученики Аристона держатся той мысли, что нельзя познать ни образа Бога, ни того, дано ли какое-нибудь чувство о богах, одушевлен Бог или нет?»

О противоречиях в учении Платона см.: Cicero. Op. cit. I, 12. P. 17

100

Ср.: Cicero. Op. cit. I, 47. P. 41: «Передано, что славные, храбрые и мощные люди перешли после смерти к богам, и мы сами привыкли почитать, молиться и благоговеть перед ними»; Cicero. De nat. deor. III, 14. P. 106–107: « …и во многих городах можно наблюдать памятники храбрым людям, посвященные им как бессмертным богам»

101

Евгемер, последователь Киринейской школы, известен как автор сочинения Ίερά άναγραφή, здесь он рассказывает о своем путешествии в Аравию и южные моря. На острове Панхея он нашел первобытную историю мира на золотой колонне в храме Зевса Трифилийского и на основании найденных там данных создал теорию, что все боги и герои были людьми, выдававшимися своей силой и проницательностью, вследствие чего после их смерти им воздавали божественные почести, а главнейшие центры их культа не что иное, как места, где они похоронены. Уже ионийские философы (Гекатей, Геродор и др.) применяли этот историко-грамматический метод к некоторым мифам, но Евгемер первый последовательно провел его. Его воззрения популяризованы были Диодором Сиракузским и Эннием (Cicero. De nat. deor. I, 41. P. 41). См.: Любкер. Реальный словарь классической древности. Перев. проф. Модестова. М.; СПб., 1884. С. 383

102

Легенды о Юпитере-Зевсе. Кронос (Сатурн), сын Урана и Геи, самый младший из титанов, по низвержении отца при содействии других титанов присвоил себе власть над миром. Он сочетался браком со своей сестрой Реей, родившей ему Деметру, Геру, Гадеса, Посейдона и последним – Зевса, но так как ему предсказано было от Геи, что он будет свергнут с трона своими детьми, то он проглатывал все свои порождения. Желая сохранить свое потомство, Рея, родив Зевса (Юпитера), скрыла его тайно от преследования отца в Крите на горе Дакии или Иде; здесь он был воспитываем и оберегаем куретами; нимфа Адрастея и Иды, дочери Мелисса (медового человека), питали его молоком козы Амалфеи и медом, приносимым с гор (Ср.: Любкер. Указ. соч. С. 1032). По Диодору Сицилийскому, Дионисий Аммоний, устанавливавший везде оракулы, назначает Юпитера (Зевса) царем Египта и научает его культуре. Удаление Аммония к бессмертным делает Юпитера царем всего мира (Diodori Bibliotheca historica, ex rec. Dindorf. Lib. III. Cap. 60. P. 418). По тому же Диодору, Зевс (Юпитер) царствовал 120 лет в Италии, владея Западом; он имел сыновей и много дочерей от прекрасных римских женщин; в предчувствии смерти, он повелел труп свой похоронить на о. Крите, где его дети и устроили ему храмы (Diodori Bibliotheca historica. Т. II. Lib. 6. P. 104–105)

103

Cicero. Op. cit. III , 23: «Древнейший Аполлон тот, который родился от Вулкана и сделан стражем афинян, другой – рожденный на Крите... третий – которого считают прибывшим из гиперборейских Дельфов»

104

(Египтяне почитают): «во-вторых, Изиду в городе Бизириде; в этом городе находится большой храм Изиды» (Herodoti Historiarum. L. IX , ed. Dietsch. Lipsiae, 1883. V. 1, 1–2, § 59). По Страбону, Бизирид – египетский город в провинции Бизиридской, находится вблизи Фароса (Strabonis. Geographia, ed. Cramer. Berolini, 1855. V. II. Lib. 17. C. 19. P. 358)

105

Strabo. Op. cit. L. IX. C. 12. P. 416: «...потом – город Элевсин, в котором храм Деметры (= Цереры) Элевсинской и мистическая смоква, устроенная Иктином»

106

Diod. Biblioth. Op. cit. Lib. III. Cap. 619. P. 310 sqq. Кронос (Сатурн), сын Урана, сочетался с сестрой Реей и родил сына Дия; прогнанный сыном из Крита, он господствовал над Сицилией и Ливией, затем над Италией, где устроил сплоченное царство, доходящее до Запада. По всем сторожевым и высоким местам он устроил акрополи, которые от него и получили название Κρόνια (Saturnalia). – Ovidii Nasonis Fastorum. Lib. VI, rec. Mercelii. Lipsiae, 1865. «Здесь я вспоминаю Сатурна, воспринятого землей, прогнанного Юпитером из небесных царств, отчего долго и у народа оставалось имя Сатурналия, страна называлась также и Лациумом, так как бог скрылся (latente deo – V. 235–238). Там, где теперь Рим, процветал непроходимый лес, за немногие дни он превратился в пастбище ягнят – век, называемый Яникулевым» (V. 243–246)

107

Aurelias Victor. Orig. gent. Roman, (заимствовано у Le Nourry. Op. cit. P. 570): «Первым, думают, пришел в Италию Сатурн... Такая тогда у древних людей существовала простота, что приходившие к ним чужестранцы, отличавшиеся разумением и мудростью и содействовавшие устроению образа жизни и совершенствованию нравов, – чем их предки пренебрегали, – не только сами признавались произведенными небом и землей, но утвердили это мнение и в последующих поколениях, как и самого Сатурна называли сыном земли и неба»

108

Cicer. Op. cit. I, 42. P. 41: «Продик сей говорил, что люди, принесшие пользу людям, должны считаться в числе богов»

109

Ibid. I, 15. Р. 19: «Персей, слушатель Зенона , утверждал, что следует вносить в число богов тех, которыми изобретена великая польза для культуры (человеческой) жизни»

110

Ср.: Plutarchi Opera, quae supersunt... Ed. Reiske. V. IV. Lipsiae, 1776. Vita Alexandri. P. 66–67: «В письме своем к матери сам Александр говорит, что ему переданы некоторые тайны, как, например, обращение солнца. Дальше указывается, что когда он слушал в Египте египетского философа Псаммона, из сказанного им он преимущественно одобрил (то его мнение), что все смертные Богом поставляются управлять (народами), а потому начальствовать и управлять в какой-то ни было области (in quaque re) есть (дело) божественное»

111

Ibid. 1, 30. Р. 30–31: «Аполлон всегда безбородый, Нептун с глазами светло-зелеными, хромого и немощного бога имеем в Вулкане»

112

Hom. Iliad. XIV. V. 263: «волоокая Гера»

113

Hom. Odyss. V. V. 45: «Никогда не отказывается посол Меркурий, тотчас же подвязывает сандалии с крыльями, несущими его по морю и безмерной земле с пылом ветра»

114

Как описывает свой вид и фигуру, например, сам Пан, видно из его оракула: Пану, рожденному богу, двурогому, двуногому с козлиными голенями, редкому, великому неженке. Eusebius. Praeparatio Evangelica. III, 14. Migne. PG. T. 21. Col. 221

115

Cicer. Op. cit. II, 24. P. 59: «П о древнему преданию, Уран был низвергнут Сатурном; сам же Сатурн связан был Юпитером»

116

«Каким богом назову я тебя, Янус двуликий, так как и Греция не имеет равного тебе божества! Скажи причину, почему ты один из небесных видишь и то, что сзади, и то, что впереди» (Fast. libri. Op. cit. Т. 4. P. 65)

117

Обычное изображение Дианы

118

Имеется нумизматический памятник, изображающий Диану со многими грудями. Le Nourry//Migne. PL. Т. III. Col. 573

119

Диана называлась Trivium (трепутная), так как ее и зображения в греческих городах ставились на пункте пересечения трех дорог, а, во-вторых, потому, что она (Диана-Луна) в своем небесном круговороте движется по трем направлениям: в высоту, ширину и длину

120

Cicero. Op. cit. I, 30. P. 30: «Юпитер всегда бородатый»

121

Геродот (Op. cit. Lib. 1. S. 42) рассказывает, что египтяне постановили сделать статую Юпитера в виде барана, назвав его Аммонием; но есть египтяне и эфиопляне-колоны, пользующиеся одинаковым языком и, мне кажется, что они потому назвали его Аммонием, что египтяне именовали Юпитера Аммоном

122

Найдена медаль, на которой изображен в сидячем положении Юпитер – нагой в верхней своей части и снизу одетый, держащий в правой руке молнию, а в левой скипетр: круговая сторона медали носит надпись: Jup. Opt. Max . Capitolinus (Le Nourry. Op. cit. P. 584)

123

О Юпитере Лациуме и кровавых жертвоприношениях ему лучшие сведения дают христианские писатели. «Зевс Лациар услаждается человеческой кровью и человеческими убийствами» (Tatian. Or. 29). «Зевс Лациар, жаждущий человеческой крови» (Theoph. Ad aut. Ill , 8), « ...даже и в наши дни Лациум (Рим) все площади города окропляет человеческой кровью» (Tert. Scorp. Cap. VII)

124

Юпитер Феретрий получил свое название от трофея (знак победы), который носился на феретре (носилках, специально устроенных для препровождения добычи), – именем, заимствованным с греческого языка (φερετρέω – носить на носилках в торжественной процессии). Ср.: Plutarchi Chaeron. Opera. Т. II. 1775. Vita Marcelli. P. 416

125

Cicer. Op. cit. III. P. 105: «У древних греческих писателей находим много Юпитеров»

126

Икарий-афинянин получает от Диониса виноградную ветвь и, чтобы распространить виноделие, обходит страну с мехами, наполненными вином. Пастухи, напившись вина, подумали, что Икар отравил их, убили его и бросили в колодец, или, по другим известиям, зарыли его под деревом на Гиметте. Дочь его, Эригона («рано рожденная виноградная ветвь»), в сопровождении своей собаки Меры после долгих поисков нашла могилу отца и повесилась на дереве. Икарий со своим кубком переселился на небо и здесь составил созвездие Арктура, Эригона – Девы, Мера – Собаки. См.: Любкер. Указ. соч. С. 507

127

Virg. Enn. VI. V. 121: «Если брат Поллукс встречает смерть, то столь же часто и возвращается к жизни»

128

Филотекн (чтобы отомстить Геркулесу) наказал его огнем и молнией, так что от него остался один пепел. Напрасно Филолай искал его костей; распространилась молва, что он перешел к богам (Le Nourry. Op. cit. P. 585)

129

Diod. Bibl. Hist. Lib. IV. Cap. 72. P. 435–436: «Передают мне об Асклепии (Эскулапе), сыне Аполлона, что он по нисхождении в ад обратился с заявлением к Зевсу (Диону), что его власть уменьшилась и будет постепенно уменьшаться по сравнению с властью над умершими, поклоняющимися ему (Асклепию). Разгневанный Юпитер поразил его молнией, чтобы уничтожить его». Ср.: Cicer. Op. cit. III, 22. P. 110: «Старый Эскулап, брат второго Меркурия, побитый молнией, похоронен в Кинозире (Кинурия в юго-восточной части Арголиды)»

130

Iliad. V, 375: «Ей, восстенав, отвечала владычица смехов Киприда: ранил меня Диомед, предводитель аргивцев надменный...»; 385: «Так пострадал и Арес (Марс), как его Алфиатес и Отос... страшной цепью сковали»

131

Ibid. I, 399: «В день, когда отца (Зевса) оковать олимпийские боги дерзнули... Ты, Афина-Паллада... на Олимп призвала сторукого в помощь, коему имя в богах Бриарий... Боги его ужаснулись и все отступили от Зевса» (V. 400–406)

132

Iliad. XVI: Зевс обращается к Гере: «Горе я зрю: Сапердону царю, дражайшему мне между смертными, сегодня суждено пасть под рукою Патрокловой, пасть побежденным!» Сапердон умирает... Зевс посылает с неба на Троянскую землю росу кровавую, чтобы почтить сына героя (V. 433–459)

133

Diod. Biblioth. Lib. I. Cap. 4, § 30. P. 388: Геркулес получает повеление от Эвристея очистить Авгиевы конюшни и своеобразно исполняет его

134

Hom. Iliad. II, 763–767: «Превосходнейших коней привел славный Эвмен (сын Адмета). Сам Аполлон воспитал (их) на зеленых лугах»

135

Ibid.: Посейдон (Нептун) говорит Аполлону: «Повинуясь воле Кронида, здесь гордому Лаомедонту мы работали целый год за условную плату, и сурово он властвовал нами» (V. 443–446)

136

Ср.: Cicer. De div. II, 26. P. 188: «Молния Юпитера создана циклопами на Этне»

137

Hom. Odys. VIII. V. 268 sqq. Арес (Марс), влюбленный и украшенный прекрасным венком, соединяется с Афродитой в жилищах Гефеста.

138

Hom. Iliad. XX . V. 233–234. Равный небожителям Ганимед, прекраснейший сын человеков, богами взят был на небо, чтобы служить Зевсу виночерпием; из дальнейшего видно, что здесь дело не обошлось без интимных отношений

139

Ibid. XIV. V. 341–345, по переводу Гнедича (речь Крониона к Гере): Гера супруга, ни бог, – на меня положися, – ни смертный Нас не увидит: такой над тобою кругом распростру я Облак златый; сквозь него не проглянет ни самое солнце, Коего острое око все проницает и видит. Рек, и в объятия сильные Зевс заключает супругу

140

Имеется в виду известное похищение сабинянок

141

Римский полевой и лесной бог, равно как и бог предсказаний, живший в римской роще у Авентинского холма, сын Сатурна. Он был также первым царем Лациума. Кирка превратила его в дятла за то, что он отверг ее любовь. Как бог предсказаний, он изображается в виде авгура с принадлежащим ему жезлом, а также и в виде деревянного столба с дятлом, предсказательной птицей Марса. См.: Любкер. Указ. соч. С. 795

142

Бог реки Тибра. См.: Там же. С. 1017

143

Конс – римский отобраз греческого морского бога Посейдона. Он здесь выступает в связи с конем и конскими бегами и потому называется Neptunus equiter (конный Нептун). См.: Там же. С. 827

144

Покровительствующий домашний бог древнего сельского Рима, носивший пест (pelum), которым он учил толочь хлебные зерна и в то же время охранял дома, в которых был новорожденный (Любкер. Там же. С.795)

145

Павор и Палор (страх и боязнь), спутники римского Марса (Любкер. Там же. С. 114). Ср. слова Сенеки (у Августина. De civ. Dei. VI, 10): «Кажутся ли тебе истинными сны Т. Тация или Ромула или Туллия Гостилия? Таций посвятил в богиню Клоациллу, Ромул Пика и Тиберина, Гостилий Павора и Палора, неприятнейшие чувствования людей, из которых один выражает собой движение испуганной мысли, другой, конечно, не болезнь тела, а вид его; разве и этих ты причисляешь к божеству и воспринимаешь на небо?» (См.: Burger. Minucius Felix und Seneca. S. 21)

146

Febris – олицетворение лихорадки; почитали, конечно, не самую болезнь, а богиню, которая могла отвратить ее. Она имела три храма в Риме; в них приносились целебные средства для приходящих больных (Любкер. Там же. С. 403)

147

Акка Ларенция, жена пастуха Фаустула и кормилица Ромула и Рема. Она имела 12 сыновей и с ними ежегодно приносила жертву за плодородие, отчего и сыновья ее получили имя «авраальских братьев» (avraalis – относящийся к уходу за полями); по другому сказанию, она была распутной женщиной времени Анка Марция, вышла замуж за богатого тусского землевладельца Тарутия и в своем завещании сделала римский народ своим наследником. Н а этом основании ее чествовали как благодетельницу римского народа в праздник Ларентарий (25 декабря) заупокойной жертвой, которую приносил Фламин Квирина. Культ ее совпадал с культом ларов. – Акка Ларенция называется матерью ларов. Она была кормилицей Ромула и Рема, ларов древнейшего города Рима на Палатине (Любкер. Там же. С. 3)

148

Флора – богиня цветов и весны

149

Аттилий Регул, взятый в плен в войне с карфагенянами, был подвергнут жесточайшей смерти. Что обычный порядок гаруспиций был соблюден, можно догадываться из сообщения историка Валерия Максима (Maximi Valerii Dictorum factorumque memorabiliam. Lipsiae, 1830. Lib. 1. Cap. 1, § 14. P. 6)

150

Maximi Valerii Op. cit. Lib. 1. Cap. 6, § 7. P. 20–21. Когда консул ГостилийМинцип намеревался идти в Испанию, произошли следующие предзнаменования. Когда пожелали совершить священнодействия в Лавинии (городе в Лации), то птенцы, выпущенные из клетки, убежали в ближайший лес и, несмотря на все старания, найти их не могли. После же прибытия войск в порт Геркулеса, куда они прибыли пешком, то увидели корабль, и некий голос без всякого виновника достиг его ушей: «Минцип, остановись!» Устрашившись этим, на обратном пути он достиг Генуи и там, войдя в лодку и видя себя окруженным множеством змей, исчез из виду. Так число предзнаменований сравнялось с числом бедствий – несчастной войной, постыдным союзом и роковой капитуляцией. – Минуций Феликс, как видим, переиначил рассказ и истолковал его в своих целях

151

Cicero. De nat. deor. III, 32. P. 116: «Какую пользу доставили предсказания Павлу при Каннах?»

152

Cicero. De divin. II, 24. P. 18: «Что? Сам Цезарь, когда высшие гаруспиции убеждали его не отправляться ранее зимы в Африку, – разве он не отправился, и если бы этого не сделал, то все множество врагов соединилось бы в одном месте»

153

Амфиарай из Аргоса, сын Феокла (или Аполлония), славился как великий прорицатель и снотолкователь. Совместно управлявший в Аргосе вместе с Адрастом, он изгнал его из города и потом, помирившись с ним, женился на его сестре Эрифиле. От похода, предпринятого Адрастом против Фив, он отказался, предвидя его неудачный исход. Подкупленная же Полиником посредством вредоносной шейной перевязки Гармонии (Одис. 11, 326), Эрифила склонила своего мужа к участию в походе. Когда аргивские герои удалились побежденными из-под Фив, то он вместе со своей боевой колесницей был поглощен при Исмене землей и с этого времени наследовал божественные почести (Любкер. Указ. соч. С. 67)

154

Tiresias (Τειρεσίας – небесное знамение), знаменитый фивский прорицатель; он ослеп на седьмом году жизни за то, что открыл людям волю богов. По другому рассказу, его ослепила Афина, брызнув ему водой в глаза за то, что он увидел ее во время купания (Ovid. Metham. 31). Харикло умоляла богиню возвратить ему зрение, но так как она не могла этого сделать, то одарила его способностью понимать голоса птиц и снабдила его посохом, верно указывавшим ему дорогу. Существует рассказ, что его ослепила Гера, а Зевс дал ему способность предведения и жизнь, равную семи или девяти человеческим жизням. См.: Любкер. Указ. соч. С. 10, 23

155

Cicer. De divin. II, 56. P. 206–207: «Или я (Веллий) должен считать Геродота более вероятным, чем Энния: и тот мог измыслить о Крезе так же хорошо, как и Энний о Пирре?.. Во-первых, Аполлон никогда не говорил по-латыни; такой род речи не слыхан у греков. Кроме того, во время Пирра Аполлон перестал говорить стихи (очевидно, люди действительно стали менее легковерны и более рассудительны)»

156

Cicer. Ibid. II, 57. P. 207. Демосфен, живший за 300 лет ранее, говорил, что пифия (начала) φυλίππίζειν – т.е. была подкуплена Филиппом(?); нужно принять во внимание, что она говорила ложь

157

В Священных Писаниях, если даже иметь в виду под ними всю Библию, ничего подобного не имеется

158

Ср.: Тертуллиан. Apol. Сар. 27: «Демоны любят питаться дымом, состоящим из жира и крови жертв, приносимых перед стоящими»

159

Apol. II, 8

160

Apol. I, 9

161

За исключением Тертуллиана и известного уже нам Минуция Феликса, которые, согласно учению Евгемера, считали языческих богов обоготворенными людьми. Любопытно, однако, что еще блаж. Августин богов древних римлян называл noxii daemones (De civ. Dei. I, 31)

162

Apol. II, 9; ср.: II, 7: «А что добрые, как Сократ и подобные ему, бывают гонимыми и заключаемы в узы, а Сарданапал, Эпикур и подобные ему благоденствуют в изобилии и славе, то все это происходит по действию демонов»

163

Подробности по этому вопросу см. в нашем этюде «Вера в демонов в древней Церкви и борьба с ними», напечатанном в «Богословском Вестнике» за 1907 г. Июнь. С. 357–396

164

Эпона – древнеримская богиня разведения лошадей, ослов и мулов и покровительница возниц, погонщиков мулов и конюхов, чтимая повсеместно в Италии и романизированных землях. Ее изображения находились в стойлах. Почиталась, конечно, богиня, а не ослы. См.: Любкер. Указ. соч. С. 369

165

«Все египтяне почитают (θύουσι) коров, быков и телят. Женщинам не позволяют приносить им жертвы, за исключением посвященных Изиде. Изида изображается в виде женщины, украшенной бычачьими рогами. Коров же предпочитают всем животным». Далее идет речь о различных формах почитания и употребления священных частей Аписа, распространившихся по всему миру (Herod. Op. cit. Lib. 11, § 41. P. 136)

166

Непонятно, какое отношение этот факт имеет к почитанию христианами Христа-Богочеловека. Евсевий Кесарийский приводит следующую выдержку из письма Порфирия к Анебону: «Египтяне (около страны, называемой Анабим) почитают человека, отдают ему божественные почести, совершают перед ним священнодействия и возносят ему приношения, возлагаемые на алтарь» (Eusebius. Praepar. Evang. III, 4 //Migne. PG. T. 21. Col. 174)

167

Qui de adoratis sacerdotis virilibus fabulatur

168

Que medios viros lambunt, libidinoso ore inguinibus enhaerercunt

169

Diod. Bibl. hist. Lib. I. Cap. 15. P. 163: «Когда карфагеняне подпали под власть Агафокла, тирана Сицилии, они подумали, что Сатурн разгневался на них, и так как он прежде пожирал детей, то некоторые из них похищали тайно детей, вскармливали их и приносили в жертву (Сатурну)»

170

Бусирид, сын Египта; его называют египетским царем, приносившим в жертву чужестранцев, посещавших его страну. См.: Любкер. Указ. соч. С. 184

171

Плутарх говорит как о постоянном обычае римлян, основанном на предсказаниях Сивиллиных книг, что они при наступлении каждой войны грека и гречанку, галла и галлчанку зарывали в землю живыми на Коровьей площади (Plutarch Chaer. Op. cit. V. II. Marcellus. P. 404)

172

Беллона – азиатская богиня, введенная из Каппадокии в Рим государственным путем; каппадокийские жрецы, отправлявшие этот культ, во время богослужения наносили себе раны обоюдоострыми мечами и таким образом предлагали богине человеческую кровь. См.: Любкер. Указ. соч. С. 170–171

173

Ср.: Seneca. Ер. 95. «Мы члены одного (unius) тела, природа создала нас родственными; она внушает нам взаимную любовь (haec amorem indidit mutuum) и делает нас товарищами; из этого положения следует и то, что хуже вредить (другому), чем страдать самому» (Opera. Ер. 95. Р. 604 –605)

174

«Куда ни взглянешь, везде видишь Его (Бога) присутствующим: ничто не свободно от него» (Seneca. Opera. P. 605)

175

Lactantii Opera omnia, rec. Brandt und Laucmann. Vindobonnae, 1890. P. 1: «Не думаете ли вы, что, понимая Бога как великого, милостивого, кроткого по Своему величеству, дружественного и всегда близкого (нам), должно почитать Его не жертвоприношениями и кровью, но чистым сердцем, добрым и благочестивым расположением; не храмы, поднимающиеся в высоту из сложенных камней, должны быть воздвигаемы Ему; каждому следует посвящать Ему свое сердце» (приводимая Лактанцием выдержка заимствована из Сенеки (Instit. VII, 25. Р. 577–578 )). Ср.: Cicero. De nat. deor. II, 28. P. 62: «Культ богов должен быть лучшим, чистым и исполненным благочестия, дабы всегда почитать их чистой и целомудренной мыслью и голосом»

176

«Мысль человеческая существует, хотя ты ее не видишь; так ты не видишь и Бога, но как ты познаешь свою мысль, так и в воспоминании о делах изобретательности, быстроте и красоте силы (мира) познается божественная сила». Liber Tusculanorum disputationum // Cicero. Op. cit. Т. IV. Lib. 1, 28. P. 248)

177

Сенека: «Близок к тебе Бог, он с тобой, внутри тебя» (Seneca. Op. cit. Ер. 41, 1. P. 454); еще: «Бог приходит к людям, и именно потому, что он собственен (propius) им, он ходит в людях» (Annaei Senecae Philosophi opera omnia, ed. 3, aucta Fromondi. Antverpiae, 1632. Ep. 73. P. 517)

178

Ср.: «Как лучи солнца хотя и касаются земли, но присутствуют там, куда они посылаются, так и дух обращается с нами и внимает нашим делам, не изменяя своего происхождения» (Seneca. Opera. Ер. 41. Р. 544)

179

«Ничто перед Богом не тайна; он соприсутствует душам и проникает размышления наши» (Seneca. Opera. Ер. 83. Р. 345)

180

«Не нуждается Бог в министрах; сам управляет родом человеческим, везде и во всем присутствует» (Seneca. Opera. Ер. 2. Р. 664)

181

Cicero. De nat. deor. II, 46. P. 77: «Стоическая философия учила, что в конце весь мир истребится огнем (omnis mundus ignesceret), когда лишившись влаги (quum humore consumpto), ни земля, ни воздух не смогут оставаться в бытии»

182

Cicero. De nat. deor. 1, 8. P. 63: Веллий (по поводу судьбы души): «Все это кажется более желательным (magis optare), чем осуществленным на деле»

183

По поводу происхождения этого названия христиан «нищими» можно представить следующие соображения. По-еврейски «нищий» ebion (евион); мн. ebionim (евиониты). Так называется в церковной истории крайняя иудействующая секта, возникшая в апостольское время и решительно отрицавшая христианство, не только распространившаяся среди язычников, но и нашедшая себе прием между иудеями. Ересеолог Епифаний (Haer. XXXI, 1) говорит о Евионе как отдельной исторической личности и сообщает нам цельную биографию. Однако, по всем историческим вероятиям, никакого Евиона, как основателя отдельной ереси, не было. Имя ebion, ebionim, «нищий», «нищие», вернее всего служило общим наименованием всего первоначального христианского общества, возникшего в Иерусалиме, параллельным таким известным названиям, как «галилеяне», «назореи». Доказательством этому служат следующие данные: а) ап. Павел в Послании к Галатам, убеждая их в своих апостольских полномочиях, пишет: «Иаков, Кифа и Иоанн, называемые столпами, подали мне руку общения, чтобы идти к язычникам; только чтобы вы помнили о нищих" (Гал. 2:9–10). Логическая несуразность неожиданного появления у ап. Павла термина «нищих» объясняется из послания ап. Иакова, главы Иерусалимской церкви, где все христиане называются «нищими мира сего» (2, 5). Слова Минуция Феликса еще раз подтверждают этот факт

184

Seneca. Ер. 2. Р. 389: «Беден не тот, кто имеет мало, но тот, кто желает многого»

185

Seneca: «Никто не живет так бедно, как он рожден (nemo tarn pauper vivit quam natus est)» (Ср.: De provid. P. 142)

186

Ср.: Seneca. Rem. 10, 1: «Нет никакого недостатка у птиц; изобилием живут день» (см.: Burger. Op. cit. S. 81)

187

Seneca. De provid. P. 138: «Страдаем: не жестокость , а битва»

188

«Бедствие – благоприятный предлог для мужества; тех же , которые оцепенели в своем излишнем счастии, всякий назовет жалкими» (Seneca. De provid. P. 139)

189

Ср.: Seneca. De provid. P. 138: «Одних Бог одобряет, любит, укрепляет, наблюдает, испытывает; тех же, которым он кажется неблаговолящим, щадит; слабых сохраняет от будущего зла»

190

«Как золото испытывается огнем, так храбрые люди – несчастиями» (Seneca. De provid. P. 140)

191

«Вот достойное зрелище, какое созерцает внимающий своему делу Бог: храбрый муж, вступивший в состязание со своей злой судьбой, хотя бы он и сам вызвал ее» (Seneca. De provid. P. 141); «я не удивляюсь, если Бог иногда создает повод для созерцания великих людей, борющихся с каким-либо несчастием» (Ibid. Р. 142)

192

Ср.: Seneca. De provid. P. 141: «Судьба испытывается огнем в Муции, бедностью в Фабриции, пытками в Регуле. Разве Муций может быть назван несчастным потому только, что он свою правую руку отдал огню врага, зато сам освободился от преступлений своего заблуждения»

193

Венки на голову полагались при свадебных торжествах, при встрече высокопоставленных особ, в дни торжеств императоров и местных праздничных дней и вообще составляли любимое украшение головы в древности. В первых трех случаях возношение венков на голову связывалось с языческими обрядами и потому вызывало отвращение у христиан

Глава II. Лукиан Самосатский и его отношение к христианству

1. Биография Лукиана. 2. Покровительство императоров династии Антонинов науке и просвещению; положение риторов в эту эпоху. 3. Религиозное состояние Римской империи при Антонинах: историческое завершение развития римской национальной религии; появление новых культов и суеверий. Нарождение людей-богов. Биография Александра Абонотейского и история его чудес. 4. Лукиан как сатирик; характеристика его сатиры; борьба Лукиана с богами; разбор его этюдов: «Собрание богов», «Побежденный Юпитер», «Менипп»; смысл борьбы Лукиана с богами. 5. Отношение Лукиана к христианству. Сложность вопроса. Попытка установить аналогию между некоторыми отделами сочинений Лукиана и христианством; старания некоторых исследователей Лукиана найти у него прямую зависимость от книг Ветхого и Нового Завета. Центральное значение в этом вопросе его сочинения «О смерти Перегрина» и его внешний строй. Перегрин Протей – афинский киник (по независимым от Лукиана источникам). Перегрин в изображении самого Лукиана. Перегрин – христианин. Подробный анализ всех сведений, сообщенных Лукианом о христианах и Основателе христианства. Лукиан – не враг христианства. Вопрос об отношении Лукиана к творениям Игнатия, еп. Антиохийского. Культ Перегрина Протея. Заключение.

О жизни Лукиана наука обладает очень немногими сведениями194. Нельзя сказать, чтобы он бесследно прошел среди своих современников и последующих поколений. Из эллинских писателей упоминают о нем только Евнапий, ритор второй половины IV в., отмечая Лукиана как человека, опытного в юмористике195, и Свида196. У христианских же писателей имя Лукиана встречается очень нередко; о нем говорят апологеты Татиан197, Тертуллиан198, Афинагор199, Лактанций (IV в.)200 и Фотий, патриарх Константинопольский (середина IX в.)201. Но все эти писатели, за исключением Фотия, ограничиваются лишь почти только упоминанием его имени, не присоединяя к нему никаких биобиблиографических указаний. Тем не менее, и при этих неблагоприятных условиях исследователь, приступающий к воссозданию биографии Лукиана, не находится совсем в безвыходном положении; сам Лукиан приходит ему на помощь и в своих сочинениях сообщает немногие хронологические даты из своей жизни, хотя и не отличающиеся особенной точностью, но, при некоторых исторических комбинациях, дающие возможность с достаточной вероятностью начертать общий ход его жизни.

Установить точно год его рождения невозможно; ученые обыкновенно колеблются между 120–130 гг. (при императоре Адриане)202, а отсюда и самый зрелый возраст Лукиана и расцвет его таланта падает на время правления Марка Аврелия (161–180). Существуют некоторые основания думать, что он появился на свет в 125 г203. Родиной его были Самосаты, укрепленный город, бывшая столица небольшого Команского царства, – город, важное значение которого определялось его положением на берегу Евфрата на торговом водном пути, шедшем из Азии в Персию204.

О своих юношеских годах и пережитом тогда кризисе сам Лукиан сохранил крайне любопытный рассказ в своем сочинении «Сон», отчасти представляющий собой его автобиографию. Когда он стоял на границе юношеского возраста и еще продолжал посещать начальную школу, отец и все родственники его собрались на совет по вопросу о том, какой образ жизни нужно преднаметить для выступающего на самостоятельную деятельность юноши. Большинство (оно состояло из ремесленников, занимавшихся выделкой статуэток) держалось того мнения, что служение науке, ученая карьера, требует большого труда, долгого времени и значительных расходов; самое происхождение юноши и его ближайшее родство предопределяло его будущее. Его мать была изготовительница статуэток и ее два брата продолжали наследственное ремесло. Голос отца, указавшего на дядю, особенно славившегося своим искусством в Самосатах, как на пример, достойный подражания, решил все семейные колебания, и Лукиан отдан был на обучение дяде. И этот выбор будущего призвания тем более казался естественным, что Лукиан, еще будучи в школе и часто оставляя своих учителей, очень искусно делал из воска быков, лошадей и даже людей. Но первое же испытание, какому подверг его дядя, оказалось для него крайне неудачным. Ему дана была каменная доска, которую нужно было разбить резцом так, чтобы она стала пригодной для выделки статуэток, но, будучи неопытным, он так сильно ударил в плиту, что она рассыпалась в куски. Дядя наказал его плетями, кровавые рубцы остались у него на теле, и он с горькими слезами убежал в дом отца...205 Настали долгие минуты раздумья: фантазия ярко обрисовала ему будущее: пусть он останется верным призванию своих предков – тогда ему предстоит жизнь ручного работника, человека, у которого все работы строятся на опытности руки, жизнь бесславная, плохо оплачиваемая, с низким образом жизни, направленным только на предметы работы и самообеспечения. Не то путь науки – путь самообразования: он откроет его уму высшие горизонты, даст ему все средства самовоспитаться в прекраснейших добродетелях и в стремлении к возвышенным благам; он выделит его из обычной массы людей, даст возможность развить свои таланты и доставит ему знаменитость206. Мечты скоро стали воплощаться в фактах. Лукиан (около 140 г.) оставил Самосаты и убежал в Ионию, город, устроенный как бы вроде музея (высшего ученого института) и богатый разнообразными учебными заведениями207, привлекавший отовсюду славных риторов, из которых самыми блестящими были Скопелиан208 и Полемон209, лекции которых он, вероятно, и слушал здесь или в Смирне. Он явился в Ионию молодым студентом, говорящим варварским наречием и только что снявшим с себя кандин – роскошный костюм своего ассирийского отечества210. Риторика взяла здесь его под свое покровительство: она нашла в нем послушного ученика, не отводившего от нее своих очей и относившегося к ней с высоким уважением и удивлением. Бедный и низкий, он скоро возвысился над прекрасными и богатыми юношами, был внесен в цеховые списки и сделался гражданином. Вероятно, недостаток средств, естественный у человека, вышедшего из рабочего сословия, побудил его выступить в Антиохии в качестве адвоката при судебных процессах. Свида, сообщающий о нем крайне немногочисленные сведения, характеризует его только как адвоката в Антиохии. И затем, когда Лукиан был призван на суд философии по обвинению, принесенному на него риторикой, Диоген в защиту его говорил: «Мужа обвиняют в том, что он отрешился, наконец211, от шумной брани в судебных процессах и покинул зал суда»212; при том же случае и сам Лукиан заявил: «Что касается до меня, то я очень доволен, что оставил профессию адвоката – эту судебную волокиту, заставлявшую его переживать тысячи злоключений, обмана, бесстыдства и ссор»213. Его призванием сделалось ораторство, и он, как все риторы тогдашнего времени, повел бродячую жизнь. Ближайшим местом его деятельности была Греция, где уже действовало немало его земляков214. Потребность посоветоваться с врачом повела его в Рим, оставивший в его душе глубокое впечатление, а чувства, пережитые им там, он изобразил в живых чертах в письме своему другу Тимоклу215. Здесь он оставался, по-видимому, недолго и скоро перешел в Южную Италию, в местность около реки По, памятником чего остался его небольшой, но интересный этюд о янтаре и лебедях на реке По216. Все это время его ораторские речи привлекали к себе общественное внимание. Он повсюду был окружен блеском и славой, и результат его путешествия в Рим и Италию сказался в том, что он удалился оттуда с туго набитым карманом217. В начале 160 г. Лукиан возвратился в Ионию218 и, вероятно, в это время сделал подарок своему отечеству219. Местом риторической публицистики его опять сделался Восток: Иония, Смирна, Ефес, Антиохия. Он жил на Востоке еще в то время, когда восточные области сделались очагом войны римлян с парфянами. Ввиду последовательных неудач, сопровождавших для римлян эту войну, Марк Аврелий, чтобы поднять дух войска, послал сюда в качестве главнокомандующего своего соправителя Луция Вера сначала в Лаодикию Дафнийскую, потом в Антиохию; но вместо того чтобы заниматься военными делами, он проводил время здесь очень весело; он стал посмешищем для всех сирийцев, устраивавших ему постоянные скандалы в театрах: вместе с туземцами он присутствовал на всех торжественных пиршествах, при праздновании Сатурналий и вообще всех местных богов. По побуждению своих военачальников, он вместе с римской армией спустился до Евфрата, где и заключил безрезультатный мир с парфянами. Возвратившись в Ефес в 164 г., он тотчас же вступил в брак с Люциллой, дочерью Марка Аврелия220, с которой был помолвлен еще в Риме, и именно для того, чтобы Марк не пришел сам в Сирию и не раскрыл его преступлений221. Приблизительно в 164–165 гг. центром деятельности Лукиана стал Коринф222, и преимущественно Афины. Он явился сюда уже в качестве общепризнанного и выдающегося ритора, получающего богатое содержание из общественной казны, труды которого считали долгом оплачивать223, его слава здесь достигла такой высоты, что равного ему по талантам не находилось во всей Греции224. Но пребывание Лукиана в Афинах явилось не только высшим моментом его торжества, но и радикальной переменой его жизни. Еще будучи в Риме, он слушал лекции Нигрина, одного из выдающихся представителей платонической школы. «Он, – рассказывает Лукиан, – вел похвалу философии, как она охраняет свободу, и раскрыл передо мной презрительность вещей, которые многими считаются за благо, – блестящее внешнее положение, почетное место, золото и пурпур и все подобные предметы, почитаемые у многих очень важными. Всему этому я открыл свой ум и воспринимал с необыкновенной внимательностью; и я не могу рассказать, что я чувствовал. Иногда я печалился, когда я слышал, что все, любимое мною, – почесть, деньги, слава – представляется ничтожеством, и я плакал, когда видел, что все это низвергается; и опять весь обычный порядок вещей казался мне ничтожным и презренным, и я радовался, как будто я вырвался из этой доселешней моей жизни в ее мрачных сумерках и возвысился к ясному небу и чистому свету»225. Поворот, начавшийся в нем в Риме, завершился в Афинах, где он познакомился с философом Демонаксом и составил описание его жизни, где он изображает своего друга в восторженных красках идеального человека226. Здесь он окончательно разочаровался в своем риторстве и склонился к ногам философа. «Что же удивительного в том, – восклицает он, – что я прибег к твоим ногам, о, философия! Когда я после шторма и бури нашел, наконец, прочный порт, я решил остаток своих дней провести под твоим покровительством»227. Но несмотря на все свое преклонение перед философией, Лукиан никогда не сделался философом. Философия только углубила его талант и вызвала новую и более свежую перемену в литературной форме его произведений. Из ритора он обратился в софиста-сатирика и литературный вид его произведений преобразовался в диалог228. Постоянно везде путешествовавший и посещавший один город за другим, из Афин он забрался в Фессалонику, центральный город Македонии, чтобы свои письменные работы сделать известными всем жителям этой страны. Настал день, и мужи каждого города, выдающееся общество всей Македонии, собрались слушать его лекции – и Лукиан справил здесь свой последний литературный триумф229, совершившийся перед самым наступлением Олимпийских игр, на которых он лично присутствовал230. В конце своей жизни этот либерал и сатирик, едко осмеивавший все существующие порядки, удостоился важной административной должности в префектуре Египта. Все друзья его пришли в удивление от неожиданности поступка. «Как ты, человек, так рано отрешившийся от внешних порядков, – писал Лукиану один из его друзей, Сабин, – обладавший свободным занятием, стоящий уже одной ногой у Харона, накануне смерти, кинулся в очевидное рабство?» Лукиан оправдывался; он уверял друзей, что мотивом, побудившим принять высокую административную должность, послужили не деньги и не честолюбие, а единственно удивление перед высокообразованным характером тогдашнего египетского префекта (?!). Как официальное лицо, занимавшее высокое место в провинциальной администрации, он вел важнейшие судебные процессы, записывал их в хронологическом порядке, составлял протоколы и отправлял их в общественный архив. На его обязанности лежало также опубликование императорских решений и повелений и оповещение о них публики. Он уверяет своих друзей, думавших, что недостаток средств побудил его на столь позорный поступок, что новая должность, полученная им, оплачивается определенным государственным жалованием, и он не только не обеднел, но и сделался несравненно богаче231. Год смерти Лукиана неизвестен; он падает на время правления Коммода.

Лукиан выступил на свою историческую деятельность в знаменательный период истории, когда развитие и благосостояние римского государства, процветание наук и весь подъем культурно-политического развития человечества, какое связывается у историков с именем Антонинов, достиг своего зенита, проявился во всей яркости красок и затем постепенно стал разрушаться. Настал век риторов и философов. Никогда еще задачи человеческого блага не разрабатывались с такой последовательностью и сознательностью, как теперь, и никогда еще Греция не торжествовала более блистательной победы, чем эта победа, одержанная ею посредством педагогов и учителей (риторов и философов)232. Антонины (Пий и Марк Аврелий) покровительствовали науке: Пий раздавал всем риторам и философам почетные места по всем провинциям и наделял их государственным жалованием233. Марк Аврелий учредил в Афинах кафедры по всем наукам с очень приличным вознаграждением и создал нечто вроде Академии234. Города и общественные учреждения шли навстречу этой новой потребности времени и выдающихся учителей обеспечивали солидной платой235. По всем центральным городам существовали риторские и философские школы, большей частью основанные самими риторами и философами, и даже в таких сравнительно захолустных городах как Самосаты, родина Лукиана, имелись училища для начального образования. Благодаря покровительству Антонинов и всеобщему соревнованию, свободные профессии получили широкий простор для своего развития. Жажда образования, желание воспользоваться всеми данными налицо средствами, чтобы по возможности изучить все науки, охватили общество, и всякий, чувствовавший какое-либо стремление к познанию, шел в школу, слушал риторов и философов и стремился сам сделаться таковым же. Не всегда, однако, действовали только эти чистые мотивы. Хорошее обеспечение, почет, слава, какими общество тогда наделяло выдающихся риторов и философов, нередко привлекали и массу разных бездарностей, которые высоким званием ритора или философа хотели прикрыть лишь свои эгоистические мотивы. Современная Марку Аврелию литература полна обличений всякого рода риторов и философов, обвиняемых во всевозможных человеческих преступлениях.

Свободные профессии распадались тогда на два разряда: можно было быть или ритором, или философом. Так как главным занятием Лукиана являлось риторство, то мы и рассмотрим только положение риторства в эпоху Антонинов. Риторство, выражавшееся в экспромтном произнесении речей на современные и интересующие слушателей темы, воплощало в себе одно из самых характерных явлений древней греко-римской культуры и цивилизации и составляло собой важный фактор исторической жизни, глубоко воздействовавший на политический и общественный строй греко-римских народностей. С развитием в Риме диктатуры и с падением свободной Греции оно несколько ослабло, но под влиянием благоприятных для него условий правления Антонинов, их щедрому покровительству науке и просвещению, оно снова воскресло, расцвело и сделалось общераспространенным занятием. Оно привлекало к себе всех даровитых людей своей независимостью и свободой, возможностью блеснуть своими талантами, обратить на себя внимание общества, нажить богатство и сделаться знаменитостью. Здесь сказывалась та страсть к зрелищам, та ненасытная жажда до всего нового и оригинального, которая лежала в преданиях, истории и племенном характере греческого и римского народов. Но это было уже не то классическое, высоко-мужественное красноречие, черпавшее свои мотивы в великих общественных движениях, которое питалось героическим патриотизмом и выступало с глубоким убеждением и непреклонностью. На сцену истории выступили интересы дня, злобы ежедневной жизни; ни общественная, ни политическая жизнь не давали уже широких тем для более глубоких вопросов, способных иметь общекультурное значение. Жизнь сложилась в определенные рамки; все приняло законченную форму; люди наслаждались гуманным и справедливым правлением Антонинов и не желали ничего лучшего. Самый выбор сюжетов для красноречивых операций стал затруднительным, изобретались искусственные темы. Дион Хризостом пишет похвалу волу, волосам и попугаю, Фронтон воспевает туман и пыль и рассказывает легенду о происхождении сна, Лукиан посвящает одну из своих ораторских речей восхвалению достоинств мухи236. В V в. один из известнейших епископов, Синезий Птолемаидский, составляет пространный панегирик плешивости, в котором он берет дань со всех наук, чтобы поведать своим читателям, что плешивость не только большое счастье, но и заслуга237. Тем не менее ораторское искусство процветало и высоко ценилось в обществе. Весть о приезде в город знаменитого оратора вызывала целую сенсацию; принимались все меры, чтобы ритора почтить должным образом; рабы обходили весь город и приглашали собраться где-нибудь на площади, в базилике или в обширной зале любителя словесности; публика нарасхват раскупала скамьи и кресла, а для оратора устроялась возвышенная эстрада. Вот восходит на эстраду софист. Он облечен в белую блестящую одежду из тончайшей тарентинской ткани, столь тонкой, что через нее просвечивает его тело; волосы его надушены и испускают приятное благоухание, голова украшена искусственными цветами или венком из лавров, причем рубины иногда занимают место ягод. Его ноги одеты в аттические изукрашенные женские башмаки или роскошные войлочные туфли. Вкрадчивой улыбающейся миной и мягкостью выражений, разнообразием поз и манипуляций стремится он привлечь к себе внимание публики238. И как бы ни была ничтожна та тема, обработке которой была посвящена речь оратора, она блестящим стилем, подобранностью выражений и остроумием и произносимая с необыкновенным декламаторским искусством и изяществом поз оратора, производила такое впечатление, что жадная до литературных ощущений публика не только прерывала речь оратора шумными аплодисментами, но еще с большей силой разражалась ими при ее окончании. Красноречие, остроумие и разнообразие красок иногда вызывали такой восторг у публики, что все присутствовавшее на лекции общество не только приветствовало оратора бурными аплодисментами, но с шумными овациями провожало его домой. Когда Адриан Тирский, один из знаменитых ораторов II в., закончил свою блестящую речь в Афинах, вся присутствовавшая публика с торжественной помпой проводила его домой. Кортеж, сопровождавший его, оказывал ему такие почести, какие приносились только жреческой фамилии Элевсинских мистерий. По всей Греции устраивали ему увеселения и пиры и все относились к нему с таким глубоким чувством уважения и любви, с каким дети относятся к своим родителям239. Все риторы вели кочующую жизнь. Собрав богатую жатву венков и денег, они опасались долго оставаться на одном месте, в справедливом расчете, что возбужденный ими здесь восторг скоро исчезнет или появится другой более блестящий оратор и устранит их со сцены; они ходили по всем провинциям и городам Римской империи; повсюду оставались недолго и, если возвращались на прежние места своей деятельности, то после долгого отсутствия в надежде, что новые речи пробудят прежний восторг. Лучшим примером этой бродячей жизни и может служить сам Лукиан.

Но все эти костюмы, изящные позы, изощренные риторские украшения речи вызывались не одним желанием пожать восторг публики. Они обещали оратору не только знаменитость и славу его имени, но и богатство. Популярные риторы, собиравшие у себя громадные толпы учеников, помимо государственного жалованья и вознаграждений из городских касс, взимали еще плату со своих учеников, минимум которой равнялся 5 драхмам (1 руб. 25 коп.)240. И они щеголяли иногда царской роскошью. Известный уже нам Полемон, основавший в Смирне свою риторскую школу, в которую стекалась масса юношей из соседних стран, выезжал не иначе, как на великолепной колеснице, запряженной парой лошадей, изукрашенной фригийскими или галльскими серебряными уздами, с целой кавалькадой лошадей, слуг и собак241. Тот же Адриан устроил себе блестящую кафедру в Афинах, всегда появлялся в великолепной одежде, украшенной драгоценными камнями, и лошади, на которых он путешествовал, обращали на себя всеобщее внимание своей серебряной сбруей242. Не всегда, однако, софисты и люди свободной профессии собирали около себя толпы учеников, обеспечивавших им роскошь жизни. Были и крайние случаи. Иные, будучи бедными, жадно взирали на благосостояние, массу серебра и золота в богатых домах и старались приобрести себе друзей среди знатного и богатого класса, принимали бесплатное участие на их дорогих обедах, жили роскошно, со всеми удобствами и катались в мягких колясках, запряженных белыми лошадями, чувствовали себя счастливыми и жили в полном преизобилии благ. Секрет их счастья заключался в том, они продавали свои таланты богатым людям и из свободных людей обращались в рабов, стремившихся всего более услужить своему господину. Они должны были вставать рано утром, толкаться то в один дом, то в другой, настойчиво, не стесняясь ничем, даже уплачивая взятку какому-нибудь африканцу, чтобы он внес его в записную книгу243. Также и при одевании они должны были обращать самое серьезное внимание на свой костюм, чтобы он стоял в соответствии с принятой при дворе244 модой, и, покупая материю для своих платьев, они обязывались выбирать именно ту краску, какую любил их господин, чтобы ничем не отличаться от сопровождавшей его свиты и не произвести на него неблагоприятного впечатления245.

Все риторы ценили свою славу, гордились своим положением и иногда стремились выставить ее напоказ. Когда знаменитому ритору Ливанию императоры не раз предлагали одну из важнейших государственных должностей Империи, он гордо отвечал, что предпочитает оставаться софистом246. Ритор Александр, человек божественного вида, отличавшийся красотой, с кудрявой и умеренно отпущенной бородой, с красивыми глазами и большим носом, вполне гармонирующим со всей его фигурой, с блестящими белизной зубами, с изящными пальцами, приспособленными именно к тому, чтобы разъяснять речи247, предстал в качестве посла от Селевкии перед императором Антонином Пием. Так как император, занятый окружающими, долго не замечал такой образцовой знаменитости, то ритор громко вскричал: «Цезарь, обрати же внимание и на меня!» Возмущенный нарушением придворного этикета, император ответил: «Я тебя знаю: ты тот самый человек, который так заботится о своих волосах, зубах и ногтях»248. Но ничто не оскорбляло так их гордости, как невнимательное отношение к ним слушателей. Так, один ритор, Филагрий, надо сказать, человек довольно щепетильный, заметив однажды в собрании заснувшего слушателя, сошел с эстрады важными и мерными шагами, с достоинством, подобающим оскорбленному человеку, приблизился к невинному сонливцу и разбудил его внимание величественной пощечиной249. Таково было положение риторства в эпоху Лукиана.

Повышение жизненной энергии, сказавшееся во всех областях политической жизни, не могло не отразиться и на таком важном проявлении ее, как религия, но здесь эпоха Антонинов раскрывается перед нами со своей обратной стороны, в своих отрицательных чертах. Религиозное чувство заметно напрягается, становится интенсивнее и захватывает собой широкие слои общества, но своего удовлетворения оно ищет не в возвышенном представлении Божества, а в ряде суеверий, поражающих не столько своей грубостью, сколько тем необычайным успехом, каким они пользуются во всех слоях греко-римского общества. Рим исполнил свою историческую миссию; из небольшой республики, ограничивавшейся пределами Рима, он сделался всемирной монархией, подчинившей себе все культурные народы древнего мира, и соединил их в одну общую семью, жившую под одним управлением и одним законом. Это объединение всех наций в одну обширную Империю, законченное в эпоху Антонинов, повлекло за собой важные последствия и в области религиозной. Каждый новый шаг на пути завоеваний, каждое приобретение новой провинции приводило Рим в столкновение с новыми культами, дотоле неизвестными ему, со своими богами, обрядами и жрецами. Ни здравый политический ум римлян, ни их религиозное миросозерцание не позволяло им вступать в какую-либо борьбу с этими культами. В религиозном мировоззрении римлян, как и всякого язычника, не признающего единобожия, каждая страна должна была иметь своих богов, покровительствующих ей и пекущихся о процветании ее. В языческих понятиях боги, как и люди, распределялись по национальным границам, и в этих границах пользовались неприкосновенностью. Вступая в чужую область, на территорию другого народа, римлянин хорошо помнил, что он входит в царство, подведомственное другому богу, и не только далек был от мысли отвергать действительность этого бога, а, напротив, старался соответственными мерами заслужить его расположение. Множество фактов показывает, что римляне проявляли большое уважение к чужим богам. Начиная, например, осаду неприятельского города, они сначала пытались привлечь на свою сторону покровительствующего ему бога; до нашего времени сохранились любопытные формулы призыва или переманивания чужих богов, какими пользовались римляне в подобных случаях; в них они с величайшим почтением говорят о переманиваемом боге, обещают строить ему храмы и праздновать игры, если он согласится держать в войне их сторону250. Естественно, что, будучи убеждены в действительном существовании богов, римляне нимало не были расположены отрицательно относиться к культам завоеванных народов. Все эти культы опирались на тот же национальный и территориальный базис, что и римская религия, и для принимавших их иностранцев были такой же государственной повинностью, обеспечивающей правильное течение дел, как и римский культ для римского гражданина. Отсюда и вопрос об отношении к ним государства римлянами решался легко. Как подчиняемые Риму народы и населяемая ими территория по завоевании входили в состав римского государства, так и боги, правившие этими народами, становились богами государственными и получали доступ в национальную религию. Чаще и естественнее всего этот процесс выполнялся при помощи отождествления нового бога с прежде почитаемыми.

Все первобытные религии, как известно, имели много точек соприкосновения, так как истекали из одного источника – из обоготворения сил и явлений природы. Встречаясь с новой религией, римлянин прежде всего схватывал эту сторону сходства и, благодаря отсутствию в своей религий специальной мифологии и выработанной индивидуальности богов, охотно признавал в чужих богах своих собственных, только почитаемых под другим именем. Предполагалось, что когда грек взывает к Зевсу, а египтянин к Озирису, он чтит то же единое высшее существо, какое римляне называли Юпитером. Но этому процессу отождествления поддавались далеко не все боги. С покорением Египта и Малой Азии в национальную религию нахлынула целая масса богов и культов, которых трудно было соединить с прежними греческими и римскими богами. Египет подарил Риму не только Озириса, но Изиду и Аписа с его бычачьей головой, крокодилами и пр. В Малой Азии процветали культы Кибелы, Аттиса и Адониса. На крайних границах Азии царило влияние Персии с ее магами и астрологами, и ее религиозный герой Митра вступил уже на римскую почву. И поклонники этих религий не скрываются в каких-нибудь дальних уголках Империи, а путешествуют по всей Империи, открыто проповедуют свой культ, приобретают себе многочисленных поклонников, и их новые божества восходят на греко-римский Олимп и стремятся получить себе значение, равное древним богам. Магические искусства и астрологические предсказания распространяются повсюду. Суеверие охватывает высшие и низшие классы; на глазах у всех совершаются чудеса; каждый жертвенник и каждый камень дают предсказания, лишь бы они политы были маслом251. Нарождаются люди-боги, создают себе культ и – находят почитателей.

В Аттике, в деревне Марафоне и окружающих ее селениях, жители высоко чтили некоего беотийца Сократа, называемого Филостратом Агафонием252, так как он являлся добрым гением для своей страны. Простой поселянин, он обладал необыкновенно высоким ростом и могучей силой и вел жизнь дикаря, питался молоком кобыл, ослиц и коров и одевался в грубо отделанную кожу волка. Прославившись, как и его патрон, Геркулес, освобождением страны от диких зверей, он привлек к себе в своей местности глубокое уважение: говорили, что его, как титанов, родила земля. Знаменитый софист того времени, Ирод Аттик, однажды спросил его, считает ли он себя бессмертным так же, как и Геркулес. Сократ ответил, что он долговечнее смертного. Его необычайная фигура, исключительный образ жизни и подвиги производили такое впечатление на окружающую его публику, что она его почитала как нечто высшее и прибегала к его помощи как к лицу, обладающему сверхчеловеческой сущностью (ώς δαιμόνια φύσις έιπερί τόν άνόρα)253.

Апологет Афинагор в своей апологии, составленной между 170 и 180 гг. в правление Марка Аврелия, упоминает Нериллина из Троады, получившего репутацию пророка и божественного руководителя; статуи его распространены были по улицам Троады, прорицали и врачевали больных, а троадцы боготворили их и украшали золотом и венками254.

Еще баснословнее и удивительнее история Александра Абонотейского, и всем соединенным с его именем россказням трудно было бы поверить, если бы они не являлись действительным фактом, засвидетельствованным даже надписями. Родом пафлагонец, он уже своей наружностью и глубоким умом обращал на себя всеобщее внимание. Прекрасное и высокое положение его стана придавало всей его фигуре нечто величественное. Живой огненный блеск его глаз открывал его внутреннее одушевление; его голос был ясен и отчетливо звучал; короче, весь его внешний вид не имел в себе никакого недостатка255. В самом существе его таилось нечто высокородное, и свой ум он занимал не мелочами, а важнейшими и всеобъемлющими проблемами, к тому же он и свое воспитание получил от одного из близких учеников такой знаменитости II в.256, как Аполлоний Тианский. Господствующая греко-римская религия его не удовлетворяла, и он взялся за великое дело создания нового религиозного культа, и это может служить самым характерным симптомом религиозного состояния греко-римского общества в эпоху Марка Аврелия, что, несмотря на шарлатанские меры, принятые им для достижения своих целей, он пожал необыкновенный успех. Постепенный упадок национальной религии побуждал многих людей того времени, у которых потребность в вере совсем еще не исчезла, искать новых откровений – такие откровения тогда могли давать только оракулы, и устройство нового оракула стало заветной мечтой Александра. С низко спускающимися кудрями, в белой блестящей, украшенной пурпуром одежде с легко натянутой на нее мантией, с серпом в руках, приняв на себя вид Персея257, от которого он производил свой род по женской линии, он отправился в путешествие в различные страны, чтобы ознакомиться с устройством оракулов258. После долгого путешествия он возвратился на родину уже как свыше вдохновленный человек, на глазах у всех переживал моменты экстаза, причем пена текла из его рта259. Он еще раньше изобрел с одним из своих сотрудников змею, имевшую голову, подобную человеческой, раскрывавшую и закрывавшую уста, выпускавшую изо рта черный змеиный язык и казавшуюся совершенно живой260. На основании божественного изречения он дал ей имя «Гликон»261.

Настал день торжественного открытия оракула, и новый Эскулап стал действовать. Он явился перед народом, окруженный уже многочисленными последователями, сидя на кресле и держа на передней части своего тела большую и великолепную змею, столь длинную, что змея, окружая шею Александра, простиралась через все его тело, и хвост при этом завивался по земле. Змея, имея человеческую голову, раскрывала и открывала уста и смотрела ласковыми глазами на зрителей262. Чудеса происходили на глазах всех; носились слухи, что бог пришел в мир263, и действительно, новый оракул стал скоро открывать себя в сверхъестественных явлениях. Назначен был определенный день; масса народа собралась в Абонотеях, местожительстве оракула; каждый подавал свою записку с вопросами к богу в запечатанном конверте и со своим адресом. Записки уносились во внутренность храма, где находилась змея-оракул; через несколько времени, когда получались ответы от бога, герольд или теолог вызывали собственников записок и передавали им нераспечатанный конверт. Те вскрывали письма и с необычайным удивлением читали там ответ бога на предложенный ими вопрос264. Александр не удовольствовался этим и открыл автофонный, самоговорящий оракул, причем змея своими устами произносила предсказания, предназначенные специально для богатых и знатных265. Таков и был оракул, сообщенный им Севериану, римскому генералу, присланному в Малую Азию в 161 г.266 в качестве главнокомандующего римскими войсками в известную нам Парфянскую войну. Оракул гласил следующее: «Ты обуздаешь силой оружия армян и персов, скоро возвратишься в Рим, к быстрому течению Тибра, с блестящими лучами на голове и с короной, украшенной лаврами», но в сражении, происшедшем на берегах Евфрата, единственный легион, какой имелся в распоряжении римского полководца, был уничтожен. Александр изгладил в протоколах свой оракул и взамен его составил новый: «Не подвергайся опасности армянского похода; там тебе угрожает стрела мужа, облеченного в женскую одежду, пошлет жребий смерти, лишит тебя жизни»267. Вероятно, и Люций Вер, как нам известно, пребывавший тогда в Антиохии, не чужд был общения с этим чародеем. Сохранилась медаль; на одной стороне ее находится изображение головы Люция Вера, о чем свидетельствует надпись на обороте: «Самодержец Кесарь Люций Аврелий», – на другой фигура бородатой змеи, поднимающейся на изгибе хвоста, и надпись: Glycon Ionopolis268. Пафлагония оказалась слишком узким местом для религиозной реформы, предпринятой Александром. Он послал во все области Римской империи вестников, возвещавших о явлении нового оракула и рассказывавших, как он истинно пророчествует, открывает убежавших рабов, разоблачает воров и разбойников, находит скрытые сокровища, исцеляет болезни и даже воскрешает некоторых мертвых269. Все это происходило пока в границах Пафлагонии, Ионии и Сицилии270. Слух о новом оракуле дошел и до столицы Империи, и вся публика, включая сюда богатую и знатнейшую, бросилась в Рим; иные присылали сюда своих людей. Все головы вскружились при первом известии о прибытии в Рим мага, и с особенным нетерпением ждали его при дворе, приводя в трепет свои души вопросом: а что он скажет?271 И какого высокого авторитета достиг здесь этот шарлатан, видно из того, что одного автофонного пророчества его достаточно было для того, чтобы Публий Рутилиан, одно из высокопоставленных лиц при дворе, впоследствии проконсул Азии, женился на дочери Александра Рутилии, рожденной им, по его рассказу, от связи с Луной272. Посвятив здесь многих в свои таинства, он задумал отпраздновать свое торжество трехдневными мистериями с иерофантами и факельным шествием. Торжество открыто было возглашением: «Если кто-либо из атеистов, христиане то будут или эпикурейцы, задумают принять участие в нашей святой трапезе, то нужно изгнать их. Только все верующие, почитатели нашего бога, могут участвовать в этих тайных мистериях для спасения и благополучия». И Александр первый подал сигнал к общему крику: «Вон, христиане! Вон, эпикурейцы!» Затем драматически было представлено нисхождение Латоны и рождение Аполлона273, торжество Короны (созвездия) и рождение Эскулапа; на следующий день зрители имели перед собой драматическое изображение появления Гликона в мир и его чудесное рождение. Драма третьего дня была особенно эффектна. Сам иерофант (Александр) разыгрывал роль Эндимиона, в которого, по древнему мифу, влюбилась Луна. Он лежал спящим среди залы, – и вот спускается как бы с неба вместо Луны блестящая красавица Рутилия, дочь Александра от Луны, жена Рутилиана; она представляет себя весьма влюбленной в иерофанта; они обнимаются и целуются в присутствии ревнивого мужа. Настала пауза удивления и затем раздались крики: «Да здравствует Гликон! Браво, Александр!»274

Здесь же, еще во время пребывания в Италии, он выступил в качестве пророка, предрекающего будущее: во все города Римской империи посланы были вестники, возвещающие о новом откровении оракула, предсказывающего скорое наступление во всех местах Римской империи заразительных болезней, землетрясений и пожаров, причем сообщалась и заклинательная формула, которую нужно было набить на дверях дома, чтобы освободить себя от болезни. Повальная болезнь действительно настала275, и масса людей стала раскупать заклинания276.

И еще раз выступил он в качестве пророка, решающего теперь уже важные государственные вопросы. Марк Аврелий, вставший в конце своего царствования во главе продолжительной борьбы с германскими варварами (квадами и маркоманнами), часто терпел серьезные поражения. В один из таких критических моментов он призвал к себе Александра, чтобы узнать предсказание оракула. Гликон повелел бросить двух живых львов в реку Дунай и совершить торжественные церемонии277. Приказание оракула было исполнено, и этот факт подтвержден одним барельефом. На барабане, находящемся на колонне Антонина, изображен Марк Аврелий в облачении понтифекса, окруженный многими лицами, облеченными в длинные одежды; правая рука полуголая, как бы совершающая либацию на переносном алтаре, поставленном на треножник, над которым возносится фимиам; ниже корабль в волнующейся реке; впереди два связанные льва, бросающиеся в воду278. Характерно то, с какой легкостью само государство в затруднительных случаях прибегало к помощи наиболее популярного культа своего времени. Маг и пророк достиг теперь высшего торжества. В Абонотеях, месте постоянного пребывания оракула, не хватало уже ни пространства, ни галерей, ни портиков, чтобы прокормить и поместить множество людей, посещавших оракул279. Молва о чудотворце вышла за пределы Римской империи – ассирийцы, кельты и другие чужестранные племена посещали город и предлагали вопросы на своих языках. Дневного оракула уже не хватало; заговорил ночной оракул; появились экзегеты и переводчики280. Вся организация получила прочное устройство. Александр присвоил себе имя Юпитера и Юноны, добился того, чтобы его городу дали имя Ионополис, и стал печатать монеты, на одной стороне которых изображался сам Александр с украшенной венками головой Эскулапа и с серпом Персея, а на другой стороне – Гликон281.

Он умер в Париуме в полной славе, не достигнув 70 лет от роду. Уже около 178 г. изображения его были предметом почитания в Париуме, где находилась его гробница и статуя: скоро культ его проник и в другие города, где на общественный счет устраивали жертвоприношения и праздники ему как будто внемлющему богу282. Латинские надписи, найденные в Дакии и верхней Мидии, показывают, что Гликон имел многочисленных поклонников и по окраинам Империи и что Александр здесь ставился с ним рядом, как бог. На этой почве возникла новая теология. Гликон поставлен был в связь с гением плодородия Анубисом и мистическим божеством Иао. Никомидия еще в 340 г. сохраняла изображение змеи с человеческой головой на своих монетах, а в 252 г. культ Гликона процветает в Ионополисе283. В Corpus inscript, lat. сохранилась надпись:

Jovi et uno

N. et dracco

N. et dracce

nae et Alexandro284.

Даже философия времен Антонинов не чужда была самых грубых суеверий. У постели больного афинянина Евкрата собрались перипатетик Клеодем, стоик Димонах и Ион, знаток философии Платона, и рассуждают о средствах излечения больного. «Если, – предлагает Клеодем, – зуб убитой землеройки вытянуть левой рукой из земли и вшить его в хорошо очищенную кожу льва и повязать ею колена больного – боль прекратится мгновенно». «Нет, – прерывает его стоик Димонах, – нужно зашить в кожу молодого оленя, так как он очень быстрое животное, и главная его сила в ногах»285. – Ученый платоник идет еще дальше и опирается на собственное наблюдение. К его отцу пришел раз несчастный человек и рассказал, что его садовник Мида, один из самых сильных и прилежных рабочих, ужален ядовитой змеей, и нога его стала гнить, так что он должен был лежать на кровати. Один присутствовавший тут знакомый предложил привести вавилонянина, умеющего исцелять болезни. Является вавилонянин, посредством мистического изречения изгоняет яд и привязывает к ноге больного вещичку, взятую из гробницы умершей девственницы. И чудо совершилось: больной поднялся на кровати, взял ее на плечи и твердыми шагами прошел по имению286. И действительно, в области суеверий дальше идти было уже некуда...

В переходные периоды исторической жизни народов, когда устои старого порядка рушатся, распадаются на свои составные части, и новых основ для будущего еще не видится, когда недостатки, пороки и язвы общественного и политического строя особенно выделяются наружу, когда человеческая личность теряет основы своего бытия, литературное творчество народа обыкновенно самое яркое выражение для себя находит в сатире. Перелом политического строя Рима от республики, диктаторства, триумвирата до утверждения монархии в римской письменности ознаменовался рядом сатирических произведений, вышедших из-под пера Горация, Персия, Флакков, Петрония287 и Ювенала288. В эпоху Антонинов, и именно в тот момент, когда в истории этого знаменательного периода впервые наблюдается упадок, роль древних сатириков пала на долю Лукиана.

Оцениваемые с исторической точки зрения Лукиан и его творения могут быть признаны одним из характернейших явлений эпохи Антонинов, ярко отпечатлевших на себе ее отрицательные черты, тот начавшийся во всех странах упадок общественной и культурной жизни, каким отличается конец правления Антонинов. Софист, обошедший почти всю Римскую империю, он в своих сочинениях сохранил целый ряд наблюдений, взятых из самой жизни, из ее ежедневного обихода, и в художественно изображенном и нарисованном в бьющих в глаза красках воспроизведении лиц и фактов, событий, случайных встреч и разговоров перед читателем раскрывается живая картина, взятая просто из действительности во всей той отталкивающей неприглядности, в какой она рисовалась в сознании Лукиана. От его внимательного и критического взора не ускользнуло ничего: математика, астрономия, история, риторика, философия, поэзия и искусство, религия и соединенные с ней суеверия. Он стремился действовать на слушателей не отвлеченной логикой, не теоретическим изложением своих мыслей, но образами, главными лицами, взятыми во всей их реальной действительности. Преимущественной формой его произведений является диалог, и общая композиция его трудов представляет собой не ученый трактат, а театр, на сцене которого беспрерывно сменяются сюжеты и актеры. Но самой отличительной особенностью его личности и умственного миросозерцания, всецело определившей содержание и направление его сочинений, придавшей ему особый интерес, выделившей его резкими чертами от других современных ему писателей и обеспечившей ему знаменитость и славу, как у его современников, так и у позднейших поколений, был особый склад его мышления – юмористический = саркастический. Во всех идеях, какие он обсуждает, во всех лицах, проходивших перед его умственным кругозором, он воспринимал только отрицательную сторону, достойную лишь смеха и порицания. Все его миросозерцание возникло из чувства недостижимого или недостигнутого идеала, и он принадлежал к числу тех, может быть, немногих людей того времени, которые, потеряв веру во всякое высшее благо, весь свой острый ум, свой опыт и знание людей приложили к тому, чтобы изобразить глупость и ничтожность жизни, напрасно стремясь, а часто не имея в запасе ничего лучшего и ценного, чтобы создать себе что-либо твердое и прочное на месте потерянного и забытого.

Несомненно, Лукиан обладал значительной начитанностью и тем запасом учености, какой давали риторские и философские школы того времени, но едва ли он что-нибудь изучал серьезно. «Он привык читать быстро, – говорит один из его поклонников – Croiset, – и судить кратко; с присущей его уму сообразительностью он мало тратил времени на то, чтобы всмотреться внимательно в читаемые им произведения, понять их характеристические черты и оригинальность физиономии. Его ум, живой и деятельный, скользил по идеям, и он довольствовался поверхностным познанием. Входить в обсуждение изученного им в общем и целом, он не имел ни терпения, ни широты взгляда для того, чтобы хорошо понять его. Некоторые частности его увеселяли и интересовали, и он овладевал ими мимоходом, и в этом состояло все, что удержал он при себе»289. И это повсюду: в математике, религии и философии; везде наблюдения превосходны, нигде нет синтеза290. Этот узкобокий строй его ума отразился и на его юморе и сатире. «В человеческом обществе он ничего не видел, кроме глупости, лукавства и безумия и никогда не замечал разума, который несло будущее, не способен был в своих противниках отличить ложь от элемента истины, заключающегося в ней. Его смех неумолим, непрерывен, неумолкаем и остроумен, можно сказать, пронзительный, но без веселости и основательности»291. «Я друг истины, – определяет свою собственную жизненную задачу сам Лукиан, – друг всего прекрасного, естественно-натурального и всего истинно достойного любви и непримиримый враг всякого хвастовства и лжи, кричащей на рынках темноты, и всей душой ненавижу подобного рода людей»292, – сарказм и беспощадная полемика явились осуществлением этой задачи.

Самый характер сатиры изменился. Великие общественные перевороты, всеохватывающие общественные движения, ознаменовавшие собой переход от республики к монархии, сошли с исторической сцены; политические права были отняты от граждан и отданы в руки сложной центральной и областной администрации. Жизнь потеряла свое идеальное содержание, и мысль ограничивалась узким горизонтом. Широкие обобщения стали ей недоступны, и ее внимание сосредоточилось на частностях и случайностях. Сатира идет по тому же пути упадка, мелочности, случайных и искусственных сопоставлений. Возникла изобретательность, так сказать, своеобразная игра фантазии, и истинное художественное творчество, опиравшееся на политические и социальные идеи, исчезло. Такова и сатира Лукиана. Он рассматривает все важнейшие явления своего времени, но он нигде не входит в глубь вещей, не развивает никакой принципиальной точки зрения на вопрос. Лукиан, можно сказать, прошел всю свою жизнь как посторонний наблюдатель, все осмеивая, над всем издеваясь, не оставив никакой оригинальной мысли по себе, не указав никакого просвета из того мрака, пустоты и ничтожества, в который погружена жизнь человеческая во всех ее проявлениях. Но все эти внутренние недостатки Лукиана покрываются его обработанным стилем, остроумием мысли, блестящей искорками иронии самой живой фантазии, множеством удачных наблюдений, от которых не ускользала никакая мелочь и в особенности поразительным умением комбинировать лица и события так, что они невольно вызывают у читателей захватывающий интерес, а иногда и веселый смех.

Религиозная сфера, как она развилась в эпоху Марка Аврелия с ее массой суеверий, религиозным шарлатанством, с новыми чудотворцами и богами, заключала в себе богатый материал для применения сатирического и юмористического таланта Лукиана, и здесь он действительно нашел для себя плодотворную почву: уже биография Александра Абонотейского составлена им для того, чтобы раскрыть все проделки этого шарлатана и злостно осмеять его. Его этюд о сирийской богине, раскрывающий в себе историю этого культа и связанных с ним суеверий, может и в настоящее время служить источником для изучения мифологии его времени. Но главным предметом его боевой полемики и неподражаемого юмора являются боги, национальный культ в том его умноженном составе, в каком он сложился ко времени его литературной деятельности. Гомер первый воспел теогонию греческих богов во всей некрасивой наготе ее и откровенной наивности. Гесиод дал ей систему, и – эта сложная и разработанная мифология древними греками, а отчасти римлянами принималась со всей убежденностью верующего язычества, служила тем, что у христиан – Библия и Евангелие.

Кое-кто и не очень малочисленное количество лиц еще ранее Лукиана выступали против крайностей языческого культа. Аристофан, хотя и не имел никакого желания отрицать богов, но не лишал себя удовольствия придавать смешную и постыдную роль некоторым второстепенным богам, как например Бахусу; однажды Еврипид принужден был зрителями уничтожить неприличное слово, произнесенное против Юпитера293. Теория Евгемера подорвала прежнее учение о том, что боги представляют собой сверхъестественные, небесные существа, и учила о человеческой их сущности. Эпикуреец Веллий у Цицерона собрал все, что мог образованный человек того времени сказать позорного о богах, и дал Минуцию Феликсу богатый материал для обличения язычества, и Сенека во имя высшего духовного принципа отрицал необходимость материального культа. Гениальный Лукреций в своей поэме «О природе богов», во имя науки и разума убежденно преследовал бессильных и презренных римских богов294.

Современная Лукиану философия не выработала себе определенного отношения к религии. Если стоики умели сочетать свою философию с почитанием богов, в которых они видели олицетворение натуральных сил природы, то рядом с ними стояла школа Эпикура, одного из блестящих созданий древности. Отрицателем богов он не был, но подводя все в природе и человеческой жизни под законы физической необходимости, он решительно отвергал Провидение и разрушал вся кую связь между Богом и миром. Божественное Провидение – изобретение человеческой фантазии, не знающей законов природы. Боги – блаженные существа, не утруждающие себя заботами о мире и предоставляющие всему мировому порядку идти своим путем295.

Но никогда еще греко-римские боги не подвергались такому позорному осмеянию, сарказму и иронии, как в сатирах Лукиана. Он низводит их с неба на общественную сцену, заставляет их самих говорить и раскрывать перед всем человечеством свои недоумения, слабости и пороки. Вся эта масса богов и богинь, собравшихся на греко-римском Олимпе, по очереди выступает перед зрителями и с откровенной наглостью рассказывает о своих любовных похождениях. В этом отношении одним из интереснейших этюдов его являются «Диалоги богов», где боги воспроизведены во всем своем скандальном сладострастии и с такими пикантными подробностями, какие неудобны во всякой приличной печати296. Здесь сатира Лукиана получает общекультурное значение, движется иногда моральными мотивами и достигает высшей точки своего развития. Лукиан – не просто враг богов. Он берет их как наличный факт, данный в действительности, не анализирует его, не входит в какое-нибудь научное обсуждение и по обыкновению замечает только позорные, достойные осмеяния стороны. Назвать его атеистом297 в том теоретическом смысле, в каком этот термин употребляется в настоящее время, нельзя уже потому, что он не входил ни в какие метафизические рассуждения о сущности Божества. Он просто был неверующий человек. Греко-римские боги, как боги, лично для него не существовали. И его борьба с ними непримирима. Ближайшая задача всей его полемики против богов и состоит в том, чтобы низвести их с божественного пьедестала, показать их ничтожность и пустоту и сказать своим современникам: вот, смотрите, что у вас за боги. Он относится к богам как политический фрондер, недовольный настоящим правительством, и, прямо не отвергая его, пишет скандальную хронику двора, чтобы опорочить своего противника.

Положение римских богов в том их непримиримом разнообразии и всеобъемлющем, но чисто случайном синкретизме, какой окончательно выработался в эпоху Марка Аврелия, нигде не нашло такого яркого и всестороннего отражения, как в его небольшом диалоге «Собрание богов»298. Лукиан здесь берет богов как бы под свою защиту, представляет дело так, что боги тронуты при виде того, как Олимп наполняется многими иностранными богами и существами, не имеющими никакого права на божество, и стремятся очистить себя от этой примеси чужеродного элемента.

Уже начало собрания открылось признаками шума, тревоги и беспокойства: многие боги толпились по углам залы собрания и что-то страшное шептали друг другу в уши. Причина этого поведения богов заключалась в том, что многие существа полубожественного достоинства и вовсе лишенные права на него, пробрались на Олимп, участвуют в общей трапезе богов и считают себя равными с древними греко-римскими богами. Поднимался действительно серьезный для всех присутствовавших и чужестранных богов вопрос, кто из них имеет право на почетное звание божества, и будет ли это право признано общим собранием299. Докладчиком выступает Мом (бог ночи). Он поражен, усматривая, что в число богов не только втиснулись прежде бывшие простыми людьми, но и участвуют в равной чести с богами, сидят за общим столом и внесли себя в списки богов, но и привели с собой на небо всю свою свиту, желая и ее возвысить в одинаковые права. Вот Пан, Силен300, Сатир301, – какое неуклюжее общество. Один имеет рога и половиной своего туловища напоминает козла; другой с плетью на голове и вздернутым носом, всегда сидит на осле; третий – простой мужик из Фригии с высоко заостренными ушами и с небольшими бычачьими рогами на лысой голове. Смотри, как машет хвостами вся эта компания! И мы должны ли удивляться тому, что люди не имеют к нам никакого уважения, когда видят, что боги представляют собой столь чудовищных и смешных существ?302 Вот мидянин Митра в его кафтане и с тиарой на голове – он тоже впутался в нашу среду; да ведь он ничего не понимает по-гречески и не умеет вести себя прилично в обществе богов! «А ты, Анубис, с собачьей головой, завернутый в пеленки египтянин! Как ты, мой друг, и каким образом ты можешь быть богом с твоим собачьим лаем? И чего хочет от нас этот пестрый Мемфисский бык, заставляющий поклоняться себе, изрекающий оракулы и имеющий своих жрецов? Мне стыдно говорить вам о собаках, обезьянах, козлах и еще более отвратительных существах, каким-то непонятным образом забравшихся на небо. И как вы, боги, терпите, что эти чудовища пользуются одинаковым с вами почитанием? А ты, Юпитер, как ты можешь выносить те бараньи рога, какие тебе насадили на лоб?»303 Добрый Юпитер, председатель собрания, на этот последний упрек, прямо направленный по его адресу, ограничивается только простым замечанием: «Это все – таинственные символы, не посвященным в которые смеяться не позволяется»304.

Желая положить конец всем этим злоупотреблениям, вкравшимся в мир богов, собрание решило издать следующий эдикт. Принимая во внимание, что огромное число чужестранцев – не только греков, но и варваров, совершенно недостойное принять участие в наших нравах, – тайком внесло себя в списки богов и, перейдя в состояние богов, наполнило небо всевозможными языками и нашу трапезу обратило в шумный сброд и, кроме того, дерзновенные в своем невежестве взяли верх над древними истинными богами и, вопреки давно принятым обычаям, даже на земле претендуют на первые почести, следует составить комиссию из семи судей, в которую по очереди должен явиться всякий претендующий на обладание божеством. И если кто, представ перед комиссией, в присутствии присяжных заседателей не докажет своего божества, тот отправляется в свой гроб или родовое поместье, и если кто, нарушая это постановление, еще раз дерзнет забраться на небо, то такового отправляют в Тартар. Внешние изображения их уничтожить и заменить статуями Юпитера, Юноны, Аполлона или же каких-либо других богов, признанных действительными. Лишенные божества должны довольствоваться тем, что над могилами их будут воздвигнуты вместо алтарей холмы. А кто не последует приглашению и не явится перед судом, тот присуждается in contumatia (бесчестие, позор). Председатель Юпитер, чтобы придать законность решению, предложил всему собранию выразить свое общее согласие путем поднятия рук. Но сейчас же, одумавшись, закричал: «Нет! Нет!», хорошо понимая, что при общей голосовке, пожалуй, и он не останется безнаказанным; проведение его в жизнь предоставлено будущему305.

Здесь Лукиан является более религиозным бытописателем, чем сатириком, но ирония над богами проглядывает в самом подборе богов и в той обличительной речи, с какой обращается к собранию Мом, и вся сцена составлена лишь для того, чтобы показать полное бессилие греко-римских богов освободить себя от этой звериной примеси, унижающей достоинство древних греко-римских богов.

Боги излишни для мира, и всякое воздействие их на него производит беспорядок и зло – вот основной тезис Лукиана в его полемике с богами, и радикальная борьба против всяких идей Промысла и Провидения яркой чертой проходит по всем его литературным этюдам. Эту основную идею Лукиан нигде так откровенно и точно не выражает, как в словах бога Мома в Juppiter tragoedus. «Что должны люди думать о богах, когда они наблюдают, какой беспорядок царствует в мире? Почему лучшие люди презираются богами, погибают в голоде, болезнях и рабстве, между тем как делатели зла награждаются почестями и богатством и живут в полной безопасности? Что удивительного в том, если люди в конце концов пришли к убеждению, что им с нами (богами) делать нечего?»306 Эпикуреец Дамис в том же диалоге подтверждает высказанную Момом мысль рядом фактических данных, взятых из примеров различной судьбы прежних выдающихся по своим добродетелям и порокам людей307. Но нигде эта борьба Лукиана против Провидения и даже возможности его осуществления не достигает такой энергии и логической законченности, как в его небольшом, но литературно и художественно обработанном диалоге «Побежденный Юпитер». Вместо эпикурейца здесь Лукиан ставит себя на место киника. В отношении национальной религии киники шли по одной дороге с эпикурейцами с тем, однако, существенным различием, что они строже, чем эпикурейцы, удерживали веру в высшее божество. Это была одна из чистейших деистических сект, какие только породила древняя греческая философия и, представляя по своему религиозному убеждению прямую противоположность политеизму, она заявила себя решительной и неустанной борьбой против всякого рода оракулов, мистерий, пророчествующих сновидений, всякого политеизма и установившегося в нем культа308. Это были философы-аскеты, проповедовавшие самоотречение, подавление обычных потребностей, и их идеалом служил известный образ Диогена Синопского. Во всех благородных своих представителях они являлись не чем иным, как постоянным и одушевленным протестом против клонившейся к упадку цивилизации, против страстей, грубостей и греховности и серьезной попыткой спасти индивидуальную личность из общего крушения свободы. Новое и необъятное поле открылось перед нами, когда к концу эпохи Антонинов греко-римская цивилизация приблизилась к распаду, когда не сдерживаемая никакими мерами безвкусная роскошь, начавшаяся в Риме и отсюда распространившаяся по всем провинциям, и произвол администрации подавили личность, – все содействовало тому, чтобы снова выдвинуть на сцену таких людей, как киники, стремившихся путем самоотречения сохранить личную свободу.

Киник приходит к Юпитеру: «Я являюсь к тебе не с просьбами о богатстве, золоте и короне, как другие люди; я хочу задать тебе только один маленький вопрос: что ты думаешь о судьбе и парках, о которых говорят Гомер, Гесиод и поэты?» Юпитер отвечает общепринятым тогда положением: что раньше предопределено парками, того изменить нельзя, и все случающееся зависит от веретена парок309, кружащего от начала вещей: ничего иного и не может происходить310. Итак, продолжает совопросник: «Если боги стоят под господством судьбы и парок, то при таких условиях жертвы и молитвы, приносимые верующими богам, не имеют никакой пользы, так как боги не обладают ни малейшей властью изменить что-нибудь из того, что предопределено парками»311. На возражение Юпитера, что боги пользуются жертвами не в силу какой-нибудь особой власти, дарованной им, но потому, что им одним присуще вечное бытие и они одни обладают благом и блаженством, киник отвечает отрицанием; и у богов не все благополучно: хромой Вулкан должен сидеть за трапезой и работает, как обыкновенный ремесленник, Прометей распят, и т. д.

Юпитер: А, бесстыдный клеветник! Ты у меня раскаешься.

Киник: Увы, Юпитер, твоя угроза тщетна; ведь ты не можешь сделать ничего такого, что ранее уже не решено парками312.

Юпитер: Ты хочешь диспутировать о Провидении?

Киник: Софисты уже много диспутировали о нем, но так как я не мог узнать от них истины, то не скажешь ли ты мне: что такое Провидение, представляет ли оно особое существо? Парки ли оно, или дана еще высшая власть, которой подчиняются и парки?

На ответ Юпитера, что парки управляют миром через богов, следует ответ: значит, вы – только орудия в руках судьбы, как топор и бурава в руках плотника; в таком случае жертвы и моления нужно приносить не вам, а судьбе313. «Мы, боги, предсказываем будущее через оракулов». – «Какой же смысл знать нам будущее, так как изменить что-нибудь в своей жизни не во власти человеческой? Да и с божественным промышлением дело обстоит плохо: добрые на земле преследуются, а злые живут в богатстве и чести»314. «Эта несправедливость, – обещает Юпитер, – изменится после смерти». – «Но если люди, – логично возражает киник, – не могут ничего делать по своей воле, стоят под властью неизменяемой судьбы, то они не должны ни вознаграждаться за благо, ни наказываться за зло, и если бы Минос315 оказывался справедливым, то он должен был бы наказать богиню судьбы вместо Сизифа316, и парок вместо Тантала»317.

Юпитер прижат к стене логикой киника. «Я не хочу больше отвечать тебе; ты слишком дерзкий и любящий словопрения софист; я повертываюсь к тебе спиной»318.

О действительном значении жертв и молитв Лукиан дает полную картинку в своем «Икаромениппе». Менипп, желая узнать, чему должно верить относительно божественного управления миром, долго советовался по этому вопросу со своими философами и, не найдя у них никакого ответа, долгим путем прокрадывается на Олимп и созерцает Юпитера при исполнении им своих верховных обязанностей319. В небе находится много отверстий, забитых крышками, и при каждом из них устроен золотой стул. Юпитер сидит на первом из этих стульев и выслушивает молитвы смертных: один просит у него царства, другой – скорой смерти отца, третий – удачного процесса, дальнейший – победы на Олимпийских играх и т. д. Возмущенный всеми этими молитвами, Юпитер посылает ветры в Скифию, чтобы залить ее ливнем, выжечь Африку и засыпать снегом Грецию: «Ты, северный ветер, высуши Лидию; Зефир должен поднять бурю в Адриатическом море и высыпать 10000 четвериков града на Каппадокию». Наказав нечестивцев, Юпитер в совершенно спокойном настроении удалился с золотого стула. Наступил час ужина320.

В своей борьбе с греко-римскими богами Лукиан шел рядом с христианскими апологетами, и последние имели в лице его своего ближайшего союзника, тем не менее, точка зрения на религиозный вопрос Лукиана и христианских апологетов оказывалась радикально противоположной. Осмеивая богов, издеваясь над ними, ставя их в курьезное, вызывающее смех положение, самосатский сатирик вовсе не хотел уничтожить их или заменить их чем-нибудь более возвышенным. В этом отношении точным отпечатком его собственной мысли являются слова, сказанные Меркурием упавшему духом Юпитеру: «Не беда, если некоторые люди перестанут поклоняться тебе; остается еще масса черни и толпы, рассеянной по городам, и кроме того огромное число варваров»321. Борьба же апологетов против языческих богов руководилась не столько полемическими мотивами, сколько желанием противопоставить этим презренным и развратным богам духовное поклонение единому Богу, чистоту и возвышенность своей веры. По их убеждению, уже одно появление и проповедь христианства уничтожило греко-римских богов, обратив их в злых демонов, и в этом неприкосновенном убеждении они почерпали свою веру в будущее торжество новой религии над распадающимся по всем сторонам эллинизмом.

В связи с общим воззрением Лукиана на религию стоит и его взгляд на христианство. Рассматриваемые сами по себе в их данном наличном содержании сведения, сообщаемые Лукианом о христианах, кратки, точны и допускают полное, исчерпывающее вопрос историческое объяснение. Но так как в современной науке возникли более или менее обоснованные попытки доказать не только личное знакомство Лукиана с библейскими памятниками и первоначальной церковной письменностью, но и воздействие этих христианских произведений на труды самого Лукиана, то для полного восстановления отношения Лукиана к христианству необходимо рассмотреть все эти попытки и дать им научную оценку. Наиболее интереса привлекает к себе параллель между эллинизмом и христианством, наблюдаемая в рассказе о городе добродетели. «Я представляю себе добродетель, – говорил он (Лициний)322, – в виде города, все жители которого блаженны и в высшей степени мудры, благородны, освободившиеся от страстей, – короче, стоящие недалеко от божественного совершенства. Что у нас является обычным в житейском обиходе: воровство, насилие, предубеждения всякого рода – все это чуждо тем людям; они все живут в глубоком мире и согласии. Их внимание направляется не на богатство, удовольствия и почести, – все эти вещи, как излишние, они изгнали из города и ведут безмятежную и счастливую жизнь в прекрасном порядке, в довольстве свободы, равенства и всех остальных благ. Туда должен стремиться каждый, пренебрегая всем остальным. И кто хочет оставить свое отечество, тот не должен возвращаться вспять; если кого родители и дети со слезами умоляют остаться дома, то он не должен обнаруживать никакого мягкосердия, а, напротив, требовать, чтобы и они вступили в такое же путешествие; в случае же неудачи, пусть он отвергнется их и прямо идет ко отечеству своего блаженства, и даже пусть он скинет свою одежду, коль скоро она препятствует быстрому движению его на пути, и если он явится туда нагой, никто не убоится его. – Несколько лет тому назад я слышал рассказ одного старого мужа, как обстоит дело в этом городе. Он населен пришельцами и иностранцами; туземных – рожденных в этом городе – не существует. Граждане его слагаются из всех стран и всякого рода: варваров, рабов, горбатых, карликов, нищих323. Прав гражданства достигает всякий, кто только желает этого. Там узаконено, что при восприятии в члены общества не взирать ни на имущество, ни на богатство, ни на высоту положения, ни на красоту, ни на связи, напротив, все эти отношения в их суждении не имеют никакого смысла; чтобы стать там гражданином, достаточно быть мужем разумным, деятельным и настойчивым, носить в своем сердце любовь ко всему нравственно прекрасному и оставаться мужественным при борьбе с препятствиями, встречающимися на его пути. Кто обладает этими свойствами, тот без отдыха может путешествовать в этом городе, стать его гражданином и пользоваться равной честью и правами, как и все остальные. Различий: знатный и маловажный, благородный и низкий, раб и свободный – в городе этом не существует, даже слова эти там не употребляются»324.

«Я осмеливаюсь, – пишет Обэ, – в этом образе (нарисованном Лукианом) находить изображение первоначальной христианской Церкви в тех чертах, как описывают ее апологеты. Все детали идеального города Лукиана совпадают с христианским городом, и материал исчерпан вполне. Но кто этот старец, имеющий 50 лет и описывающий Церковь как союз рабов и нищих, – не тот ли, что обратил около этого времени Иустина Философа к христианству?325 Думается... Лукиан действительно верил, что христиане нашли тот истинный путь, которого доныне тщетно искали, и создал норму недостижимого идеала совершенной жизни... Эти столь точные воспоминания писателя-сатирика не доказывают ли того, что он был посвящен, вращался в Церкви и жил в ней, если только не вкушал (в ней) мира и равенства?»326

Нельзя прямо отрицать, что созданный Лукианом город философов в своем целом и некоторых деталях напоминает собой первоначальную христианскую общину, как она обрисовывается в посланиях ап. Павла и сочинениях апологетов, но для того, чтобы нарисовать эту картину, Лукиану вовсе не было надобности ни обращаться к апологетам, ни тем более состоять членом христианской Церкви. Век Лукиана был временем развития и необыкновенного расцвета всевозможных коопераций, коммун, гетерий и братств. Здесь еще ранее появления христианства все люди без различия пола и возраста соединялись в одну дружную семью по принципу равенства, пользовались самоуправлением, избирали себе руководителей и контролировали дела общины. Здесь тоже не взирали ни на преимущества, ни на связи, ни на высоту положения; точно так же здесь не наблюдалось никакого различия между знатными и маловажными, рабами и господами и т. п. Эти коллегии и подготовили ту общественную форму, которую и восприняли себе христианские общины при первом своем появлении на греко-римской почве и гарантировали им успех распространения327.

В дальнейших аналогиях, указываемых между христианством и сочинениями Лукиана, обращают на себя преимущественное внимание две: а) описание, составленное Лукианом, одной загадочной секты в Fugitivi («Беглецы») и б) рассказ его о необыкновенном изгнателе демонов. – В «Беглецах» Лукиан, правда, не произносит имени христиан, но в кратких словах отмечает секту, характеризуя ее в таких отвратительных чертах, какие были обычны в устах язычников при изображении христианского общества. Он описывает здесь людей, достойных порицания, и презрительного поведения, которые покинули свои ремесла, чтобы разыгрывать из себя философов. Вооруженные дерзостью и бесстыдством невежества, их преимущественным оружием, они на помощь ко всему этому изобрели еще новый род позорных речей. При своей пронырливости и частых посещениях они собирают подаяния и живут роскошно. Они протестуют против пьянства, разврата и сластолюбия, но сами ведут себя в своих пиршественных собраниях позорно, обольщают женщин и уводят их с собой. Если их спросят о том, каковы их дела, они ссылаются на их учение, если же хотят обсудить их доктрину, они говорят о своих делах. Эти шарлатаны – враги муз. Они рекомендуют другим истину, сами будучи не в состоянии двинуть языком, чтобы не произнести ложь. Они имеют бледный вид лица и голову, обритую до кожи328.

Не говоря о том, что эти случайно подобранные места из разных глав рассказа «Беглецы» не заключают в себе ничего характерного, что бы побуждало относить их именно к христианам, внимательное и последовательное чтение рассматриваемого этюда Лукиана показывает, что единственная и главная цель его состоит в том, чтобы осмеять киников перед судом философии. В главе 14 своих «Беглецов» Лукиан описывает этих предполагаемых христиан как людей, облеченных в бедную и грубую одежду с повешенной на ней сумкой и с дубиной в кулаке – обычный костюм киников329.

Общим центром внимания ученых является рассказ о сирийце, необыкновенном изгнателе демонов. «Я приведу тебе, – говорит в Philopseudes уже известный нам платоник Ион, – мастера этого искусства (изгнания демонов), известного сирийца из Палестины. Весь мир знает этого достопримечательного мужа, как он падающих при новолуниях, вращавших своими глазами и выпускавших изо рта пену, восстановлял, делал их здравыми и навсегда освобождал их от несчастья, отправляя их домой330. Он приближался к лежащему на земле больному и спрашивал, откуда он пришел в это тело. Больной не говорил ни слова, но злой дух отвечал по-гречески или на каком-либо ином иностранном языке, как и откуда он пришел в этого больного. Он обращался к больному с заклинаниями и, если дух не хотел слушать его, то он прибегал к устрашениям и навсегда изгонял беса из тела331. Я раз сам видел, как исходил такой дух, весь черный и дымный»332.

Кто был этот заклинатель? Zahn и Vielá безусловно утверждают, что в этом заклинателе, с такой точностью обрисовываемом Лукианом, нельзя никого видеть, кроме евангельского Христа. Zahn пишет: «Кто в известном всем сирийце из Палестины не сумеет восстановить Христа, когда изображение процесса изгнания демонов списано с Евангелия (далее следуют приведенные все цитаты). С такими местами Лукиан мог ознакомиться не из разговоров с христианами, но только из чтения их сочинений»333. Vielá ограничивается аподиктической фразой: «Весь мир знает сирийца» – утверждение, которое может указывать только на Иисуса334. Как ни категоричны утверждения Vielá и Zahn’a, но они все-таки не обладают достаточной силой доказательности: Ион говорит об этом сирийце как своем современнике, действия которого он сам наблюдал, и, затем, замечание, вставленное между строк, что этот сириец за свои экзорцизмы брал солидную сумму денег335, безусловно не позволяет отождествлять «известного всему миру сирийца» с евангельским Христом. Достаточно, наконец, внимательно прочесть весь этюд Лукиана «Philopseudes», чтобы видеть, как разносторонни и многообразны были тогда формы изгнания демонов, иногда близко напоминающие Евангелие336, чтобы убедиться, что сирийский экзорцист из Палестины не представлял для того времени чего-либо странного и необычного.

Другие аналогии, указываемые между христианскими идеями и сочинениями Лукиана и имеющие собой доказать знакомство его с христианской письменностью, обладают лишь слабой долей вероятности. Обэ останавливает свое внимание на словах, какие Истина говорила во сне Лукиану: «Если ты последуешь мне, то будешь введен в понимание всего достойного знания, и твой ум, благороднейшую часть твоего существа, – я украшу добродетелями самообладания, справедливости, благочестия, смирения, правдолюбия, мудрости, мужества, любви к прекрасному и стремлением к возвышенным благам»337, – видит здесь подражание словам ап. Павла в Послании к Галатам («плод же духа: любовь, радость, благость, долготерпение, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5:22–23), и тот подъем и потрясение ощущений, какой Лукиан пережил на лекциях Нигрина, сравнивает с композицией св. Иоанна338.

Некоторые идут еще дальше в своих предположениях. Один из схолиастов к книгам Лукиана «Истинная история» в помещенном здесь описании города блаженных усматривает Иерусалим небесный339, манну в пустыне340 и жезл Ааронов прозябший341. «Город на острове блаженных, – описывает Лукиан, – создан из чистого золота и окружен смарагдовыми стенами. Семь ворот его построены из коричневого дерева, и здания всех улиц и общественные места созданы из слоновой кости; там же великие алтари, на которых жертвуются гекатомбы, каждая из неизмеримого смарагда. Кругом города течет источник великолепного мира, и купальни, построенные на нем, представляют собой роскошные палаты, устроенные из кристаллов342... И никогда не бывает у них ночи; нежный свет утренней зари проникает весь остров... там вечная весна и тихий ветер зефир веет над ними»343.

Апокалипсис ап. Иоанна Богослова: «И вознес меня (Ангел) в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город святый Иерусалим, нисходивший с неба от Бога. Он имеет славу Божию. Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному (21:10–11). ...Стена построена из ясписа, а город был чистое золото, подобное чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями. Основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое берилл, девятое топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин; каждые ворота были из одной жемчужины; улица города – чистое золото (ст. 18–21). И город не имел нужды ни в солнце, ни в луне, ...ибо слава Божия освещала его, и светильник его – Агнец (ст. 23)».

Манна в пустыне: «Вместо пшеницы (в городе блаженных), выжимались из воздуха готовые грибы»344.

Аарон прозябшим жезлом укрощает бурю. Едут по озеру (все это происходит на острове блаженных), не зная, что в гнездах, рассеянных по берегам его, покоятся яйца птиц в 60 стадий в объеме, и вот во время пути неуклюжий и огромный гусь уселся на заднюю часть корабля... Наш лысый кормчий Скинфорос (Аарон) покрылся волосами, и что еще удивительнее, выросла мачта корабля, породила ветви и оплодотворилась в самой вершине, причем появились плоды в виде смокв и спелого винограда, и мы все помолились богам, чтобы они избавили нас от такой необычайности345. Кребс346 в одном рассказе «Истинной истории» видит копию истории пророка Ионы, поглощенного китом. Путешествующие по океану на корабле, сообщает «Истинная история» Лукиана, на третий день видят перед собой огромного кита величиной в 500 стадий347,своим появлением поднявшего бурю в океане и показавшего острые, как опиленные колья, зубы. Один глоток – и они все вместе с кораблем очутились в желудке кита; семь дней и семь ночей они пробыли в желудке кита и затем вышли на сушу348. В книге пророка Ионы идет речь о том, как Господь послал его проповедовать в Ниневию слово Божие; пророк не послушался приказания Божия и на корабле отправился в Иоппию и Тарсис. Поднялась буря на море, и корабль готов был утонуть. Иона сознался в своем преступлении и брошен был в море. Великий кит проглотил Иону и был Иона во чреве китовом три дня и три ночи349.

Борьба Архангела Михаила с сатаной. В «Истинной истории» изображается продолжительная и наполненная чудовищными подробностями борьба селенитов (жителей луны) под главенством Эндимиона и гелиотов (жителей солнца), выступающих под предводительством Фаэтона. Селениты побеждают гелиотов и захватывают такое множество их, что некоторые из них падают на землю. На помощь солнцу приходит стрелок (из созвездия Стрельца) и приводит с собой массу воинов, представлявших собой нечто невиданное в мире. Это были полузапряженные кони, человеческая половина их была по меньшей мере так велика, как высшая часть колонны Родоса, лошадиная половина – величиной с торговый корабль самого большого размера350. Вооруженные этими новыми силами, гелиоты нападают на селенитов, побеждают их, заставляют их платить ряд налогов и оставить заложников в знак вечного мира351. Апокалипсис Иоанна Богослова: «И произошла на небе война. Михаил и ангелы его... против них, и не устояли, и не нашлось им места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаной... низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (12:7–9).

Еще некоторый ряд подобных примеров, приводимых Цаном, с неутомимой энергией стремящимся доказать, что Лукиан почерпал свои сведения о христианах именно из чтения принадлежащих им произведений352. «Его рассказ в Philopseudes заимствован из Исх. 12:9; 13:18». Лукиан упоминает о своей встрече с ученым мужем из Мемфиса, человеком сверхординарных познаний, хорошо изучившим египетскую мудрость. Он 32 года просидел в подземной пещере и научен был магическому искусству самой Изидой. «Когда часто мы приходили с ним в гостиницу, муж брал запорную дубину или метлу, или же ступку для толчения, произносил заклинательные формулы, и на наших глазах возникал живой, носящий тело, человек, ходивший туда и сюда, носил воду, покупал нужные средства для жизни, приготовлял пищу – короче, делал все, потребное для жизни. А когда нужда в нем прекратилась, он при помощи заклинаний превращал его в те же бездушные вещи»353. Исх. 7:9–12: «Моисей и Аарон пришли и сделали, что сказал им Господь; и бросил Аарон жезл свой перед Фараоном, и он сделался змеем. И призвал Фараон мудрецов и чародеев, и эти египетские волхвы сделали своими чарами то же, но жезл Ааронов поглотил их жезлы». – «На следующий день, – рассказывает далее Лукиан, – тот человек находился на рынке; я взял дубину, положил на нее платье и, произнеся три (магических) слога354, приказал принести ей воды. «Довольно, – сказал я, – никогда больше не носи воды и стань опять дубиной». Вещь, однако, не послушалась и столько нанесла воды, что наполнила весь дом...»355. Исх. 8:16–17: «И сказал Господь Моисею: скажи Аарону: простри (рукою) жезл твой, ударь в персть земную – и будут мошки на людях, на скоте и Фараоне и доме его. Так они и сделали: Аарон простер руку свою, жезлом ударил в персть земную – и явились мошки на людях и на скоте. Вся персть земная сделалась мошками по всей земле египетской». – Предоставляем самим читателям судить о научном достоинстве этих аналогий.

Единственным источником, на основании которого наука может составить себе точное понятие об отношении Лукиана к христианству, является наиболее известное и популярное его сочинение «О смерти Перегрина». Героем рассказа, представляющего собой цельную и законченную биографию, является Перегрин, получивший прозвание Теагена Протея, – личность, достаточно известная истории. Aulus Gellius в своих Noctes attici сообщает о нем довольно подробные сведения. «Когда мы были в Афинах, мы видели философа с именем Перегрина, который позднее получил название Протея – мужа, вызывающего к себе уважение и умственно и нравственно непоколебимого (constantem), проводившего жизнь в шалаше вне города. И так как мы часто с ним встречались, то слышали, как он много говорил полезного и возвышенного. Из сказанного им мы напомним важнейшее. Он учил, что муж разумный (sapiens) не может погрешать, хотя бы Бог и люди не ведали, что он грешит, так как полагал, что не из боязни перед наказанием или бесславием не должно грешить, а по (уважению) к справедливому и почетному занятию и обязанности. Те же, которые лишены такого дарования, способности поведения, чтобы своей силой и своей волей легко удерживаться от греха, – тех он считал тем более склонными к греху, что они, думая возможным скрыть грех, надеялись на безопасность по причине скрытности. «О, если бы они, люди, – говорил он, – ведали, что так как ничто из всех вещей не может продолжаться тайно долгое время, то скрывающие грехи медленнее и позорнее обманывают сами себя». Потому-то он часто и повторял стихи Софокла, благоразумнейшего из поэтов: «По отношению к этому ничего не скрывай, так как все видящее и слышащее время откроет все""356.

О том же Перегрине Протее свидетельствует Аммиан Марцеллин, оставивший следующее замечание: «Все лишают себя жизни с плачем, исключая Симонида, который, одичав от постоянного воздержания, приказал сжечь себя в пламени, избегая жизни как бешеной властительницы и осмеивая случайность окружающих явлений, неподвижным (immobilis) сжег себя в пламени. Подражая ему, Перегрин, по прозванию Протей, знаменитый (clarus) философ, когда решил уйти из мира, во время ристалищ в Олимпии, на виду всей Греции, взойдя на костер, построенный им самим, бросился в пламя»357.

В «Хронике» Евсевия Кесарийского сохранилось несколько сведений о Перегрине: «Перегрин-философ, во время произнесения панегирика, воспламенив огонь, сжег сам себя, подражая Калану-брамину, гимнософисту – по Александру358; философ Перегрин в публичный праздник в Пизе359, возжегши огонь, бросил туда самого себя (армянская версия); философ Перегрин, зажегши у Пизы костер, который он сложил из кусков дерева, сам бросился в него»360.

Будучи человеком высоконравственных понятий, знаменитым философом, аскетом по поведению и обладавший прекрасным, чисто эллинским стилем, он относился с жестоким порицанием ко всякому пороку и недостатку, встречавшемуся ему в окружающей жизни. В небольшом и не имеющем начала отрывке из Noctes Atticae, 12, 8 те же очевидцы рассказывают, как он в присутствии их справедливо и очень сурово порицал одного римского юношу из всаднической фамилии (очевидно, молодого аристократа из высшей знати, пришедшего к нему поучиться философской мудрости), медленно встававшего перед ним и постоянно зевавшего361. Флавий Филострат в биографии Ирода Аттика, знаменитого ритора того времени, упоминает о столкновении с Протеем-киником в Афинах, очевидно, в постоянном месте его деятельности. Протей, значится здесь, дофилософствовался до такого безумия, что в Олимпии сжег сам себя огнем. Он обличал Ирода в полуварварском языке. Обратившись к нему, Ирод сказал: «Ты меня злословишь? Так ли это?» Когда Протей продолжал обличать его, Ирод закончил словопрения ироническим замечанием: «Ты видишь, без сомнения, что я слушаю, но, слушая, смеюсь; известно, что ложные ругательства не проходят сквозь уши»362. – Любопытна его встреча с Демонаксом. Здесь он очень много надсмехался над Демонаксом и упрекал его в слишком вежливом обращении с людьми, и сказал ему: «Ты ведешь нехорошую игру с киниками». «А ты еще худшую со всеми людьми», – ответил Демонакс363. И христианским писателям достаточно известен Перегрин Протей. Татиан изображает Перегрина Протея как киника, осмеивая его костюм: «И что удивительного и великого делают ваши философы: они оставляют одно плечо непокрытым и хотя говорят, что ни в чем не нуждаются, однако кожевник нужен им для сумы, дровосек для палки» (Or. Сар. 25). Тертуллиан также знал Перегрина. Он не хочет во всей подробности пересчитывать тех людей, которые по чувству мнимого великодушия (в противоположность христианской готовности на мученичество) подвергали себя добровольной смерти. Идут примеры Луция Сцеволы, Регула, философов Гераклита и Эмпедокла. «Недавно некто Перегрин кончил свою жизнь на пылающем костре» (Ad. mart. Cap. 4)364.

Труд Лукиана, озаглавливаемый в изданиях «О смерти Перегрина», как центральном факте его жизни, составлен в форме письма к своему другу, неоплатонику Кронию365, содержит в себе полную биографию Перегрина Теагена и представляет собой одно из менее обработанных и стройно составленных его произведений. Он сложен из разнородных частей, как будто случайно соединенных между собой, и потому требует более или менее подробного анализа его состава, так как это имеет важное значение и для решения вопроса об отношении Лукиана к христианству. Главы I-II открываются юмористическим описанием торжественного выступления Теагена Протея в гимназии Элиды, где он впервые провозглашает, что в скором времени он предаст себя самосожжению. Возвышенные похвалы, но также и некрасивые порицания раздаются по его адресу. 10-й главой кончается рассказ о Теагене Протее. С 11-й по 15-й – излагается история Перегрина-христианина, а затем опять выступает на сцену Теаген Протей. Все это создает научное и логическое право рассматривать труд Лукиана как нечто сложное, составленное из двух самостоятельных отделов, случайно связанных между собой366.

Обращаясь сначала к изучению биографии Перегрина Протея, взятого вне отношения к христианству, как он изображен у Лукиана, мы получаем о нем совершенно иное представление по сравнению с тем, как пока он обрисовывается в независимых от него источниках. Ненавистник киников, в некоторых этюдах своих подвергший их яростной насмешке и сарказму, он воспользовался личностью афинского Перегрина для того, чтобы излить всю свою злобу на них, и из биографии Перегрина Протея создал самый позорный пасквиль на них. Уже в своем введении к сочинению он намечает свою руководящую цель. «Несчастный Перегрин»367, или, как он любил называть себя, Протей, вполне испытал на себе судьбу гомеровского Протея, сделался всем ради славы, прошел бесчисленные изменения и наконец превратился в огонь368, так как он был объят величайшим стремлением к славе369. Лукиан охотно собирает от его сограждан все слухи и сплетни, чтобы обличить его в тяжких преступлениях, опорочить в суждении его современников370. Эта враждебная тенденция по отношению к Теагену Протею, как кинику, выражающаяся в постоянных упреках в пустом самохвальстве, в тщетном стремлении к славе и т. п., красной нитью проходит через всю биографию Перегрина Протея, составленную Лукианом. «Проклятый Теаген»371, «проклятые ученики его», «приверженцы его большей частью»372, – вот фразы, характеризующие его отношение к своему герою. Если оставить в стороне все эти черты, из злобы к киникам навязанные Лукианом Перегрину, то получится образ, мало чем отличающийся от афинского Перегрина Протея. Правда, Перегрин Лукиана принимает в Египте особое посвящение в киники373, представлявшее собой целый обряд, но нет ничего невозможного и в том, что и афинский киник, живший пока в шалаше в уединении от общества, признал нужным для себя при выступлении на публичную деятельность исполнить обряд, считавшийся тогда необходимым, чтобы получить все права, соединенные со званием киника. Он одевается в истертую материю, носит сумку на плече и в руках имеет палицу (обычный костюм киников)374. Свое вступление в киники он ознаменовал отречением от имущества, подарив свое имение, стоившее 5000 талантов375, родному городу, приняв добровольную нищету376. «Истинный философ, единственный патриот, единственный последователь Диогена и Кратеса!»377 – восклицали граждане378. И он вполне осуществляет роль киника, как она была намечена выдающимися его предшественниками. Он, прежде всего, оппонент правительства. Тотчас же после своего посвящения в киники он отправляется в Италию и, едва покинув корабль, начинает обличать всех, и в особенности императора, высокая милость и покровительство которого были хорошо известны ему. Император379 мало обращал внимания на подобного рода оскорбления; к числу достоинств, отличающих его, принадлежало и то, что людей, одетых в философскую мантию, он не хотел наказывать ни одним словом380. Протест Перегрина дошел здесь до такой степени, что городское управление удалило его из столицы, находя, что такие философы для города непригодны. Популярность и слава Перегрина возрастали; всюду слышались речи о философе, вследствие мужества своих речей и свободомыслия подвергшемся изгнанию из столицы381. И по возвращении в Элладу он продолжал свою антиправительственную агитацию, убеждая греков поднять оружие против Рима382. Строгий моралист и аскет по призванию, он сурово порицал здесь одного выдающегося по образованию и общественному положению мужа за то, что он устроил водопровод в Олимпии в целях предупредить жажду у собравшейся там многочисленной публики, усматривая в этом наклонность греков к изнеженности и слабости383.

Но самым центральным и героическим делом его явилось предпринятое им самосожжение на Олимпийских играх, увенчавшее его жизнь, очевидцем которого был сам Лукиан. Теаген Протей прибыл на Олимпийские игры, окруженный многочисленной свитой своих последователей, говорил речи, в которых рассказывал о своей жизни, о том, как он много потерпел зла от своих врагов и закончил торжественным воззванием: «Золотой жизни своей я хочу положить золотой конец... я стремлюсь показать людям, как должно презирать смерть». Цель сама по себе возвышенная и прекрасная384. Олимпийские игры подходили уже к концу, и Лукиан вместе со своим товарищем отправился в отстоящее на 20 стадий385 от Олимпии местечко по направлению от ипподрома на восток, где Перегрин-Протей еще ранее выкопал яму глубиной в сажень, сложил костер из кусков дерева, перевитых хворостом, и таким образом все устроил для самосожжения386. Когда появилась луна387, Перегрин явился к костру, окруженный всеми благородными из Петры388, носящими в руках факелы, и Перегрин держал в руках тоже факел. Со всех сторон костер был подожжен факелами. Перегрин снял мантию, отложил палицу и, взойдя на костер в грязной рубашке, воскликнул: «Материнские и отеческие боги, будьте благосклонны ко мне!» С этими словами он бросился в огонь, пламя охватило его, и никто уже более не видел его389. Как бы Лукиан отрицательно не относился к таким приемам лишения жизни, как самосожжение390, все дело, совершенное Перегрином, описывается у него как неподражаемый пример мужества, стойкости и самоотвержения, и, без сомнения, так же смотрели на этот подвиг Перегрина и его современники. Bernays, обсуждая воззрения древних на способы лишения себя жизни, действительно приходит к выводу, что прием самосожжения редко употреблялся у греков, но добровольная смерть в огне по индийскому способу еще со времен походов Александра Македонского была у всех на устах. Именно в Афинах, где долгое время пребывал Перегрин, один посланный к Августу индиец, как гласит надпись, прикрытый только одним передником, бросился в горячую массу. Возможно, что пример индийского самоотречения воздействовал на Перегрина, и он решился повторить его дело391.

Итак, Перегрин Лукиана, несмотря на все старания его биографа обратить его жизнь в пасквиль на киников, повсюду остается афинским Перегрином, самоотреченным и высоконравственным киником, выдерживающим свою роль до конца, и, за исключением предпринятого им самосожжения, во всем его поведении нельзя указать ни одной черты, которая бы по существу создавала бы для него невозможность быть принятым в христианскую среду. Притом Перегрин, когда он вступал в христианское общество, не был еще киником в том официальном смысле, в каком употреблялся этот термин в то время, когда не принимал и торжественного посвящения в киники и, по-видимому, не облачался в специальный костюм киника. Об этом кинике-христианине мы и поведем теперь речь.

«Тогда он, – так начинает Лукиан свой рассказ о Перегрине, – христианин, научился удивительной мудрости (τήν θαυμάσιαν392 σοφίαν) христиан, с пресвитерами и книжниками которых он общался в Палестине... и в недолгое время они оказались перед ним как дети; он сделался у них пророком, θυσιάρχος (начальником жертвоприношений), ζυναγώγυς – короче, все во всем. Он толковал книги и многие составил сам, посылал послания во все значительные города Сирии с увещаниями, законами и посмертными заветами, и они считали его как бы за бога, признавали его законодателем (καί προστάτην έπέγραφον)393. Между тем, Перегрин был схвачен и заключен в темницу. Христиане приняли это как общественное несчастье и все привели в движение при своих попытках сделать его свободным. Но так как это казалось недостижимым, то они приложили свою энергию, и не кое-как, но со всем старанием и тщательностью. Еще ранним утром около темниц можно было видеть вдов и детей-сирот; руководящие между ними люди подкупали стражей темниц, чтобы можно было спать при нем. Устроялись великолепные обеды, читались священные изречения, и храбрый Перегрин – это имя он еще носил тогда – считался у них новым Сократом. И даже из некоторых городов являлись к нему христиане в качестве представителей от своих общин, чтобы помочь, побеседовать и утешить мужа. И действительно, у них наблюдается какая-то необыкновенная подвижность, если только как-нибудь будут затронуты их общие интересы, тогда ничто им ни дорого. Между тем, Перегрин освобожден был из тюрьмы тогдашним правителем Сирии; любитель философии, он хорошо знал их безумие и что им приятно умереть, чтобы через это наследовать славу, и отпустил его, не признавая достойным наказания394. Немного спустя после этого события Перегрин съел что-то запрещенное у христиан и должен был оставить их общество»395.

Картина прямо взята из жизни и подтверждается всеми сведениями, которые сохранились до нас от христианских писателей II в. В Перегрине, обратившемся в христианство, нельзя не видеть известного Перегрина Киника с его высокой моралью и аскетическим образом жизни. Киники со своим возвышенным нравственным учением, отречением от всех общественных благ, кроме самых необходимых, и аскетическим образом жизни ближе подходили к аскетическому христианскому идеалу и легче, чем представители всех других философских школ могли сближаться с христианством. Прямую параллель подобного рода представляет собой Максим Киник IV в.

Гражданин города Александрии, он получил хорошее образование, приличное для его времени, и, презрев богатство и роскошь, избрал нищенский образ жизни, подобный древним киникам. Философский плащ, однако, не помешал ему сделаться членом Церкви, и притом выдающимся. Среди церковных деятелей своего времени он пользовался большим уважением и достиг того, что сделался епископом Константинополя396. Определение той должности, какую Перегрин занял в христианской общине, составляло для Лукиана, очевидно, трудную задачу. Он пользуется всевозможными терминами для того, чтобы дать своим современникам понятие о высоте его звания, по сравнению с которым остальные простые христиане являлись как бы детьми. Он сделался пророком. Дар пророчества существовал еще во II в. По «Учению 12-и апостолов», написанному в начале II в., пророки назывались первосвященниками (Did. XIII, 3); они принимали широкое участие в богослужебных собраниях, имели право совершать Евхаристию, произносить евхаристические молитвы и изменять ее по своему усмотрению (Did. XI, 1). «Пророка, – говорит автор учения, – не испытуйте и не судите, так как всякий грех будет прощен, а этот не прощается» (Did. XI, 7). Всякий пророк и епископ уже по самому своему званию распорядителя церковных богослужебных собраний (θυσιάρκος) являлся и высшим органом церковной дисциплины (неточная фраза Лукиана: «избрали его законодателем»). По всем этим важным проявлениям своей высокой должности Перегрин мог быть сравнен с архисинагогом и патроном в Афинах (должностью, вполне понятной для читателей-эллинов). Он толковал книги и многие составил сам. Экзегезис Священных Писаний являлся не только обычным занятием, но и обязанностью епископов, и немалое число епископов II в. заявило о себе литературной письменностью. Посылал послания во все значительные города Сирии с увещаниями, наставлениями и последними заветами397. Достаточно прочесть письмо Игнатия Антиохийского, одного из виднейших епископов начала II в., чтобы видеть, какие факты мог иметь в виду здесь Лукиан. От него сохранились Послания к Ефесянам, Магнезийцам, Траллийцам, Смирнянам и Филадельфийцам, – все города, принадлежащие к области Сирии, из которых, по крайней мере, Ефес, Смирна и Филадельфия могут быть причислены к значительным городам. Они все наполнены увещаниями (Ad Ephes. 3, 7; Magn. 7, 8 и мн. др.), законами (Ad Ephes. 7, 8; Magn. 7; Thrall. 2) и тем, что можно назвать предсмертными заветами (Ephes. 12, 22; Magn. 1,4; Rom. 2). Изображение и восторженно составленное описание того всеобщего волнения и тревоги, какие охватывали собой все христианское общество при вести о заключении какого-либо их члена под стражу, описывает самую героическую сторону христианской жизни в первые три века, веков гонений на христианство, и доказывается целым рядом фактов. Руководящие люди подкупали стражу, чтобы спать при нем. Подкуп стражей темниц, в которых заключались арестованные христиане, считался в древней Церкви делом самым обычным, и в нем не видели какого-либо позорного поступка, так как он рассматривался как протест против произвола и насилия. Игнатий, еп. Антиохийский, посланный на казнь в Рим за исповедание христианства, пишет по адресу Римской церкви: «На пути из Сирии до Рима... я борюсь со зверями, десятью леопардами (т. е. отрядом войск), которые от благодеяний, оказываемых им, становятся еще злее» (Сар. 5). Он умоляет римлян не оказывать ему неблаговременной любви и не препятствовать ему добровольно умереть за Бога – речь идет опять о подкупе (Сар. 4). Родственник Перпетуи и два диакона, Тертий и Помпоний, получили свободный доступ в темницу и, подкупив стражу, добились того, что заключенным там христианам доставили на некоторое время отдельное помещение (Acta Perpet. et Felic. P. XII). Апостольские постановления прямо предписывают: если какой христианин за любовь к Богу и веру в Него осужден будет на позорище (гладиаторские игры) или рудокопни, то не пренебрегайте им, но от своего пота и труда пошлите ему, чем питаться и что дать воинам в награду, чтобы они дали ему облегчение и попеклись о нем (V, 1). Они читали свои священные изречения, устрояли роскошные обеды и даже из некоторых городов Азийской провинции приходили к нему христиане в качестве представителей от своих общин, чтобы помочь, побеседовать и утешить мужа. Как древний обычай Церкви, Киприан упоминает о диаконах, посещающих мучеников в темницах, чтобы укрепить их духовными советами и чтением извлечений из Священных Писаний (ср.: 5, 1), и ожидает того же от пресвитеров, предупреждая о том, чтобы число посетителей мучеников не переходило в большие толпы, дабы из этого не возникло подозрения и вход в темницы не был запрещен. Пуденс, начальник стражи при тюрьме, в которой помещены были захваченные в Карфагене христиане, питал такое уважение к ним, что допускал в тюрьму многих, дабы они могли облегчить участь друг друга (Acta Perpet. et Felic. IX). Устрояли обеды. Общины, как и отдельные христиане, считали своим нравственным долгом доставлять пищу заключенным, какими бы препятствиями это не сопровождалось. Тертуллиан, пресвитер Карфагенской церкви, дает по этому поводу ценные указания. «Церковь, – пишет он, – общая мать наша, занимается доставлением вам пищи, в которой вы имеете нужду, в то время как братья ваши посещают вас в темницах для принесения вам части плода от посильных своих трудов» (Ad mort. 1). В жилище темницы, продолжает он, выигрывает ли душа более, чем тело? Тело тут ничего не теряет: оно находит все нужное посредством попечения Церкви398 и любви верующих, а отсюда и душа обретает всякую помощь (Ibid. II)399. Карфагенские заключенные еще ранее вызова на окончательный суд поспешили совершить Евхаристию (agapen сеnerent. Acta Perp. XVII). Представители от городов. В изображаемом здесь Лукианом явлении можно усматривать воспроизведение одного факта из биографии того же Игнатия, епископа Антиохийского. Во время его невольного путешествия в столицу на казнь он на некоторое время оставался в городе Смирне, и здесь действительно приветствовали его депутации от многих Церквей, хотя и с другой целью, чем та, которая намечается у Лукиана. Так, в своем письме к ефесянам он сообщает: «Я принял ваше многочисленное общество в лице Онисима, епископа» (Ad Ephes. Cap. 1). Ad Magn. 1, 2: «Я удостоился видеть вас (магнезийскую общину) в лице епископа вашего Дамаса». Ad Trall.: епископ Поливий как представитель общины.

Перегрин был освобожден из темницы тогдашним правителем Сирии. Любитель философии, он хорошо знал их безумие, что им приятно умереть, чтобы через это наследовать славу, и отпустил его на волю, не признавая его достойным наказания. В эпоху Антонинов, когда христиане были отданы под полицейский надзор местной администрации, правовое положение каждого члена христианского общества зависело от благоусмотрения высшего административного лица провинции. Гуманная религиозная политика и сравнительно благосклонное законодательство, изданное Антонинами относительно подсудности христиан, создало для них довольно мирное положение в Империи и настраивало правителей провинции благосклоннее относиться к ним. Так, Цинций Север сам преподал правила, каким образом христиане должны отвечать, чтобы быть отпущенными на волю. Веспроний Кандид признавал христиан только за людей возмутительных и, не вменяя им никакого политического преступления, присуждал их только к публичному испрошению покаяния. Астер, поступивший несколько жестоко при первоначальном допросе одного христианина, потом отпустил его, не присуждая к принесению жертв, предварительно заявив адвокатам и асессорам, что для него очень неприятно судить подобного рода дела. Аррий Антоний преследовал малоазийских христиан, но когда они все явились перед его судилище, то он, посадив некоторых в темницу, другим сказал: «Безумные! Если вы хотите умирать, то разве у вас нет веревок и пропастей?!» (Tert. Ad Scapulam. 4, 5). Тем более проконсул, любитель философии, каких было немало в века Антонинов, мог беспристрастным оком взглянуть на обвинение Перегрина в христианстве.

Найдется у них какой-нибудь фигляр или пронырливый человек, умеющий у них воспользоваться обычным порядком вещей, то он тотчас же сделается богатым, смеясь над невежественными людьми. Эта неясная фраза Лукиана хорошо объясняется словами Цельса. Перегрин был между всем прочим и пророком. «Есть многие у них, христиан, – пишет Цельс о христианских пророках его времени, – которые, пользуясь всяким удобным случаем, в святилищах или вне их всячески ломаются, как будто они одержимы пророческим экстазом. Другие нищие расхаживают по городам и военным лагерям и проделывают те же самые зрелища; у каждого из них не стоит дело за словом; каждый из них проворно возглашает: «Я Бог, я Сын Божий, я Дух Св. Я пришел потому, что скоро будет кончина мира, а вы, люди, за свою неправду заслужили наказание. Я хочу спасти вас, и вы увидите меня снова приходящим с небесной силой. Блажен тот, кто воздает мне теперь почитание. Все же прочие будут преданы мною огню; вечный огонь тогда пожрет города, страны и народы...» К этим странным угрозам, – продолжает Цельс, – они примешивали странные, безумные и почти непонятные слова, смысл которых никакой разумный человек понять не может, – так темны и непонятны их слова, но зато первый попавшийся малоумный или болтун может объяснить их, как угодно. Этих мнимых пророков я сам слышал не раз собственными ушами» (Orig. С. Celsum. VII, 8, 10). Пребывание Перегрина у христиан ограничилось, по-видимому, кратким сроком: он съел что-то непозволительное у христиан... и должен был оставить их общество400.

Важнейшим и самым интересным в церковно-историческом отношении является краткое, но богатое по содержанию суждение Лукиана, вставленное между строк рассказа о Перегрине, – суждение его об Основателе христианства: «Они (христиане), – пишет он, – еще и теперь высоко401 почитают распятого в Палестине человека, так как он первый ввел в жизнь эту новую мистерию. Несчастные, они безусловно убеждены, что будучи бессмертными, они продолжают жизнь свою в вечности, вследствие чего они презирают смерть и многие из них добровольно жертвуют жизнью402. Их первый законодатель внушил им убеждение, что они тотчас же сделаются между собой братьями, коль скоро отрекутся от греческих богов и начнут поклоняться распятому софисту и жить по его законам. Они презирают все другие функции жизни (άπάντων έζίσης) и считают их за ничто, хотя сами приняли его учение без всяких доказательств»403.

Несомненно, в глазах самого Лукиана христианство было не чем иным, как одним из тех многих религиозных заблуждений, которыми так богато было его время. Оно – это заблуждение – для него так очевидно, что он не думает даже опровергать его; это жалкие и несчастные люди, увлекшиеся учением распятого в Палестине софиста. Но при всем этом своем презрении к христианству, Лукиан сообщает свои сведения о христианстве, – поскольку они связываются с именем Перегрина404 – хладнокровным тоном объективного наблюдателя, описывая ради явлений, к которым он сам не питает никакого личного интереса. В этом отношении рассматриваемый отдел его о Перегрине резкими чертами отличается от составленной им же самим биографии Александра Абонотейского, где он не упускает случая раскрыть все проделки этого шарлатана и опорочить его в суждении общества. Никакой ясно выраженной ненависти к христианству, никакого сарказма или иронии подметить нельзя. В век Лукиана христианство распространилось повсюду: Церковь получила выработанную организацию и сплотилась в прочный организм. Интеллигентное греко-римское общество не могло не заинтересоваться этим загадочным явлением, скрывавшимся из глаз общества как тайная мистерия, и, вероятно, обсуждало его в своих собраниях, собирало о нем все сведения, какие еще проникли в его среду. Задача Лукиана и состояла в том, чтобы сообщить своим современникам об этом новом религиозном явлении то, что он почерпнул из своих личных наблюдений и тех слухов, какие были распространены в обществе, и в нарисованной им картине христианских верований и строя христианских общин не содержится ни одного элемента, который мог бы по существу позорить или порочить ее в глазах зрителей. Напротив, в живом и энергичном описании подвижничества христиан, их готовности принять все меры («все привести в движение») и ничего не ценить при первой попытке, когда затронут их интересы, чувствуется нечто большее, чем простая хладнокровная объективность – по крайней мере, некоторая доля удивления перед загадочной силой, наблюдаемой у последователей «новой мистерии». Вера в бессмертие и готовность христиан умирать – пункты для общественного мнения того времени и религиозного популярного миросозерцания неприемлемые. «О, несчастные!» – восклицает он. «О, безумные!» – говорил христианам проконсул Аррий Антоний. «Душа, – учил Марк Аврелий, – должна быть готова покинуть тело, но эта готовность должна быть следствием убеждения, а не простого упорства, как у христиан, и смерть нужно встречать с достоинством и убеждением, а не с хвастовством и ложным блеском»405.

Законодатель христианства для Лукиана, конечно, простой человек, софист, распятый в Палестине, но и это имя само по себе не заключает в себе ничего позорного или презрительного. Мы видели, как высоко поставлено было положение софистов в век Антонинов, и в устах Лукиана оно не могло иметь другого смысла. В одном месте Лукиан выражается: софист – это имя самое возвышенное и всюду чтимое (τό σεμνοτάτον καί πάντιμον όνομα σοφίστης)406. Нет никакого основания думать, что этот термин применен им к Основателю христианства в каком-либо ином, позорном значении. Таким образом, Лукиан Самосатский лишь по ошибке может считаться врагом христиан. Некоторые стороны их жизни вызывали в его душе частью недовольство, частью недоумение, но ничего карикатурного или отталкивающего не наблюдается в том образе христианства, какой им нарисован. В этом своем отношении к христианству Лукиан является прямой противоположностью своему современнику Фронтону, стремившемуся собрать вместе все то позорное и порочное, что соединялось в греко-римском мире с именем христианина. Как объективный наблюдатель, Лукиан не вымышляет чего-либо придуманного и фантастического и рисует живые картины, прямо взятые из реальной действительности, описывая с такой точностью главнейшие стороны христианской жизни своего времени, что историк христианства может только поблагодарить его за богатые содержанием сообщения, подтверждающие и расширяющие прежние сведения, а иногда сообщающие и новое407.

С вопросом об отношении Лукиана к христианству тесно связывается другая очень сложная и запутанная проблема: знаком ли он был с христианством и его исповедниками только по личным наблюдениям и по тем сведениям, какие существовали в его обществе, или он самостоятельно изучал какие-либо произведения христианского пера и из них почерпал свои познания о них? Все попытки доказать непосредственное пользование Лукианом первоисточниками христианского вероучения, книгами Ветхого и Нового Завета, как мы уже видели408, опираются на слабую научную почву и едва ли могут быть признаны убедительными. Не то нужно сказать по вопросу об отношении Лукиана к литературному наследству, оставшемуся от Игнатия, епископа Антиохийского; здесь следы непосредственного пользования, по-видимому, очевидны... К тому же, в защиту этого тезиса встают, хотя и устаревшие, но еще крупные ученые авторитеты, как английский ученый Лайтфут и немецкий Цан. «В первой части биографии Перегрина, – пишет Лайтфут, – можно наблюдать язык Игнатия» (De mort. Peregr. τόν έν Συρία δεθέντα – заключенного в Сирии; Ign. Ad Ephes. 1: δεδεμένος άπο Συρίας)409. Цан опирается, главным образом, на два соответственных места: а) De mort. Per. Сар. 41: Jacob. III, 437: καί τινας έπί τούτψ πρευσβευτάς έχειροτόνησαι νεκραγγέλλους καί νερτερ δρομους προσαγορεΰσας (сверх того, некоторых из своих товарищей рукоположил послами (возможно чтение: пресвитерами), назвав их вестниками мертвых и посредниками с низшим миром); Ign. Ad Polyc. 7: χειροτονήσαί τινα, όν άγαπητόν λίαο έχετε καί άοκνον, ός δυνήσετε θεοδρόμος καλείσθαι (избрать какого-либо возлюбленного вам и усердного мужа, который может назваться боголюбезным); б) De mort. Peregr. Ibid.: φασί δέ πάσαις σχεδόν ταίς ένδόζοις πόλεσιν έπίστολάς διαπεπέμσε (говорят, что он почти во все известнейшие города рассылал послания); Ign. Ad Polyc. 8: έπί πάσαίς ταίς έκκλησίας ού ήδηνήθην γράψαι (Игн.: ко всем Церквам не мог написать..., γράφεις ταίς έμπροσθεν έκκλησίας – напиши к ближайшим Церквам). «Итак, – заключает Цан, – прочно установлено, что Лукиан среди христианских сочинений, какие он прилагал к делу, имел у себя под руками послания Игнатия Богоносца и среди них письмо к еп. Поликарпу в цельном виде»410. Но и здесь, как это очевидно для всякого, сопоставления носят на себе случайный, искусственно подобранный и натянутый характер, далеко не оправдывающий тех важных заключений, какие из них выводятся. В сущности, весь вопрос о непосредственном изучении Лукианом посланий Игнатия сводится к тому тезису, что только при помощи аналогии с некоторыми фактами из жизни этого замечательного церковного деятеля начала II в. можно объяснить некоторые пункты в биографии Перегрина-христианина (составление и рассылка писем по городам Сирии, депутации от малоазийских городов), но этот тезис, эти сопоставления фактов, должно рассматривать не как доказательство личного изучения Лукианом литературного наследства, связанного с именем Игнатия Антиохийского, но как единственные примеры, находящиеся в распоряжении историка христианства, могущие подтвердить фактическую правильность показаний Лукиана. Нужно помнить, что внутренняя, интимно-религиозная жизнь христиан первых трех веков в дошедших до нас сведениях освещена очень бледно. При сильной религиозной возбужденности тогдашнего христианства возможны были факты подобного рода в жизни и других лиц, хотя исторических известий о них в христианских источниках и не сохранилось. «Мы думаем, – справедливо замечает Обэ, – что Лукиан не привязывался рабски и не копировал историю Игнатия и не воспроизводил Поликарпа; он рисовал не определенную историческую личность в частности, но составлял свой сатирический рассказ, свободно объединяя в нем различные черты, получаемые им из своих наблюдений и общественных слухов. Перегрин его представляет собой не что иное, как тип, около которого он сгруппировал факты и обстоятельства, заимствованные от различных современных эпизодов, из жизни и смерти различных личностей, не отказываясь при этом от права разрисовывать их своей фантазией»411.

Поразившая всех геройская смерть Перегрина Протея уже у ее зрителей оставила сильное впечатление. Рассказывали, что когда костер был зажжен и Перегрин поднялся на него, случилось сильное землетрясение, сопровождаемое глухим ревом; из пламени костра вылетел коршун и, махая крыльями, человеческим голосом взывал: «Я оставил землю и восхожу на Олимп»412. Многие, уходившие со зрелища, глубоко верили, что он остался в живых, и действительно, один почтенный муж еще на празднике в Олимпии рассказывал, как он видел Протея живым, прогуливающимся в семиструнной галерее в белой одежде и с головой, украшенной венком из маслин413. На почве этих легенд скоро сложился целый культ, посвященный почитанию Протея. Сама Сивилла возвеличила его; было пущено в ход пророчество, гласившее: «Но как только Протей, лучший из киников, возжжет огонь в роще грозовых облаков Зевса, бросится в пламя и вознесется на Олимп, – я воззову всех, питающихся плодами земного царства, почитать его как ночного демона. Ему принадлежит трон рядом с Гефестом и владыкой Гераклом»414; и сейчас же явились люди, утверждавшие, что они исцелились от перемежающейся лихорадки при помощи ночного и, потому, явившегося к ним ночью демона415. Протей был признан сыном Зевса, по имени – Ураном, одаренным даром пророчества, и на месте его самосожжения было устроено специальное закрытое святилище, в котором пророчествовал оракул Протея; появились у этого таинственного святилища особые жрецы, бившие себя плетьми, закалявшие горячим железом и проделывавшие разные подобного рода фокусы416, и совершавшие на месте сожжения Протея ночные мистерии417. Скоро стали воздвигаться ему статуи, начиная с элейцев, во всех городах Греции418. Центром же почитания остался родной его город Парий, где находилась его статуя, издававшая прорицания419. Перегрин-Протей является еще одним примером религиозного суеверия, охватившего греко-римское общество в эпоху Антонинов, и той легкости, с какой простые люди возводились в божественное достоинство. Он – родной брат Александра Абонотейского.

Лучшую характеристику Лукиана как литературного деятеля и оценку его трудов дал Фотий, патриарх Константинопольский, в своей «Библиотеке»: «Прочтена книга Лукиана о Фалариде, его диалоги, посвященные умершим и друзьям, и другие сочинения по разным вопросам. В них он осмеивает почти весь эллинизм, их пустые и глупые измышления богов, доходящие до высшей точки распущенности и невоздержности, чудаческие мысли их поэтов... самохвальный нрав философов, выражающийся не в чем ином, как только в лицемерии и пустых рассуждениях. Короче, осмеяние эллинизма есть главный предмет его в прозаической речи, и он не ставит для себя никакой более возвышенной цели... Слог его для чтения ясный и сильный, отличающийся выразительностью и красивыми оборотами. Он любитель правильного распорядка и чистоты речи, соединенной с блестящей и симметричной возвышенностью стиля, и обычным приемом его было так гармонично выстраивать свои речи, что читающим их кажется, что они воспринимают не простые слова, а приятную мелодию, вливающуюся в их уши... Все обращая в комедию и осмеяние, он нигде определенно не высказывается о том, что он обоготворяет»420.

* * *

194

Ученая литература, специально обсуждающая его личность и имеющаяся в нашем распоряжении: Sorgel. Lucians Stellung zum Christenthum. Kempen, 1875; Croiset. Essai sur la vie et les oeuvres de Lucien. Paris, 1882; Schmidt. Lucians Satiren gegen Glauben seiner Zeit.-Him. Lucian, the Syrian satirist. New York; Bombay, 1900; Viéla. Essai sur Lucien de Samosat et les Chrétiens. Montauban, 1902; Rabe. Scholia in Lucianum. Lipsiae, 1906

195

"σπουδαίος έν τά γελασθήνατ". Eunapii Vitae sophistarum, iterum edidit Boissonade – в общем издании Philostratorum. Eunapii Himerii opera. Parisiis, 1849. P. 454

196

Suidae Lexicon graece et latine, rec. Bernhardy. Т. II. Hallis; Bransvigae, 1853. P. 606: Λυκιάνος

197

Or. ad Graec. Cap. 25

198

Ad mart. 4

199

Supplicat. pro christ. Cap. 62

200

«Лукиан, который не щадил ни богов, ни людей». – Instit. Cit. ed. P. 33

201

Photii Bibliotheca, ex recensione Beckeri. Berolini, 1824. P. 123

202

Croiset. Op. cit. P. 2. – Him. По указанию Свиды (Op. cit.), Лукиан действовал (γέγονε) при кесаре Траяне и его преемниках; однако из тех немногих сведений, какими наука обладает о Лукиане, явствует, что он не мог родиться при Траяне. Ошибка объясняется неточным воспроизведением источника. Известно, что Адриан тотчас после своего избрания на трон воспринял имя Цезарь Траян Адриан (Schiller. Geschichte d. römischen Kaiserzeit. Gotha, 1883. I, 3. S. 603)

203

Если верить вычислениям Croiset’a, что диалог «Гермотим» составлен Лукианом в 165 г., когда ему было 40 лет, то он должен был появиться на свет именно в 125 г. (См.: Op. cit. Р. 2, прим.)

204

Лукиан сам прекрасно описывает свой отечественный город: «Моя родина (Самосаты) с ее главной крепостью и другими укрепленными местами, окружающими ее со всех сторон, расположена в Месопотамии между Евфратом и Тигром, причем обе реки настолько близко подходят к ней, что обводные валы города оплескиваются их волнами» (Lucianus, ex recensione С.Jacobitz. Lipsiae, 1836. Quo modo historia conscribenda. Cap. 24. II. P. 25–26)

205

Jacobitz. Op. cit. Somnium. I, 1–4. P. 3–5

206

Процесс пережитых им в это время душевных колебаний Лукиан изображает в виде двух женщин, представших ему во сне после неприятного случая у дяди, из которых каждая старалась увлечь его на свою сторону. Воплощавшая в себе ремесло делания статуэток женщина имела грязные волосы, руки, покрытые мозолями, подвязанную одежду, покрытую мраморной пылью (точь-в-точь, замечает Лукиан, как дядя, когда он полировал камни). Другая же обладала благородным видом лица, прекрасным станом и чистой одеждой (философия). Обе произносят речи в защиту своих притязаний. Естественно, что побеждает философия (Somnium. Сар. 6–16; Jacobitz. Op. cit. I. P. 5–11)

207

«Вся Иония устроена как бы вместо музея и своей главой имеет Смирну, как у музыкальных инструментов кифара» (Philostratii Vitae sophistarum. II, 21. P. 212); об ученых учреждениях в Ионии см.: Ibid. II, 26. Р. 218 (см. цитированное выше общее издание: Philostratorum. Eunapii... opera)

208

Скопелиан – выдающийся ритор Смирны, привлекавший к себе всех ионийцев, см.: Ibid. II, 21. Р. 212

209

Полемон, ритор Смирнский, о нем см.: Ibid. II, 217. Р. 214 sqq.

210

Bis accusatus. Cap. 27; Jacobitz. III, 28

211

Bis accusatus. Cap. 27; Jacobitz. III, 28

212

Piscator. Cap. 25; Jacobitz. I, 356

213

Piscator. Cap. 29; Jacobitz. I, 350

214

Bis accus. Cap. 27; Jacobitz. III, 28

215

De mercede conductis; Jacobitz. I, 402–403

216

Янтарь происходит от плачущих тополей, растущих по берегам реки По, – тополей, в которые обратились сестры Фаэтона, объятые горем от несчастной погибели своего брата, и испускающиеся ими слезы превращаются в янтарь. – Лукиан обратился к сопровождавшим его поселянам с вопросом: «Где бы он мог видеть лебедей, стоящих по обоим берегам По и поющих свои прекрасные мелодии; ведь говорят, что это любившие музыку люди – спутники Аполлона, обратившиеся в этой стране в лебедей». Местные жители грубо и наглядно опровергли эти легенды (De electro sive Cycnis; Jacobitz. III, 236 sqq.)

217

Bis accusatus. Cap. 27–28; Jacobitz. III, 88–89

218

Quo modo historia conscribenda. Cap. IV; Jacobitz. II, 15

219

Encomium patriae. Cap. 8; Jacobitz. III, 332–333

220

Schurer. Op. cit. S. 641; Julii Capitolini. Cap. 7

221

Лукиана поразила необыкновенная красота Люциллы. В «Imagines» он описывает женщину необыкновенной красоты, которую ему удалось увидеть. Разговор идет с Поликратом: Поликрат: Сколько евнухов ее сопровождали? Луциний (Лукиан): Без всякого сомнения, и солдаты? Поликрат: Не видел ли ты, счастливый смертный, супруги императора? См.: Imagines. Сар. 10; Jacobitz. I, 387

222

Quo modo hist. conscrib. Jacobitz. I, 15

223

Apologia. Cap. 15; Jacobitz. I, 445

224

Zeuxis sive Antiochus. Cap. 7–8; Jacobitz. I, 531–532

225

Nigrinus. Сар. 4; Jacobitz. I, 19

226

См.: Jacobitz. II, 273 sqq.

227

Piscator. Cap. 29; Jacobitz. I, 359

228

Ibid. Cap. 37; Jacobitz. I, 364

229

Herodotus s. Aetius. Cap. 7–8; Jacobitz. I, 525–526

230

De morte Peregrin. Cap. 35; Jacobitz. III, 434

231

Apolog. Cap. 3–4 , 9, 15; Jacobitz. I, 436 sq., 441, 444

232

Renan. Marc Auréle et le fin du monde antique. Paris, 1882. P. 32–40

233

Capitolini Antoninus Pius. Cap. 11

234

Renan. Op. cit. P. 37

235

Пример Лукиана, конечно, был не единственным

236

Encomium muscae; Jacobitz. III, 240 sqq.

237

Марта. Философия и поэты во времена Римской империи. 1879. С. 228

238

Ср.: Марта. Указ. соч. С. 229; Lucianus Rethorum praeceptor. Cap. 12, 15; Jacobitz. III, 180, 182

239

Philostratii Vita sophist. II, 10, 4. P. 245–246

240

De mercede conductis. Cap. 14; Jacobitz. I, 413

241

Philostratii Vita sophist. II, 25. P. 218–219

242

Ibid. II, 10, 5. P. 245. Ср.: Марта. Указ. соч.

243

Что обычно было в Риме при приеме клиентов у патронов

244

Речь идет именно о проживавших в столице Империи

245

Luciani Apologia pro mercede conductis. Cap. 3, 7, 10; Jacobitz. I, 404, 408, 410

246

Eunapii Vitae в указ. изд. Philost. Eunap. et Him. P. 445

247

Не только у Филострата, но и у Лукиана при описании знаменитой личности всегда обращается внимание и на его внешнюю фигуру. Это чисто классическая точка зрения: как в здоровом теле здоровая душа, так в прекрасном теле – прекрасная душа

248

Philost. Vit. soph. II, 5. P. 237–238

249

Марта. Указ. соч. С. 235. У Филострата рассказ скромнее, но грубее: ритор ударил сонливца кулаком по голове. Philost. II, 8. Р. 241

250

Буассье Г. Римская религия от Августа до Антонинов. С. 271

251

Deorum consilium. Сар. 12; Jacobitz. III, 581

252

От άγαθός – добрый

253

Philost. Vita soph. II, 1, 12–16; Jacobitz. III, 228–229

254

Supplic. pro christ. Cap. 26

255

Alexander sive Pseudomantis. Cap. 3; Jacobitz. II, 169

256

Ibid. Cap. 5; Jacobitz. II, 172

257

Сын Зевса и Данаи за одну услугу, оказанную им Гермесу и Афине, он получил от Гермеса серп, а от Афины зеркало. Подробности см. у Любкера. Указ. соч. С. 678–679

258

Alex. Сар. 6–8; Jacobitz. II, 172–174

259

Alex. Сар. 12; Jacobitz. II, 176

260

Ibid.

261

Alex. Cap. 18; Jacobitz. II, 190

262

Alex. Cap. 15; Jacobitz. II, 178–179

263

Alex. Cap. 18; Jacobitz. II, 180

264

Alex. Cap. 19–20; Jacobitz. II, 180, 182

265

Alex. Сар. 26; Jacobitz. II, 186

266

Исторические обстоятельства см.: Schiller. Op. cit. S. 641

267

Alex. Cap. 27; Jacobitz. II, 186–187

268

Aubè. Histoire de persécution de l’église. La polémique païenne a la fin du 2 siècle. 10 edition. Paris, 1878. P. 119

269

Alex. Cap. 24; Jacobitz. II, 184

270

Alex. Cap. 30; Jacobitz. II, 188

271

Alex. Сар. 31; Jacobitz. II, 188–189

272

Alex. Cap. 33–35; Jacobitz. II, 189–191

273

Латона, дочь Фея и Кеба, титанка, до Геры жена Зевса, с которым она прижила Аполлона

274

Alex. Сар. 38–39; Jacobitz. II, 192–193

275

Она засвидетельствована историей. См.: Schiller. Op. cit. S. 64

276

Alex. Cap. 36; Jacobitz. II, 191–192

277

Alex. Cap. 48; Jacobitz. II, 199

278

Aubè. Op. cit. P. 123

279

Alex. Cap. 49; Jacobitz. II, 199–200

280

Ibid.

281

Alex. Сар. 58; Jacobitz. II, 206

282

Athenag. Suppl. pro christ. Cap. 26

283

Renan. Marc. Auréle. P. 51

284

Aubè. Op. cit. P. 124

285

Philopseudes. Cap. 7; Jacobitz. III, 106

286

Philopseudes. Сар. 11; Jacobitz. III, 198–199

287

Характеристику их см.: Schiller. Geschichte römische Kaiserzeit. Bd. I. Gotha, 1888. S. 468

288

Персий и Ювенал: см. у Марта. Указ. соч. С. 107 сл., 257 сл.

289

Croiset. Op. cit. P. 92

290

Ibid. P. 111

291

Ср.: Aubè. Op. cit. P. 113–114

292

Piscatur. Cap. 20; Jacobitz. I, 352

293

Ср.: Марта. Указ. соч. С. 343

294

Там же. С. 371. Ср.: Schmidt. Op. cit. S. 23

295

Лукиан не был эпикурейцем, но его симпатии к этому учению, в котором он находил много сродного своим воззрениям, – несомненны. Он глубоко возмущается, поступком Александра Абонотейского, который приобрел себе книгу с положениями Эпикура, принес ее на рынок и в присутствии толпы сжег ее в огне. «Этот несчастный, конечно, не знал, как много добра приносит своим читателям эта книжка, как она охраняет бесстрастное спокойствие, свободу души от страха и ничтожных измышлений, ложных ожиданий и тщетных желаний , помогает самостоятельности мыслей и познанию истины...» (Alexander. Сар. 27; Jacobitz. II, 197–198)

296

См. его Dialogi deorum и Dialogi marini (Jacobitz. I, 91–151, 156–185)

297

Ср.: Hime. Op. cit. P. 29; Croiset. Op. cit. P. 280

298

Consilium deorum. Jacobitz. III. P. 575–584

299

Consilium deorum. Jacobitz. III. P. 575

300

Silenus – Силен, сын Гермеса и одной нимфы, постоянный учитель, спутник и воспитатель Пана. Это оригинальная фигура древнего сатира – вечно пьяного, веселого и добродушного старика с лысиной и тупым носом, жирного и толстого, как винный мех. С последним же он разлучен: собственные ноги редко могут держать его; обыкновенно он едет верхом на осле (Любкер. Указ. соч. С. 931)

301

Сатиры, служители Диониса, представители чувственной и роскошной жизни природы в вакхическом кругу; фигура их козлиная, возвышенная до человеческой; они имеют взъерошенные волосы, сильно согнутый нос, заостренные козлиные уши и козлиный или лошадиный хвост (Любкер. Указ. соч. С. 897)

302

Сар. 6–7; Jacobitz. III, 578–579

303

Сар. 9–10; Jacobitz. III, 578–580

304

Сар. 11; Jacobitz. III, 580

305

Сар. 14–19; Jacobitz. III, 580–484

306

Juppiter tragoedus. Cap. 19; Jacobitz. II. P. 509–510

307

Ibid. Cap. 48; Jacobitz. II. P. 509–510

308

Ср.: Bernay. Lucian und Kinikes. S. 31

309

Cap. 5; Jacobitz. II. P. 460

310

У Гомера парки прядут для людей нить жизни (Iliad. II, 24) и потому называются «кружащими веретеном» . Впоследствии их представляли как строгих и благородных богинь судьбы, которые управляют рулем необходимости и раздают эриниям их обязанности со скипетром в руке. Последние назначают срок рождения каждого человека, они прядут ему нить жизни и точно определяют срок его смерти (Любкер. Указ. соч. С. 657)

311

Juppiter Confutatus. Cap. 1–4; Jacobitz. II, 457–460

312

Cap. 5; Jacobitz. II, 460

313

Cap. 8–9; Jacobitz. II, 462–463

314

Cap. 9–11; Jacobitz. II, 463–466

315

Cap. 17–18; Jacobitz. II, 467–468 . Минос – древний мифический царь Крита. В древних сказаниях он изображается как мудрый и справедливый царь, и как в этом мире он был справедливым царем, так в качестве несуществующей тени он исполняет те же царские обязанности и в подземном мире. См.: Любкер. Указ. соч. С. 552–553

316

Сизиф (от σοφός = продувной малый). У Гомера он назван самым корыстолюбивым из людей и вообще слыл за дурного и лукавого человека. В наказание за грехи Сизиф должен вечно вскатывать на высокую гору обломок скалы, и как только он достигнет вершины скалы, камень снова катится вниз. См.: Любкер. Указ. соч. С. 935

317

Тантал – богатый царь Фригии, сын Зевса и Плуто (богатства). Он был любимцем Зевса и богов, которые часто приглашали его на пир, но смертный не смог сберечь свое счастье; он оскорбил богов и был жестоко наказан. Вина его толкуется различно. Говорят, что на пирах он похищал нектар и амброзию и раздавал их людям; по другому рассказу, он выдал людям тайну, поверенную ему Зевсом; третье предание говорит, что он разрезал на куски своего сына Пелопса и преподал его богам в виде кушанья и т. д . Его наказание в аду состояло в том, что он, томимый голодом и жаждой, стоял до подбородка в воде, а над ней висели восхитительные плоды, но как только он наклонялся к воде, чтобы попить, она опускалась; он протягивал руки к плодам, и они отскакивали от него. См.: Любкер. Указ. соч. С. 976 . Другие предания о Тантале см. у него же

318

Сар. 17–18; Jacobitz. II. Р. 468–469

319

Icaromenippous. Сар. 1–25; Jacobitz. III. Р. 32–57

320

Сар. 25–27; Jacobitz. III. Р. 56–57

321

Juppiter tragoedus. Cap. 53; Jacobitz. II. P. 512–513

322

Псевдоним Лукиана

323

Намек на некоторых философов, напр., Анахарсиса, Эпиктета, Антисфена, Клеанфа и др. См.: Wieland, примечание к немецкому переводу сочинений Лукиана. Bd. 10. S. 537

324

Hermotimus. Сар. 22–24; Jacobitz. I. Р. 470–472

325

Иустин Философ сам рассказывает в своем диалоге с Трифоном-иудеем, как он посещал различные философские школы (стоиков, перипатетиков, пифагорейцев и платоников). Не найдя у них удовлетворения и задумавшись об учении Платона о возвышенном, он удалился в пустыню недалеко от моря, чтобы отдаться здесь размышлениям. В небольшом расстоянии позади себя он увидел старца кроткой и почтенной наружности, беседа с которым и обратила его в христианство (Dial. с. Tryph. Сар. 2–7)

326

Aubè. Op. cit. Р. 127–128 . Ср.: Renan. «Его (Лукиана) идеальный город до странности похож на Церковь». Marc. Auréle. Op. cit. P. 374

327

Ср.: Liebenam. Zur Geschichte und Organisation d. römischen Vereinwesen. Leipzig, 1890; Ziebart. Das griechischen Vereinwesen. Leipzig, 1896

328

Fugitivi. Cap. 12–13, 18, 15, 69; Jacobitz. III, 444–445, 447, 446, 441. Ср.: Aubè. Op. cit. P. 133–134. Ср.: Renan: «По-видимому, Лукиан не раз вспоминает о христианах, рисуя в своих “Беглецах” этих бледнолицых людей с обритыми головами, ведущих скитальческий образ жизни» (Marc. Auréle. Р. 374)

329

Jacobitz. III, 446

330

Ср.: Мк. 9:19–26: «Учитель, я привел к Тебе сына, одержимого духом немым; где он ни схватывает его, повергает на землю; он испускает пену, скрежещет и цепенеет… Иисус запретил духу нечистому, сказав: «Выйди и впредь не входи», и дух, воскликнув и сильно потрясши его, вышел». Ср.: Мф. 17:14–18: «Когда они пришли к народу, подошел к Нему (Иисусу) человек и, преклоняя перед Ним колена, сказал: «Господи, помилуй сына моего; он в новолуния беснуется, тяжко страдает, часто бросается в огонь и часто в воду»... И запретил ему (бесу) Иисус, и вышел бес, и отрок исцелился в тот же час»

331

Ср.: Мк. 5:6–9: «И увидев Иисуса, (дух) вскричал громким голосом: «Что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего... не мучь меня!»... Иисус сказал: «Выйди, дух нечистый, из этого человека!» И спросил его: «Как тебе имя?» И он сказал: «Легион имя мне, потому что нас много"". Мф. 8:29: «И вот они (два бесноватых) закричали: «Что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий, зачем Ты пришел сюда прежде времени мучить нас?"" Устрашения и заклинания можно видеть в словах: «Дух немой и глухой, повелеваю выйти из него и впредь не входить... И сотрясши его..." Мк. 9

332

Philopseudes. Сар. II; Jacobitz. III, 202

333

Zahn. Ignatius v. Antiochien. Gotha, 1873. S. 592–593

334

Vielá. Lucien de Samosate et les chrétiens. Montaubon, 1902. P. 58

335

"Ἐπί μισθώ μεγάλω". Jacobitz. III, 202, 47

336

См. выше рассказ о том, как садовник Мида принесен был на кровати к чародею-вавилонянину... потом встал, взял свою постель и пронес ее через весь сад. Тот же Zahn (Op. cit.) указывает на евангельскую параллель в исцелении расслабленного: «Тебе говорю: встань, возьми свою постель и ходи. Он тотчас встал, взял свою постель и вышел перед всеми» (Мк. 2:11–12, ср.: Мф. 9:6; Лк. 5:24)

337

Somnium. Сар. 10; Jacobitz. I, 20

338

Aubé. Op. cit. P. 125–126

339

Jacobitz. Op. cit. Т. IV. Scholia in Lucianum. Ср.: Verae historia; Jacobitz. II. P. 11, 83

340

Ibid. II. P. 13, 89

341

Jacobitz. Schol. IV, 133

342

Verae historia. Cap. 11; Jacobitz. II, 88

343

Verae historia. Cap. 11; Jacobitz. II, 89

344

Verae historia. II. Cap. 13; Ibid.

345

Cap. 41; Jacobitz. II, 108

346

Krebs. De malicioso Luciani consilio, religionem christianam scurrili dicacitate vanam et ridiculam reddendi. 1769 . Цитаты у: Deeleman. De morte Peregrini. Utrecho, 1902 – одно из самых ценных сочинений по вопросу об отношении Лукиана к христианству

347

Стадий – мера длины в античности. Греко-римский стадий – 176,6 м, олимпийский стадий – 192,28 м, дельфийский – 177,55 м

348

Verae historia. I. Cap. 30; II. Cap. 1–2; Jacobitz. II, 71, 81–82

349

Книга пророка Ионы (гл. I-II, 1)

350

Тот же Кребс в отмеченном сейчас описании приведенных из созвездия Стрельца воинов признает переделку описания херувимов у пророка Иезекииля. Иезекииль созерцает облако, клубящийся огонь и сияние вокруг него, и из среды его видно было подобие четырех животных; облик у них был как у человека... и у них ноги прямые и ступни ног, как ступни у тельца (Иезек. 1:5–7)

351

Verae historiae. I. Cap. 11–20; Jacobitz. II, 57–64

352

Zahn. Op. cit. S. 592

353

Philopseudes. Сар. 35; Jacobitz. III, 215

354

Магический прием египетского заклинателя, подслушанный рассказчиком

355

Philopseudes. Сар. 36; Jacobitz. III, 216

356

Подлинный текст см.: Deeleman. Op. cit. P. 128–129

357

Ammianus. Res gestae. XXIX, 1, 38

358

De morte Peregrin. Cap. 25 . (О Теагене Перегрине): он хотел дать доказательство стойкости , подобное браминам. Именно так рассказывает Онесикритос, морской капитан Александра, который видел сожжение Калана... Jacobitz. III, 430

359

Пиза – город в Элиде, близ которого праздновались Олимпийские игры

360

Eusebii Chronicorum. I, 2. Berolini, 1886. 75 2. P. 4; ed. A. Schöne. – Bernays (Lucian und die Kyn. S. 14 fgg.) приводит свидетельство известного врача Галена о кинике Теагене, отождествляя его с Теагеном Перегрином Лукиана. Гален упоминает о Теагене как философе-кинике в своем обширном сочинении о методах лечения, где обсуждает вопрос о способах врачевания печени. «Я должен напомнить вам о лечебном ведении дела, какое приключилось с Теагеном, киническим философом. Это происшествие известно в широких кругах вследствие знаменитости врача, читавшего свои лекции в гимназии Траяна (великолепном здании, построенном первым архитектором того времени Аполлодором). Teaген был болен печенью; за лечение больного киника взялся врач Аттал, предложивший радикальное средство для приведения больного в нормальное состояние. После долгого спора Аттал получил позволение лечить больного. Теаген умер и был похоронен своими друзьями киниками». В свое время А.Гарнак признал, что к комбинации галенского Теагена-киника с Теагеном Лукиана никаких препятствий нет (Harnack А. Рецензия на исследование Барнея//Theol. L.-Z. 1879. № 17. S. 395–399). По новейшим данным, вывод этот должен быть отвергнут

361

Deeleman. Op. cit. P. 108

362

Philostratii Vitae sophistiarum. II, 33. Op. cit. P. 234

363

Demonax. Cap. 21; Jacobitz. II, 28

364

Тождество Перегрина Протея Авла Геллия с лукиановским Протеем-Перегрином признают Bernay (Op. cit. S. 61) и Aubè (Op. cit. Р. 42)

365

Bernay. Op. cit. S. 88

366

Ср.: Zeller. Vortäge und Abganligung philosophische Inhalt. Leipzig, 1877 (Alexander et Peregrinus. Ein Betrüger und ein Schwärmer). S. 154 sqq.

367

Родиной лукиановского Протея был город Парий (Athenag. Suppl. pro chr. Cap. 26), лежавший в Мизии у Пропонтиды к востоку от Лампсака. Это, конечно, ничуть не препятствует отождествлять его с Перегрином афинским, который тоже мог родиться в Парии

368

Odyss. IV, 418–419. «Он (Протей) начнет принимать разные виды и станет являться вам всем, что ползет под землей, и водой, и пламенем жгучим»

369

De morte Peregrin. Cap. 1; Jacobitz. III, 420

370

Ср.: Cap. 9–10; Jacobitz. III, 423; Cap. 14; Jacobitz. III, 425; Cap. 19; Jacobitz. III, 427

371

Сар. 7; Jacobitz. III, 422

372

Сар. 28; Jacobitz. III, 431

373

Сар. 17; Jacobitz. III, 426

374

Сар. 15; Jacobitz. III, 425

375

Один талант по нашей цене стоит 1450 руб. золотом

376

Сар. 4; Jacobitz. III, 423; ср.: Сар. 15; Jacobitz. III, 424–426

377

Знаменитейшие киники древности

378

Сар. 15; Jacobitz. III, 425

379

Вероятно, это был Антонин Пий

380

Ср. пример, приводимый у Bernays’a (Op. cit. S. 28). Император Веспасиан порицавшему его кинику заметил: «Ты ведешь дело к тому, чтобы я присудил тебя на казнь, но я не хочу бить до смерти лающую собаку»

381

Сар. 17; Jacobitz. III, 426–427

382

Сар. 19; Jacobitz. III, 427

383

Ibid.

384

Cap. 33; Jacobitz. III, 433

385

στάδιον – 84 саж. 4 фут. (см. прим. выше)

386

Сар. 24–25; Jacobitz. III, 429–430

387

Само небо внимало самосожжению Протея. Аполлон доносит Юпитеру, что престарелый муж в Олимпии сейчас только что бросился в огонь. Об этом ему рассказала луна (Fugitivi. Сар. 1; Jacobitz. III, 439)

388

Петра, город в Ахайе у Коринфского залива. Вернее показания Аммиана Марцеллина: «На виду всей Греции». Необыкновенное зрелище самосожжения, несомненно, должно было привлечь к костру всех греков, сходившихся на Олимпийские игры

389

Сар. 36; Jacobitz. III, 434

390

См. его рассуждения по этому вопросу: De morte Perigrin. Cap. 21–22; Jacobitz. III, 428 sqq.

391

Bernays. Op. cit. S. 56–61

392

Θαυμάσιος – удивительный, чудесный, странный; ώ θαυμάστε – чудак, странный, удивительный человек

393

Ἐπιγράφω, царапать; между прочим – вносить в список: πολίτας πολλούς έπ… многих избирать в граждан, προστάτης – патрон метохов (иностранных поселенцев) в Афинах; он служил посредником между метохами и правительством и даже частными гражданами; фраза Лукиана, следовательно, значит: признали его своим законным патроном

394

De morte Peregrin. Cap. 11–14; Jacobitz. III, 423–425

395

Cap. 16; Jacobitz. III, 426

396

Подробности см. в нашем исследовании «История догматических движений в эпоху Вселенских соборов». Т. I. 1906. С. 573–581

397

De morte Peregrin. Cap. 41; Jacobitz. III, 437

398

Доставление обычной пищи верующими

399

Имеются в виду вечери любви, агапы, на которых в эпоху Тертуллиана совершалась Евхаристия, частицы которой доставлялись и заключенным в темницу, отсюда «и душа обретает помощь»

400

De morte Peregrin. Cap. 11–14; Jacobitz. III, 423–425; ср.: Cap. 16; Jacobitz. III, 426

401

μέγαν, возможно чтение μάγον, если бы это не нарушало контекста. Ср.: Bernays. Op. cit. S. 119; De morte Peregrin. P. II; Jacobitz. III, 423

402

Примеры: «Изумлялись стоявшие кругом зрители, видя, как мученики рассекаемы были бичами до самых глубоких жил и артерий... под них постилали морские раковины и острые осколки, проводили их через все виды пыток и мучений и, наконец, отдавали на съедение зверям. Особенно прославился Германик: когда проконсул желал поколебать его и убеждал пожалеть его о своей ранней и цветущей юности, он смело привлек к себе зверя, раздразнил его, чтобы скорее избавиться от несправедливой и беззаконной жизни их (язычников)» (Euseb. Hist. eccl. IV, 15). При гонении в Лионе приведен был к проконсулу Веттий Эпагаф, отличавшийся строгой жизнью. Он сам выступил перед проконсулом в защиту христиан. Проконсул спросил: христианин ли ты? Когда он громогласно исповедал себя христианином, проконсул тотчас же приговорил его к смертной казни (Euseb. HE. V, 1)

403

De morte Peregrin. Сар. 13; Jacobitz. III, 424

404

Рассматривая историю Перегрина, Лукиан делает особую заметку: «тогда он назывался еще Перегрином», как бы отличая его от Теагена Перегрина

405

Harnack Ad. Marcus Aurelius/ /Hauck''s Real-Encycl. S. 278

406

Rethorum. praeceptor. Cap. 6; Jacobitz. III, 172

407

Уже ранним утром к темнице собираются вдовы и дети-сироты (Сар. 12; Jacobitz. III, 424) – факт, неизвестный существующим историческим данным. Весьма возможно, что вдовы и дети-сироты собирались у темниц заключенных ввиду наплыва в них христиан в той надежде, что религиозный энтузиазм, охвативший их, даст и им некоторую материальную помощь

408

См. выше

409

Lightfoot. The Apostolic Fathers. 2 ed. London, 1889. P. 344; и еще одинаковое употребление у Игнатия и Лукиана термина τελετή (в смысле мистерий) – таинство; то же и у Цана (Ignat, v. Antioch. S. 358)

410

Zahn. Op. cit. S. 527

411

Aubè. Op. cit. Р. 146

412

Сар. 39; Jacobitz. III, 436

413

Сар. 40; Jacobitz. III, 436

414

Сар. 41; Jacobitz. III, 436–437

415

Сар. 28; Jacobitz. III, 431

416

Намеки на опыты киников в перенесении страданий. Саллюстий рассказывает о своем современнике Симплиции, как он на свои нагие ноги клал горячие угли и внимательно наблюдал, сколько времени он может продержать их. О бичеваниях тела указано там же, отсюда и самый вопрос об особых жрецах Протея остается открытым

417

Сар. 28; Jacobitz. III, 431

418

Сар. 41; Jacobitz. III, 436–437

419

Athen. Suppl. pro christ. Cap. 26

420

Photii Bibliotheca, ed. Beckeri. Berolini, 1824. Т. I. C. 128. P. 96. Очевидно, Фотий в сочинениях Лукиана не усмотрел ничего враждебного христианству

Глава III. Цельс и Ориген

1. Значение Цельса и Оригена в истории литературной полемики между эллинизмом и христианством. Цельс, его биография и характеристика его полемики. Ориген и его отношение к эллинской культуре и философии. Мотивы, побудившие Оригена приняться за полемику против Цельса. 2. Цельс как философ. Его учение о Боге и теория демонологии; учение о зле; положение человека в мире; общая характеристика его мировоззрения. 3. Его полемика против иудеев

Имена Цельса и Оригена отмечают собой новое направление в истории полемики между эллинизмом и христианством, когда она от внешних и поверхностных наблюдений, как это мы видим отчасти у Минуция Феликса и в особенности у Лукиана Самосатского, переходит в самую глубь мистических и религиозных вопросов, когда оба миросозерцания, эллинистическое и христианское, выступают во всей своей цельности и ведут полемику на почве центральных и глубочайших вопросов бытия и жизни. Полемика ведется по всем сторонам: общие идеи человеческих упований и чаяний, борьба со злым началом и победа над ним, вопросы о спасении, искуплении, о возможности воплощения Бога в человеке, о воскресении и блаженной жизни чередуются с самыми ничтожными наблюдениями над христианской жизнью, где ни одна черта не остается незатронутой, и все это сопровождается строгим критическим анализом, причем нападающей стороной является Цельс, а защищающейся – Ориген. Интерес к полемике усиливался еще тем обстоятельством, что здесь в беспощадную борьбу вступили две равноправные силы, одинаково усвоившие всю культуру своего времени, изучившие философию и все мистические предания защищаемых ими религий.

Кто был Цельс?421 Подробных биографических сведений о нем не сохранилось; неизвестен ни год его рождения, ни год его смерти. Имеются о нем только два более или менее точных сведения. Несомненно, что он был современником Лукиана Самосатского и стоял с ним в близких отношениях, и по его инициативе Лукиан составил свой знаменитый этюд об Александре Абонотейском422. Важнее всего свидетельство Оригена: «История поведала нам двух Цельсов-эпикурейцев: одного, жившего ранее при Нероне (54–68 г.), и этого обличаемого Цельса при Адриане (117–148 г. по P. X.)»423. Имя Цельса было весьма распространено в Риме, и в особенности часто оно встречается в фамилии Корнилиева и Юлиева дома; среди них значатся астрологи, юристы, врачи и даже императоры во время монархии424. По счету Кейма, лиц с такими именами можно назвать около дюжины425. Свидетельство Оригена, что второй, обличаемый им, Цельс жил во время Антонина Пия и позднее, заслуживает полного внимания науки, так как оно оправдывается многими данными, содержащимися в «Истинном слове» Цельса. Ориген не рассматривает Цельса как современника426, и его полемический труд против христианства не отмечает как пикантную новость дня. Ему знаком этот памятник литературы как замечательное явление литературной полемики с христианством, но явление, давно уже скрывшееся из глаз, которое с трудом могло быть разыскиваемо христианами его времени. Христианство по своей численности превышает языческое население, возникла Великая Церковь. Настало блестящее время эпохи Антонинов; появляется на сцену гностицизм427. Христианская религия запрещена под угрозой смерти, и христиане подвергаются гонениям428 и при помощи Божией умирают429... вместе с Сыном Божиим430. Варвары, наступавшие на Империю, готовы поглотить ее, и требуется всеобщая помощь431. Приурочение публикации «Истинного слова» к периоду правления Антонинов имеет за собой и исторические основания; сама политическая ситуация говорит за это; рядом с монархией Цельс упоминает и о множестве властителей, к которым можно причислить время Марка Аврелия и Антонина Пия (147–161), Люция Вера и Марка Аврелия (161–180); Кейм, рассмотрев все исторические и политические отношения эпохи Антонинов, приходит к тому выводу, что составление Цельсом «Истинного слова» падает именно на 178 г. правления Марка Аврелия432. Однако, определение одним годом появления какого-либо сочинения, хронологические данные относительно которого крайне сомнительны, всегда вызывает к себе сомнение; на более верном пути стоит Обэ, определяющий процесс составления «Истинного слова» 171–180 г.г433. Можно сделать по этому вопросу одно вероятное предположение. Составление Лукианом Самосатским «Абонотейха», предпринятое по поручению Цельса, не могло быть им закончено до смерти Марка Аврелия, так как маг и чародей призван был этим императором на помощь к себе в его войне против квадов и маркоманнов, а так как эта война датируется 175–180 гг., то наиболее правильным выводом из этого может быть тот, что составление и окончательная публикация «Истинного слова» падает на 175–180 гг. правления этого императора434. Местом написания сочинения вероятнее всего был Рим.

Но если внешний процесс жизни Цельса ни хронологически, ни исторически (биография) не может быть точно установлен, то его физиономия как противника и полемиста против христианства со всей яркостью выражается в тех сравнительно многочисленных и достаточно содержательных буквальных цитатах из его «Истинного слова», какие сохранил Ориген в своей апологии против Цельса. Без сомнения, это один из самых основательных и непримиримых противников христианства, всесторонне подготовленных к полемике с ним. Хорошо знакомый с книгами Ветхого и Нового Завета и извлекший из них все, что требовалось в этих целях, прекрасный и опытный наблюдатель современной ему церковной жизни, он подверг в своем «Истинном слове» тщательному рассмотрению всю совокупность религиозных и теоретических идей, составляющих собой самую сущность христианской религии, и раскрыл практическое приложение их к жизни. На первый взгляд можно подумать, что во всей полноте исторических проявлений христианства он не видел ничего, кроме безрассудства, невежества, нелепостей и басней, но это лишь внешняя обстановка полемики, ее случайный атрибут, имеющий лишь постороннее значение и не выражающий существа дела. Основа его полемики глубже и выше. Его центральная идея, проникающая живым нервом всю его полемику против христианства, исчерпывается той основной мыслью, что в христианстве нет ничего нового, кроме учения о воплощении Бога и Сына Его в человеке и воскресения тела, – учений, которые с точки зрения эллинской и здравого разума неприемлемы, – все остальное, что проповедуется христианством, заимствовано из эллинизма; Платон, Гесиод, стоицизм и ряд мистических героев эллинской древности служили главными руководителями и источниками его полемики против христианства. Наивную веру язычников, поклонение идолам он сам отрицает. Он стремился черпать основы полемики в принципиальных точках зрения и последовательно осуществил эту тенденцию в своем «Истинном слове». Главным орудием в его борьбе служит логика, и в этой области он оригинален и почти непобедим. В своей полемике с христианами он является последовательным и настойчивым апологетом эллинизма и, если можно так выразиться, апостолом его, и от христиан он ничего другого не желает, кроме того, чтобы они свои воззрения как-нибудь согласовали с эллинизмом.

Цельс, несомненно, представлял собой личность, получившую достаточное для того времени образование, начитанную в области философии и хорошо знакомую с преданиями эллинской старины. Но он встретил себе и равноправного противника, если только не превосходящего его в глубине мысли, силе логики и всесторонности образования. То был Ориген Александрийский. Имея местом своего учения Александрию, центр тогдашней всемирной культуры, где сталкивались между собой все представители философских школ, разнообразных религиозных кружков, Ориген с молодых лет ознакомился со всем этим многообразным проявлением культуры. Лучшую характеристику Оригена дает его ученик – Григорий, еп. Неокесарийский, и хотя оценка, сделанная им своему великому учителю, страдает преувеличениями, но при некотором понижении его тона может дать ценный материал, почерпнутый Григорием из слышанных им лично лекций Оригена. Христианство, утверждает Ориген, есть венец всякого обучения и всех свободных искусств. Оно – истинный учитель жизни. Только философия дает любителям ее возможность жить по законам разума, и кто правильно желает устроить свою жизнь, тот должен познать самого себя, и тогда он получит искусство преследовать благо и избегать истинно злого. Вне философии невозможно сделаться и благочестивым в отношении к Богу, так как это оказалось бы горькой обидой для человека, которому Бог даровал ум, отличающий его от животных и способный познавать Его435. Из всех других наук он преимущественно восхвалял весь род философов; философия при должных занятиях приносит добрые плоды, божественные добродетели, из которых слагается спокойствие и устойчивое положение душевных движений436. Он повелевает философствовать так, чтобы не отвергать ничего, что существует в литературе, дошедшей от древних ли философов или поэтов, безразлично, кто бы они ни были, греки или варвары, но все должно быть выслушиваемым, кроме атеистов437. Не следует примыкать к одной философской школе и в ней навсегда оставаться; должно изучать различных философов и, отвергая ложное, избирать такую, которая приближает человека к благочестию438.

И эллинистической наукой по естествоведению не следует пренебрегать, так как и ее изучение приносит пользу христианству. Вот высокая, свыше вдохновенная и всеми любимая наука физиология. Надо ли напоминать о священных математиках, всем любезной и непогрешимой геометрии и астрономии, возводящей выше; геометрию он поставляет в основе всех наук, как вернейший и непогрешимый их базис439. Отношение христианства к эллинской философии он прекрасно охарактеризовал в следующей формуле: как евреи похитили у египтян золото и серебро и обратили их в предметы служения Богу, так и христиане похищают всю мудрость греков и обращают их на пользу христианства440.

Так вооруженный для борьбы Ориген неохотно взялся за дело полемики. Так, в письме своему другу Амвросию441 он выражал недоумение, зачем нужно писать опровержение лжесвидетельств Цельса, когда сами дела христиан представляют собой очевидное обличение и учение христианское лучше всяких писаний может опровергать лжесвидетельства и уничтожить убедительность обвинений до полного ниспровержения их силы. И Иисус молчал, когда против Него лжесвидетельствовали (Мф. 26:59–63). Да и невозможно, чтобы нашелся какой-нибудь человек, удостоившийся получить великую любовь во Христе Иисусе, который мог бы поколебаться от слов Цельса и подобных ему людей; но так как среди множества верующих людей или считающих себя верующими некоторые могут прийти в замешательство, то он берет на себя обязанность составить «Апологию против Цельса», в которой он постарается, по мере возможности, дать подходящий ответ на каждое возражение Цельса; да и сочинение Цельса имеет некоторый победительный характер, и сам он отличается смелым умом442. Свои восемь книг против Цельса, как и другие свои труды, он издал в правление Филиппа Аравитянина (244–249 гг. Euseb. HE. VI, 36). Так как апология Оригена во всем своем содержании определилась «Истинным словом» Цельса, то и детальное изучение его должно служить исходным пунктом и для оценки его противника.

2. Цельс и его мировоззрение

Цельс выступил на историческую сцену, когда процесс философской мысли эллинизма переживал медленный, но глубоко знаменательный переворот. Скептицизм подорвал всякое доверие к человеческой мысли, и уверенность достигнуть истины путем одного разумного исследования начала постепенно падать. Появилось новое направление, стремившееся отыскать новый источник не в области разумных изысканий, но в преданных религиях, в отдельных философемах, религиях других народов и мистериях прежнего времени. Божество выделяется из мира и мировых явлений, которые мыслятся теперь как нечто недостойное для Его присутствия, способное унизить Его абсолютность. Оно возносится пространственно ввысь, в премирную область и определяется всеми абсолютными предикатами, но так как ни мир, ни человек не могут существовать без откровения, источника истины и блаженства, то оно, это откровение, достигается при помощи различных посредствующих инстанций, божественных сил, Мировой души, демонов. Идея о демонах как посредствующих силах между Богом и миром достаточно развита уже в философии неопифагорейцев. Божество по самой своей природе есть чисто духовное, всецело доброе, блаженное существо, отделенное от всякого соприкосновения с миром, так как всякая связь Его с ним пятнала бы Его абсолютную чистоту. Оно причина всех причин, выше всякого бытия и даже разума. Единица, монада – это признак божественного, двойство – это материя и с ней текучее изменяемое бытие; посредниками между Богом и миром являются числа – идеи, управляющие мировой жизнью. Но еще чаще у неопифагорейцев встречается мысль о демонах как посредниках между Богом и человеком. Следуя древнему орфико-пифагорейскому преданию, по которому демоны не что иное, как человеческие души в их внетелесной жизни, обращающиеся в воздушной атмосфере между Луной и Землей, они приписывали им, как по природе, так и по месту их положения, посредствующую роль между Богом и миром. В их обязанность входило главным образом наказание неправды, но даны при этом и злые демоны, привлекающие людей ко злу443. Наиболее видным представителем начавшего проникать в философию нового течения является Плутарх; следуя Платону, он определяет Божество как истинно сущее, вечное бытие, относительно которого нельзя ничего сказать, кроме того, что Оно существует. Оно просто, несложно, возвышенно, заключающее в себе все совершенства; по причине несравненной чистоты и возвышенности своего существа Оно не может входить ни в какое отношение с земными и преходящими вещами; не может превращаться в материю и смешиваться с телами, возникающими и уничтожающимися. И зло не от Бога, как это склоняется думать Платон, но имеет своей причиной особый принцип, называемый персами Ариманом, египтянами Тифоном, а в греческой мифологии – Адос или Адес. Идея добра и жизни сообщается космосу рядом посредствующих существ. Чистым проявлением Божества признавались вообще светила, видимые боги неопифагорейцев, причем эти светила считаются обиталищем демонов. У Плутарха низшие боги тем более имеют значения, чем чище его понятие о Боге и чем дальше Божество стоит от непосредственного соприкосновения со всем материальным. Светила у него являются небесными богами и среди них первое место занимает Солнце – видимый образ высочайшего Бога. Ниже стоят демоны, посредствующие между Богом и людьми существа: они превосходят людей в знании и силе, хотя вследствие особенностей своей души и тела склонны к чувственности. Их постоянное жилище находится на границе изменяемого и неизменяемого мира над Луной и под Луной. Они являются главнейшими посредниками между Богом и людьми, проводниками божественных откровений, воздействуя на душу иногда невидимо, а иногда посредством видимых тел; они наблюдают за богослужебными проступками, наказывают преступление, берут под свою защиту добродетельных; о злых демонах Плутарх не знал, так как у него имеется особое злое начало444. Целлер причисляет Цельса к группе представителей неоплатонической школы, и анализ его «Истинного слова» показывает, что многие из идей этой школы усвоены им.

Учение Цельса о Боге в его существе в большинстве своих пунктов определяется его предшественниками по неоплатонической школе, и если оно вызывает к себе особый интерес, то лишь потому, что некоторые качественные определения введены им в понятие о Боге лишь ввиду полемики с христианством. Всевышний Бог вечен445, неизменяем446, праведен и свят. Это Логос стоиков, обнимающий собой все447, Мировая душа, повсюду разлитая и во всем присутствующая448. Он добр, прекрасен и наслаждается блаженством в прекраснейших и несравнимых местах449, но в то же время Бог бестелесен450, не имеет ни уст, ни голоса451, ни вида или окраски452; он чужд честолюбия453 и гнева454. Нетрудно увидеть, что эти последние качества введены Цельсом в понятие о Божестве исключительно в целях полемики с христианством.

Бог является причиной всего сущего455, но ни в каком непосредственном отношении к миру Он стоять не может и потому управляет им посредством демонов. Теория демонологии, намеченная уже его предшественниками по неоплатонической школе, развита им во всем блеске. Демоны – существа духовные, бессмертные и созданные Богом456 и являются его ближайшими помощниками в деле мироправления, определяя все его частности и обеспечивая благополучие человеческого рода. Бог даровал демонам такую достаточную власть, что они охраняют в безопасности тех, кто подчиняется их власти и признает их своими господами, а прочих преследуют. Дождь, жара и гром и молния, все плоды земные происходят под их воздействием. И если люди вкушают пищу, пьют вино, наслаждаются фруктами, дышат воздухом и пользуются водой, то это они получают от отдельных демонов, которые уполномочены над каждой отдельной вещью457. Так как люди рождаются с телом, то должно исследовать порядок этого мира: если люди наделены телом, то произошло ли это потому, что они должны покаяться в прежних грехах (теория реинкарнаций) или душа погрешила человеческими страстями, так что в определенное время должна была очиститься? Если Эмпедокл говорит, что человеческий род за 30 000 хронологических периодов изгнан из жилища святых, то должно верить, что род человеческий передан в распоряжение особых начальников (демонов)458. Люди, живущие на земле, должны выбрать одно из двух: если они не удостаивают приносить службу этим начальникам (демонам), то должны оставаться всегда детьми, никогда не брать себе жен замуж, не рождать детей, одним словом, не делать то, что требуется жизнью; тогда они должны удалиться из мира, не оставив по себе потомства и уничтожить весь род человеческий с поверхности земли. Если же они хотят рождать детей, пользоваться плодами земли и принимать участие как в удовольствиях, так и в страданиях, неизбежно связанных с этой жизнью, то должны уполномоченным (έπίτετραμμένοις) и устроителям порядков этой жизни воздавать принадлежащую им честь и исполнять все обязанности жизни, пока не будут исторгнуты из ее уз, чтобы не оказаться неблагодарными в отношении этих властительных духов (демонов), так как это было бы крайне несправедливым, пользуясь всеми этими благодеяниями демонов, им не платить никакой подати459.

Разве все в мире не управляется силой и благорасположением Божества; разве все совершающееся в мире не может происходить от богов, ангелов, других демонов и полубогов, получивших свое начало от высочайшего Бога?460 Если тебе приятно быть более здоровым, чем больным, более счастливым, чем несчастным, то почему же не почитать и не призывать этих демонов, чтобы избавиться от муки и затруднений, так часто испытываемых людьми?461 Не должен ли человек, боящийся и почитающий Бога, оказывать соответственное поклонение и почитание тем, которых Он уполномочил такой высокой властью?462 Правда, среди людей нередко наблюдается то обстоятельство, когда поступивший на службу уже одному господину, недобросовестно ведет себя, если он поступает на службу другому, нанося тем ущерб и вред первому. Кто обязался служить одному господину, тот не должен принимать на себя никакой другой службы. Но так как Бог не терпит никакого вреда и обиды, то не должно думать о Нем как о полубоге, других демонах (как и о людях). Кто служит многим богам, тот приносит службу великому Богу и создает для Него нечто приятное463.

Но это почитание демонов должно иметь свою меру. Нужно остерегаться того, чтобы находящаяся в связи с этой служебной и неразрывно соединенная с ней из любви к телесному деятельность не отклоняла лучшего в ней и не приводила его в забвение. Нельзя не давать веры мудрым (мужам), утверждающим, что большая часть этих земных демонов склоняется к чувственным удовольствиям, к крови, дыму, фимиаму (воскурению) и не может делать ничего лучшего, как исцелять тело, предсказывать предстоящую судьбу. Почитать демонов полезно, но совершать это при всяком случае запрещает разум464.

Доброму и благому началу бытия и окружающей его плероме демонов противолежит материя, источник зла. Философы учили, что вообще трудно познать природу и происхождение зла; для обыкновенного человека достаточно сказать, что зло происходит не от Бога: оно проистекает из материи и пребывает во всех преходящих существах465. В мире никогда не существовало ни более, ни менее зла, чем теперь; одна и та же природа всего и происхождение зла одно и то же466. Допустим, что тот или другой человек принимает известное явление за зло, но это еще неизвестно, что то, что тебе кажется за зло, другому человеку или всему миру окажется полезным467. Так как жизнь истребится злом, то и нравственная цель зла заключается в том, чтобы люди испытывались злом, и потому оно составляет собой нечто необходимое468.

Что такое представляет собой человек в мире? Душа от Бога, но тело иной природы, и в этом отношении нет никакого различия между телом летучей мыши, червяка, лягушки и телом человека, так как одна и та же материя, из которой они произошли469, и одинаково подвергнуты тленности и изменяемости, и все происходящее от материи смертно470. И если кто-нибудь приведет в доказательство преимущества рода человеческого Еврипида: «Солнце и ночь должны служить людям», – то почему больше людям, чем муравьям и мухам? И им ночь служит для покоя и день для деятельности471. Хотя бы люди и называют себя царями зверей, так как они ловят и употребляют их в пищу, но можно поставить вопрос, как это произошло, что не звери охотятся за людьми и поедают их? Правда, люди теперь имеют в своем распоряжении сети, оружие, собак, но ведь и каждое из животных одарено своим способом защиты и легко может подчинить себе людей472. Весьма вероятно, что прежде чем основаны были города и люди изобрели искусство борьбы против зверей посредством сетей и других приемов, звери пожирали людей, и человек лишен был сил защищаться от них473. Таким образом, в этом отношении Бог людей подчинил более зверям, чем зверей человеку474. Люди, по-видимому, обладают несомненным преимуществом над зверями в том пункте, что они основали города, начальства и власти, но едва ли и здесь даны какие-либо основания думать об особых привилегиях, дарованных людям. Пчелы имеют одну главу; некоторые из них царствуют и повелевают, другие же повинуются; возникает у них война, они побеждают и истребляют подчинившихся; они строят города и предградия; они работают и помогают друг другу; они привлекают на суд виновных и присуждают их к штрафу; трутней выбрасывают и умерщвляют475; подобно тому, как люди приготовляют для себя житницы для запаса на зиму, то же находится и у муравьев, и потому люди не могут ничем гордиться перед муравьями, так как и у муравьев наблюдается своя предусмотрительность: они обгрызают корни деревьев, чтобы, когда они дадут ростки, иметь питание на зиму. Умерших муравьев они отправляют в определенные места и погребают в отеческих домах476. Они обладают своим языком и умением дать знать о происходящем. По поводу всякой встречающейся случайности они обсуждают это между собой, чтобы не впасть им в какую-либо опасность на дальнейшем пути. Следовательно, у них существует полнота ума (σύμπλήρωσις λόγου), мысль о каких-то общих идеях и умение выражать их в слове477. Если человек и воображает, что он потому превосходит всех животных, что знает Бога и Его существо, то он должен научиться, что и многие звери могут похвалиться, и не без основания, таким же искусством. Что может быть более божественным, как предвидеть и провозвещать будущее? И за это искусство люди должны благодарить зверей, и в особенности птиц. Все человеческое искусство представляет собой не что иное, как наблюдение тех вещей, понимание которых дают человеку звери. И если истинно, что птицы и остальные звери478 при помощи известных знаков предсказывают будущее, открытое им Богом, то очевидно, что они должны стоять в ближайшем общении с Богом и должны быть мудрее и более угодны Богу, чем люди. Мудрые люди удостоверяются, что звери ведут между собой разговоры, и более святые по сравнению с людьми. Они (эти мудрые люди) возвещают людям, что они понимают их язык, и что он не ложен. Они доказывают, что если какая птица предсказала, что что-нибудь совершится или будет предпринято в известном месте, то это необходимо произойдет, и они показывают места, где действительно и осуществилось то, что было предсказано птицей479. И если бы кто-нибудь взглянул с неба на землю, то нашел ли бы он какое-либо различие между делами человека и действиями пчел и муравьев?480

Бог промышляет о всем мире481, и нет в нем ничего непрочного, чтобы нужно было Ему возобновить или улучшить свое дело482. Мир также не создан, как и неразрушим, и столь мало страдает от пожаров и наводнений, что никогда не мог быть уничтожен483.

Рассматриваемое в целом изложенное сейчас мировоззрение Цельса не представляет собой какой-либо новости в истории философии того времени и во всех своих главных пунктах имеет свои прецеденты. Его теория демонов заимствована из неоплатонизма; в своем учении о животных он стоит также на почве общепризнанных воззрений того времени484 и имеет своего предшественника в Плутархе, приписывавшем зверям больший разум, чем всем прочим. Вместе с перипатетиками и неопифагорейцами он разделяет учение о вечности мира, но этому не противоречит и то, что вместе с Платоном он принимал периодические опустошения земли посредством пожаров и наводнений485. Ориген почти везде называет Цельса последователем Эпикура, отрицавшим Провидение. Как видим, Цельс не отрицал Провидения, он распространял его пределы на весь мир, а не исключительно только на одних людей.

3. Полемика Цельса против иудейства

В историю богооткровенных религий христианство вступило не в качестве совершенно нового фактора, создавшего неизвестное до сих пор и вполне оригинальное мировоззрение. Оно зародилось на хорошо подготовленной почве ветхозаветного учения со всей массой его мистических преданий и рассказов, воспринятых христианской Церковью в свое религиозное миросозерцание. Для Цельса с его достаточным знакомством с главнейшими христианскими источниками (Ветхим и Новым Заветом) эта тесная связь между иудейством и христианством не осталась неизвестной и в системе его полемики против христианства составляет как бы подготовительный отдел к центральному пункту его полемики, которая связана с именем Иисуса Христа. Нужно сначала ознакомиться с национальностью, из которой произошел Христос, с прошлой историей, мировоззрением, чтобы решить вопрос, могла ли она служить местом, достойным для появления в ней Сына Божия. «Христиане, – пишет Цельс, – не знают никакого иного Бога, кроме иудейского. Великая Церковь признает это открыто и принимает все, что иудеи рассказывают о творении мира, что Бог создал его в шесть дней и в седьмой день успокоился486... а равно те и другие веруют, что Дух Божий возвестил о единственном снисхождении к людям Спасителя и Искупителя, и лишь спорят между собой о том, придет ли этот Спаситель в мир, или Он уже пришел»487.

Что же представляют собой иудеи?

Иудеи суть не что иное, как прогнанные и убежавшие из Египта рабы, не заявившие о себе ничем великим, ни достопримечательным, ни достоинствами, и потому не пользующиеся никаким почтением (у прочих народов). Они всеми силами стараются возвести свое происхождение к первым обманщикам и заблуждающимся людям, употребляя при этом темные и двусмысленные имена, знание которых сокрыто в глубине, и приводя их как (магических) свидетелей, обманывают простых и невежественных людей их истолкованиями488. Поэтому и для Моисея было очень легко это прогнанное из Египта стадо рабов обмануть своими колдованиями и увлечь ложью489. Так, следуя своему вождю Моисею, эти стражи и пастухи овец поддались грубому обману и уверовали, что Бог един490, именуя Его Всевышним, Адонаем небесным, Саваофом или как-нибудь иначе, чтобы всяческими способами похвалиться перед этим миром, хотя совершенно безразлично, называть ли Бога Зевсом, как это делают греки, или каким-либо другим именем, какие встречаются у египтян и индийцев491; больших познаний в области учения о Боге они никаких не приобрели. И в то время как афиняне, египтяне, аркадцы и фригийцы, высказывая притязания на то, что у них появились первые люди, возникшие из земли, приводят в пользу этого доказательства, иудеи, засевшие в темный уголок земли, рассказывают о сотворении мира в шесть дней, человека и пр.

Правда, Моисей перенял учение о миротворении у мудрых народов и ученых людей, усвоил его и тем снискал себе имя божественного посланника492. Тем не менее все его рассказы о миротворении представляют собой пустые мифы-басни, лишенные всякой разумности493. Моисей и пророки, давшие иудеям книги, ничего не знали ни о природе мира, ни о натуре человека, и потому ничего иного не написали, кроме достойного посмеяния. Уже хронологическая продолжительность, какую иудеи дают миру, несостоятельна; они насчитывают ему не более 10 000 лет, между тем как, по свидетельству египтян, с первобытных времен было множество огненных и водных потрясений, и что самый последний потоп не в особенно отдаленные времена494 был при Девкалионе495. И что можно было придумать более неразумного, как разделение творения на шесть дней, как будто для этого недостаточно было одного дня? И самый процесс творения – не вызывает ли он ряд недоумений? День настал, когда небо не было еще создано, земля не получила своего основания и солнце не начало своего движения? И если рассмотреть этот вопрос с высшей точки, то не представит ли полную безрассудность та мысль, что первый и высший Бог приказывает: да будет то-то в один день, в другой – другое; то же самое в третий, четвертый, пятый и шестой?496 В седьмой день Бог перестал работать: не уподобился ли Он при этом ленивому и неблагонравному поденщику, который по исполнении данного ему поручения отказывается от всякого дальнейшего проявления своей энергии?497 Невозможно думать, что великий Бог утомился, обрабатывая Своими руками то, чему Он повелел быть498.

Ничего не слышав о том, что давно сказано Гесиодом и тысячами богодухновенных мужей, иудеи выдумывают человека, созданного Богом, женщину из ребра, змею, преобладающую над повелением Бога499, и, рассказывая какой-то миф, как бы среди старых женщин, возводят самое нечестивое на Бога, столь бессильного изначала и неспособного убедить одного человека, которого Он Сам создал500. Потом повествуют о наводнении, о каком-то необыкновенном ящике, перерабатывая и искажая древний рассказ о Девкалионе. Говорят о построении Вавилонской башни, повторяя эллинский рассказ об Алоадах, о погибели в огне Содома и Гоморры, напоминая миф о Гефесте501, в простой манере рассказывая свои мифологии неразумным мальчикам502. Дальше идет речь о необыкновенных и в престарелых годах рождениях503, о злоумышлениях братьев и печали отца, о том, что Бог Своим сыновьям подарил ослов, овец и верблюдов504 и праведным дал колодец505. Рассказывают о браках506 и различных наложницах праведников507, о девах и невольницах, о событии с Лотом, напоминающем собой Фиестовы преступления508, о враждебности братьев, проданном брате и обманутом отце509. Затем являются на сцену рассказы о снах виночерпия и хлебодара, передаче их Иосифу, истолковании их перед Фараоном, о даровании ему второго места после царя, о братьях, продавших его, явившихся в Египет на торг хлеба, о милости, оказанной им братьям, и как проданный брат с помпой перенес гроб отца в Египет. Вся история о Беллерофонте заслуживает не меньшей похвалы, чем сказание об Иосифе510. Они многочисленно распространились по земле египетской, жили как насельники, занимающиеся скотоводством и обрабатыванием земель египетских, и затем убежали из Египта.

Подобных рассказов так стыдятся разумные из иудеев и христиан, что некоторые применяют к ним аллегорическое истолкование их, но эти наудачу придуманные аллегории более грубы и бессмысленны, чем мифы (басни), так как они то, что никоим образом не может быть поставлено в связь, соединяют при помощи удивительных бессмыслиц511.

Эллинские параллели. Создание жены. «Так, разгневавшись, носитель облаков Зевс повелел Гефесту немедленно смешать землю с водой и дать этой смеси человеческий голос и крепость, лицо же уподобить бессмертным богиням, имеющим прекрасный вид. Афине поручил научить ее искусству ткать, а золотая Афродита должна была излить на ее главу свою красоту, беспредельное желание и заботы об украшении тела. Вложить в нее бесстыдную мысль и обманчивые нравы повелел вестнику богов Меркурию Аргоубийце. Так он сказал; и все послушались Юпитера, Сатурна-царя. Тотчас по приказанию Сатурна преславный хромоногий Гефест сделал из земли женщину, во всем подобную стыдливой девице; препоясала и украсила ее голубоглазая Афина и богиня Грация512, и почтенная Пифо (Πειθώ)513 обложила тело ее золотыми ожерельями, прекрасными волосами. Горы (Ώραι)514 же увенчали ее весенними цветами, все же ее телесное украшение привела в порядок Афина Паллада. Но в сердце ее обманы, льстивые слова и коварный нрав вложил вестник Меркурий, по приказу разгневанного Юпитера, и имя ей дал вестник богов, назвав эту женщину Пандорой, так как все обитающие на Олимпе принесли к созданию жены (свои дары) на вред любопытным людям...»515. И немного далее: «Прежде создания (этой жены) люди жили на земле, не чувствуя зла и не употребляя никаких работ; жили без болезней, без печалей, приносящих страсть, так как в печалях люди старятся. И вот эта только что созданная женщина открыла своими руками крышку с большой амфоры и пролила все бедствия и все злое (содержавшееся в ней) – и нанесла людям тяжкие печали. Лишь под краями сосуда осталась и не была излита непобедимая надежда, так как она снова наложила крышку на амфору по совету козой воспитанного, сжимающего облака Юпитера; все же прочее зло водворилось между людьми»516. Таково происхождение женщины и появление зла в человеческом мире, виновницей которого и явилась созданная всеми богами Пандора.

Рай, змея и падение первого человека изображены в «одном из самых лучших и прекраснейших разговоров», какие сохранились от Сократа: «Когда родилась Афродита, боги совершили пир и на этом пиру между прочим присутствовал Порос (изобилие), сын Метиды (благоразумие); когда они окончили обед, пришла Пения (бедность) просить милостыню, и так как пир еще не совсем закончился, встала при дверях. В этом время Порос, опьяненный нектаром, вышел в сад Юпитера и, отяжелев, заснул. А Пения под гнетом бедности решилась сойтись с Поросом, прилегла к нему и зачала Эроса. Вот почему Эрос, зачатый в день рождения Афродиты, сделался слугой и спутником красавицы, будучи и сам по природе поклонник прекрасного. И, как сын Пороса и Пении, он оказался в следующем положении. Во-первых, он всегда беден и далеко не так нежен и красив, как это полагает большинство людей, но груб, грязен, необут и бесприютен, всегда валяется на спине и без покрова, спит у дверей и на дорогах под открытым небом и при этом, имея природу матери, всегда терпит нужду, но, с другой стороны, походя на своего отца, он всегда в поисках добра и красоты; он мужественно отважен и силен; он меткий стрелок, постоянно строит новые планы, приверженец благоразумия. Он изобретателен; он философствует всю свою жизнь; он великий маг и чародей, он софист, и по натуре своей он не смертен и не бессмертен, но в один и тот же день то цветет и живет полной жизнью, то угасает, то опять оживает вновь. Все, что он не приобретает, постоянно уплывает из его рук, и он никогда не богатеет, но зато и не бедствует. Он занимает среднее место между мудростью и невежеством»517. Сад Юпитера – это рай Божий; бедность – змея; Порос, который так хитро был искушен бедностью, – человек, приведенный змеей к падению; Эрос – состояние падшего человека518.

Беллерофонт (Иосиф), сын царя Главка в Коринфе, внук Сизифа или сын Посейдона, любимый богами благородный и мужественный герой, получает это имя от того, что убил коринфянина Беллера. Вследствие этого убийства он убежал к аргосскому царю Прету, который по причине клеветы своей жены Антеи послал юношу к своему тестю, ликийскому царю Иобату, поручив ему убить Беллерофонта, а он решил передать все это дело на суд Химеры. Беллерофонт победил чудовище с помощью крылатого коня Пегаса. Теперь Иобат признал его божественное происхождение и выдал за него дочь519.

Построение Вавилонской башни. Алоады, сыновья Ифимедеи и Алоэя, носившие имена Ота и Эфиальта. Они вырастали каждый год на аршин в ширину и на сажень в длину, так что, будучи 9 лет от роду, были 9 аршин в ширину и 9 саженей в длину; они грозили самим богам на небесах, стремились поставить Оссу на Пелион (горы Фессалии близ Олимпа); они исполнили бы этот план, если бы Аполлон не умертвил их своими стрелами, прежде чем они достигли юношеского возраста520.

Погибель Содома и Гоморры. Фаэтон, сын Гелиоса, бога Солнца, сделавшись юношей, отыскал своего отца и добился от него, чтобы ему позволено было управлять солнечной колесницей, но так как его слабая рука не могла справляться с солнечными конями, то он уклонялся с прямой дороги то вверх, то вниз, так что зажег небо и землю, и Зевс, чтобы не был разрушен целый мир, должен был поразить его молнией521.

Лот с дочерьми и Фиестовы дочери. Атрей, сын Пелопса, властителя Пизы, внук Тантала. Он и брат его Фиест умертвили своего сводного брата Хризиппа, сына Пелопса и нимфы Аксиохи, и должны были вследствие этого бежать от Пелопса. Атрей сделался царем в Микенах, Фиест склонял к любви жену Атрея и потому был изгнан; чтобы отомстить, он посылает сына Атрея, Плисфена, которого он воспитал как своего сына, в Микены умертвить Атрея, который и подвергает его смерти, не зная, что это его собственный сын. После этого он ввиду примирения с Фиестом призывает его обратно в Микены и подает ему за обедом его собственных сыновей, Тантала и Плисфена522.

Итак, все важнейшие события первоначальной истории человечества: о сотворении жены и происхождении от нее зла, рассказы о рае, драконе и падении человечества, о потопе и построении Вавилонской башни имеют свои параллели в эллинизме, которые по своей простоте, а иногда и красоте превышают библейские повествования. Что же остается на долю иудеев?

Иудеи точно удерживают отеческие обычаи, и за это никто их не осудит; но почему они воображают себя более гордыми и разумными, чем все остальные народы и не хотят вступать в общение с другими людьми, как будто это общение с другими сделает их нечистыми? Что же они дают человечеству? Их учение о Боге заимствовано у персов, которые с давних пор имели обыкновение приносить жертвы на горах Юпитеру и всему небесному кругу, называемому ими также Юпитером. И едва ли можно придавать какое-либо особенное значение, что они к своему Богу применяют имена «высочайший», «Адонай» или «Саваоф», а персы называют бога Юпитером, египтяне Аммоном, скифы Папеем523; не одно ли и то же высочайшее существо почитается под всеми этими именами? Жители Колхиды524 обрезывались и не употребляли в пищу свинины, как и иудеи. Египтяне же не только не обрезывались и не употребляли в пищу свинины, но и запрещали вкушать коз, овец, коров и рыбу. Пифагор и его ученики отказывались питаться даже бобами и всем тем, что обнаруживает в себе жизнь. Откуда же видно, что иудеи приятнее и угоднее Богу, чем остальные народы? Бог посылал им ангелов и вестников так же, как и другим народам, чтобы они жили в облагодетельствованной стране. Всем известны «милость и преимущества», какие даны их земле. Их высокомерие заслуживает наказания. Они не знают великого Бога, но через ложные чудеса Моисея так очарованы и обольщены, что, к своему несчастью, признали его своим учителем525. И в ряду других древних народностей иудеи занимают ничтожное место: так, с древних времен египтяне оставались священным народом; то же нужно сказать о персах и индийцах; иудеи же не только не принадлежат к священным народам, но и должны скоро погибнуть526. Единственная заслуга их состоит в том, что иудеи, став особым народом, сохранили свою религию, закон и предания отцов, восприняли их в полноте и сохраняют до сего дня527.

Что же такое представляет собой иудейство по суждению Цельса? Оно является одной из ничтожнейших рас рода человеческого: это рабы, изгнанные из Египта, забитые в тесном уголке земли и лишенные всяких культурных влияний. Ветхий Завет наполнен абсурдами и баснословием, не имеет под собой никаких разумных оснований и пригоден только для старых женщин и детей. Все, что в нем есть лучшего, – религия и обряды – не составляет его собственности, а заимствовано им от других народов. Бог никогда не оказывал большего покровительства иудеям, чем всем другим народам. Они не принадлежат к числу священных народов и потому должны погибнуть.

Нетрудно заметить, что изложенная сейчас полемика Цельса против иудейства представляет вместе с тем и косвенную полемику против христианства, поскольку Вселенская Церковь усвоила себе весь Ветхий Завет как богодухновенное откровение; это совпадение двойной полемической точки зрения ясно открывается в том, что и в роли главного полемиста против Основателя христианства явится не кто иной, как именно иудей, и эта роль, навязанная Цельсом иудею, с исторической точки зрения вполне понятна. Явившись к иудеям в Палестине, Сын Божий не оправдал их позднейших религиозных ожиданий, в которых Мессия обрисовывался и как Царь, долженствующий истребить все языческие народы и отдать все под владычество иудейства. Разочарование в своих идеалах и политических чаяниях, какое должно было охватить иудея при виде явленного в лице Христа Мессии, создавало из него естественного и горячего врага против Сына Божия; иудей представляет себя лично слушающим, обращаясь к Нему на «ты». Вот почему Цельс принимает на себя маску иудея, чтобы раскрыть свое воззрение на основы христианства.

* * *

421

Имеющаяся в нашем распоряжении литература по обсуждаемому вопросу: Pélagaud. Étude sur Celse et la premier escarmouche entre le philosophie et la christianisme naissant. Lyon, 1878; Keim. Celsus’Wares Wort. Alteste Streitschrift antike Weltanschaungen von Jahr. 178 nach Christi. Zurich, 1873; Aubè. Histoire persécution de la Eglise (polémique païenne a la fine du III siecles); Bordes G. L’Apologetique Origèn d’après le contre Celse; Dide. Das Anti-Evangelium d. Celsus. Frankfurt, 1907; Patrick. Apologie of Origen in replay to Celsus. Edinburg; London, 1892; Muth. Das Kamf der heidnische philosophenen Celsus gegen Christenthum. 1849; Zeller. Philosophie d. Griechen in ihre grechischtiche Entwiclung. III, 2. 4 Aufl. Origenes. Acht Buch gegen christliche Religion, aus griechische übersetz et aufgelert von Mosheim. Hamburg, 1745. Важна по историко-литературным и историко-философским примечаниям. Цитируется под именем Mosheim’a. На русском языке имеется исследование Н.Лебедева. Сочинение Оригена против Цельса. М ., 1878

422

Lucianus ex recensione Jacobitz. Op. cit. II. P. 168

423

Цитируется берлинское издание Оригена: Origenes. Werke, herausg. von P.Kötschau. Leipzig, 1899. T. I-II (тома означает латинская цифра, далее следует обозначение книги, главы и страницы). I, 8. Р. 61

424

Подробности у Pélaugaud. Op. cit. P. 152–153

425

Keim. Op. cit. S. 276–277

426

Origenes. Op. cit. I. 4, 1. P. 54

427

Origenes. Op. cit. II, 8, 76–201, 290

428

Ibid. I. 3, I. P. 58

429

Ibid. XIII. 54, II. P. 27

430

Ibid. II. 25, I. P. 179

431

Ibid. VIII. 71, II. P. 237–238

432

Keim. Op. cit. S. 261–275

433

Aubè. Op. cit. P. 222

434

Ср. выше

435

Gregorii Thaumaturgi Oratio panegirica in Origenum . Cap. VI / /Migne. PG. Т. IX. Col. 1069

436

Ibid. Cap. IX. Col. 1077

437

Ibid. Cap. XIII. Col. 1188

438

Ibid. Cap. XIV. Col. 1193

439

Ibid. Cap. VII. Col. 1077

440

Ἐπίστολα ad Gregorium. Cap. 1–2 / / Migne. PG. Т. XI. Col. 88–89

441

Амвросий, знатный и образованный александриец, по Евсевию – валентинианин, по Иерониму – маркионист, заявил себя ревностным инициатором все возрастающей деятельности своего учителя, доставившим ему все необходимое для него. Вместе с благородными женщинами, супругой и сестрой Маркеллой и Татианой, они корректировали его рукописи, приставили к нему стенографов и многочисленных переписчиков (Keim. Op. cit. S. 175)

442

I. 1, 4 (предисловие). Р. 55

443

Zeller. Op. cit. S. 184

444

Zeller. Op. cit. S. 123 sq.

445

Orig:. «Из Него все... истинно, что Бог из ничего». См.: VI. 65, I. Р. 136

446

Если Бог снизошел к людям, то это не могло произойти без изменения Его из благого в злого и т. д. IV. 14, I. Р. 287

447

V, 14: αύτός γάρ εστί ό άντων λόγος; V, 14, II, 14

448

Orig. С. Cels.: «Цельс воображает, что он учит подобно стоикам, говоря, что Бог есть дух, распространенный повсюду и всюду присущий». VII, 41. Р. 149

449

V, 44

450

Orig. С. Cels.: «Цельс хочет убедить мир, что мы считаем Бога за телесное существо и приписываем Ему такое тело, какое имеют люди» (по поводу слов: «сотворим человека по образу Божию и по подобию» (Быт. 2, 26)). VI. 27, II. Р. 178

451

Orig. VI. 64, II. Р. 139: «Кто из них говорит, что Бог имеет вид и окраску?»

452

«Бог не нуждается ни в чем. Он не имеет зависти». VIII. 21, II, Р. 238

453

Cels. ар. Orig. IV. 8, I. Р. 278

454

Cels.: «Бог также мало гневается на человека, как на обезьяну или летучую мышь»

455

V. 14, II. Р. 15

456

IV. 54, I. Р. 326

457

VIII. 23, II. Р. 240

458

VIII. 53, II. Р. 268

459

VII. 18, II. Р. 271–272

460

VI. 18, II. Р. 216–217

461

VIII. 58, II. Р. 274 –275

462

VI. 18, II. Р. 216–217

463

VIII. 9, II. Р. 227

464

VIII. 9, II. Р. 227–280

465

IV. 65, I. Р. 335

466

VII. 62, I. Р. 333

467

IV. 76, I. Р. 339

468

VII. 55, II. P. 271–272

469

IV. 52, I. Р. 329

470

IV. 60, I. Р. 331

471

IV. 77, I. Р. 377

472

IV. 78, I. Р. 347–348

473

IV. 79, I. Р. 348–349

474

IV. 80, I. Р. 356

475

IV. 81, I. Р. 350–351

476

IV. 83, I. Р. 352–354

477

IV. 86, I. Р. 355

478

Вероятно, знаки Зодиака

479

IV. 88, I. Р. 359–360

480

IV. 85, I. Р. 355–356

481

IV. 69, I. Р. 338

482

IV. 79, I. Р. 349

483

IV. 99 , I. Р. 372–373

484

Keim. Op. cit. S. 61

485

Zeller. Op. cit. S. 218, Anm. 4; S. 233, Anm. 8

486

III. 1, I. Р. 203

487

IV. 35, I. Р. 300–301

488

V. 41, II. Р. 45

489

Ibid.

490

I. 23, I. Р. 43

491

I. 24, I. Р. 44

492

I. 21, I. Р. 72

493

IV. 36, I. Р. 300

494

I. 19, I. Р. 70

495

Девкалион, властитель Фессалии, муж Пирры. Когда Зевс большим потопом уничтожил грешный, «медный» род людей, то Девкалион вместе с женой, по воле Зевса, спасся на корабле, устроенном им по совету Прометея. После 10-и лет плавания он высадился на Парнасе и принес жертву Зевсу Фракцию (защитнику в бегстве). На вопрос, как может возникнуть новый род людей, оракул богини Фемиды (или Зевса) отвечал: покрой себе голову, разреши опоясанные одежды и затем брось кости великой родительницы назад. Девкалион объяснил себе, что кости великой родительницы – камни земли; он и его жена стали бросать камни позади себя. Из камней Девкалиона возникали мужчины, камни Пирры становились женщинами. См.: Любкер. Указ. соч. С. 299

496

VI. 10, II. Р. 130

497

VI. 77, II. Р. 133

498

Ibid.

499

Быт. I, 27. 5, 1–2

500

IV. 36, I. Р. 306–307

501

IV. 48, I. Р. 317; Быт. 19, 28

502

IV. 41, I. Р. 313–314

503

IV. 43, I. Р. 315. Ср.: Быт. 1–7

504

Быт. 13, 2. 30; 32. 14–15

505

IV. 44, I. Р. 315–316. Ср.: Быт. 16, 16. 14; 21, 19; 26, 22; Числ. 21, 16

506

IV. 44, I. Р. 316

507

Быт. 16, 3. 4. 22. 24–25 и др.

508

IV. 45, I. Р. 317; Быт. 19, 30–38

509

IV. 46, I. Р. 319; Быт. 41

510

IV. 47, I. Р. 319–320; Быт. 41–44. 50, 6

511

IV. 48–50, I. Р. 221–224

512

Χάριτες – греческая богиня дружеских радостей и всегда праздничной, веселой жизни

513

Πειθώ – богиня убеждения

514

Горы, дочери Зевса и Фемиды, стражи ворот Олимпа, которые они отворяют и затворяют

515

Hesiodi Carmina, ed. Lehrs. Parisiis, 1841. P. 32. V. 60–82

516

Ibid. V. 90–99

517

Platonis. Convivium Phaedrus, ex recognitione С. E. Germani. Lipsiae, 1909. S. 176–177

518

Orig. Contr. Cels. IV. 39, I. P. 311–312

519

Любкер. Указ. соч. С. 510

520

Любкер. Указ. соч. С. 59

521

Там же. С. 462–463

522

Там же. С. 148–149

523

Παπαίος, папа – скифское наименование Зевса

524

Страна на Кавказе

525

V. 41, II. Р. 44–45

526

V. 80, II. Р. 151–152

527

V. 25, II. Р. 25–26

Глава IV. Христос в изображении Цельса

Историческая личность Христа. Эллинские параллели. Теоретически-философское обсуждение вопроса о возможности снисхождения (Воплощения) Бога в мире и человеке. Ветхозаветные пророчества о Христе и критическая их оценка

Христос появился немного лет тому назад, возвестил Свое учение и был признан христианами за Сына Божия528. Составители родословной возводят Его происхождение к первому человеку и к иудейским царям, но это одно высокомерие, не оправдываемое фактами529. Своей родиной Он имел иудейскую деревню и родился не от девы, а от бедной женщины-поденщицы, которая была изгнана супругом530, и после того как нарушена была супружеская верность, начала порочно блудить и родила Иисуса от какого-то римского солдата Пантеры531. Иисус по причине бедности стал заниматься поденной работой в Египте, изучил некоторые волшебства, какими славились египтяне, и, возвратившись из Египта и сильно возгордившись своим искусством волхования, объявил Себя Сыном Божиим532. Не была ли мать Иисуса красива, и не за красоту ли ее соединился с ней Бог, не способный проникаться любовью к тленному телу? Да и не было ли непристойным для Бога избрать предметом своей любви ту, которая не обладала даже достатком и не была царского рода, так как никто ее не знал, даже соседи? А когда она навлекла на себя гнев со стороны плотника и была изгнана им, ей нисколько не послужили к спасению ни божественная сила, ни слово убеждения; ясно, что в данном случае нет ничего, что имело бы отношение к царствию Божию533. По слову Иисуса, халдеи, побуждаемые Его рождеством, пришли поклониться к Нему как Богу, когда Он был еще младенцем, причем объявили об этом (событии) Ироду-четвертовластнику, который послал убить детей, рожденных в это время, думая таким образом уничтожить и этого (младенца Иисуса) из боязни, как бы Он, придя в зрелый возраст, не занял царства534. И зачем нужно было унести Его в Египет, когда Он был еще ребенком: чтобы не убили Его? Но Богу не свойственно бояться смерти. Ангел снизошел с неба и приказал Его домашним убежать, чтобы Его не захватили и не убили. Но разве великий Бог не мог сохранить собственного сына тут же на месте рождения, Бог, Который ради Него послал уже двоих ангелов?535 Допустим, что Иисус не мог воцариться вместо Ирода, пока Он не вырос, но почему Он не царствует после того, как достиг определенного возраста, и, будучи Сыном Божиим, так униженно выпрашивает милостыню, подавленный страхом и испытывая бедствия повсюду?536 Иисус говорил, что на Него во время купания в Иордане подле Иоанна спустилось из воздуха что-то, похожее на птицу, но кто же созерцал это видение и мог быть его достойным свидетелем? Кто слышал голос с неба, объявляющий Его Сыном Божиим? Никто, кроме Его самого и еще одного, выводимого Им незнакомца, который, как и Он, сделался жертвой карающей справедливости537. Только один пророк (?) сказал в Иерусалиме, что придет Сын Божий, Судья благочестивых и Каратель неправедных. Но почему же это пророчество приложимо более к Иисусу, чем к тысячам других людей, которые жили после этого пророчества; также фанатики и люди, дошедшие до умоисступления, нередко утверждают, что и они – Сыны Божии538. И если Иисус говорил, что всякий человек, рожденный по промышлению Божию, есть сын Божий, то чем Он отличался от других людей?539 Древние мифы приписывают божественное происхождение Персею540, Амфиону541, Эаку542, Миносу543; эллины не верят им, но все же эти мифы представляют деяния их великими, чудесными и даже сверхчеловеческими для того, чтобы они казались заслуживающими человеческого доверия. Что же Иисус совершил прекрасного или чудесного? Ничего такого Он не показал в Себе, хотя в Храме и вызвали Его на то, чтобы Он ясными и неопровержимыми знамениями подтвердил, что Он именно Сын Божий544. Можно признать за истину, что все чудеса, о которых говорится в Евангелиях и о каких рассказывают Его ученики – исцеления, небольшое количество хлебов, доставивших насыщение множеству людей, воскрешение мертвых, – все это совершено Иисусом. Но не те ли же самые действия производят и фокусники, получившие себе науку от египтян, и эту свою чудесную мудрость показывают среди форума за несколько оболов?545 Изгоняют из людей бесов, «выдувают» болезни, вызывают души героев, устанавливают столы с дорогими яствами и закусками, хотя последних на самом деле не бывает, приводят в движение вещи, как бы они были живыми существами; хотя на самом деле эти явления ничего не имеют общего с действительностью и только призрачно кажутся такими, то неужели мы должны считать их всех именно сынами Божиими? Не должны ли, скорее, говорить, что подобного рода занятия свойственны людям дурного поведения, имеющими общение с демонами?546 Иисус, конечно, хочет быть Сыном Божиим; но тело Божие едва ли может быть создано так, как создано тело Иисуса. Человеческие элементы Его тела более разрушимы, чем серебро и золото. И если Он в (Воскресении) отложил Свое тело, то что осталось от Него большего, чем от Эскулапа, Дионисия и Геракла (т. е. одного обожествленного духа)? Также тело Божие не может быть зачатым так, как тело Иисуса, и Его голос – не Божий голос547. Итак, и во внешних проявлениях Основателя христианства не наблюдалось ничего такого, что можно было бы признать истинно божественным.

Полемика иудея против Иисуса Христа получает более повышенный тон и становится всестороннее, когда он переходит к обличению своих современников – иудеев, последовавших за Христом. Они, прельщенные Иисусом и введенные Им в заблуждение, оставили отечественный закон, приняли другое имя (христиан) и начали жить иной жизнью. «Еще вчера или позавчера, как раз в тот момент, когда вы наказали обманувшего вас учителя, вы отпали от закона отцов548. Каким же образом вы, возвестившие людям, что придет от Бога Тот, Кто должен наказать нечестивых, могли подвергнуть Его бесчестию, когда Он явился? Почему именно вы нечестиво поступали с Тем, Которого провозвестили пророки: ужели для того, чтобы получить большее наказание, чем другие народы?549 И как вы могли считать Богом этого (Иисуса), Который, как известно, не исполнил ничего, что обещал показать, скрылся тайно и потом самым позорнейшим образом был схвачен, преданный теми, кого Он называл учениками? Если бы Он действительно был Бог, то тогда едва ли было пристойно Ему бежать; Он не был бы схвачен и связан, и во всяком случае не стали бы предавать Его те, которые постоянно обращались с Ним, от которых Он ничего не скрывал, для которых Он был Учителем, Спасителем, вестником великого Бога»550. Хороший предводитель, повелевающий многими тысячами, никогда еще не был предан, даже начальник разбойников, хотя бы он был совершенно негодным человеком и стоял во главе дурного общества, если его подчиненные видели от него пользу. Иисус же, напротив, был предан своими приближенными, Он не сумел внушить Своим обманутым ученикам даже такого благоволения к Себе, какое оказывают разбойники в отношении к своему начальнику551. Ученики Его для объяснения столь очевидно не соответствующих Божественному достоинству действий своего Учителя ничем не могли прикрыться и не имели никакого другого исхода, как придумать, что Он все это предвидел. Они записали все эти события затем, чтобы оправдать Иисуса в том, что говорится не в Его пользу. В этом случае они поступили подобно человеку, который считает праведным нечестивца по его собственному изображению, причисляет к святым того, кого он считает убийцей, именует бессмертным, которого уже изобразил мертвым, и не забывает добавить, что он же это предсказал552. И какой же может найтись бог или демон, или разумный человек, который, предвидя такие случайности, не стал бы по мере возможности отклонять их от себя, а напротив, пошел бы им навстречу, несмотря на то, что он наперед знал о них?553 Если Иисус предсказал предательство одного ученика и отречение другого, то почему боязнь перед Его Божественностью не могла предупредить предательство одного и отречение другого? Но они предали и отреклись от Него, не имея к Нему никакого уважения554. Когда даже человек замечает устроенные против него козни и объявляет о своем открытии задумавшим их, то последние или отступают от своих замыслов, или осторожнее приводят их в исполнение. Итак, вовсе не потому произошли все эти события, что они были заранее предсказаны, но так как они осуществились на деле, хотя (для Бога) и были невозможны, то ввиду этого оказывается ложным и утверждение, что эти события были предсказаны. Во всяком случае, совершенно невероятно, чтобы люди оказались склонными к предательству и отречению после того, как им пришлось услышать об этом ранее555. Иисус высказал это пророчество как Бог, и потому вполне подлежало исполниться Его предсказанию; следовательно, по Своему Божеству, Он привел Своих учеников и пророков, с которыми Он вместе ел и пил, в такое положение, что они сделались безбожниками и нечестивцами, между тем Ему подлежало быть раздаятелем блага всем людям вообще и близким к Нему в особенности. И если не было случая, что кто-нибудь строил козни человеку, с которым он был участником стола, то тем более не могли оказаться злокозненными в отношении к Богу те, кто разделял с Ним пиршество. И в особенности странно то, что Сам Бог злоумышляет против Своих соучастников в столе, делает их предателями и нечестивцами556. Если Иисусу все это было угодно и Он потерпел наказание из повиновения Отцу, тогда ясно, что и эти понесенные Им наказания не могли быть болезненными и мучительными, так как Он, как Бог, по собственной силе допустил их. Зачем Иисус взывает о помощи и рыдает; зачем Он молится о том, чтобы миновал страх погибельный? Зачем было говорить Ему следующие слова: «Отец! Если возможно это, да минует Меня чаша сия»?557 Очевидно, Отец не пожелал прийти к Нему на помощь во время этих страданий, и Сам Он не мог оказать Себе этой помощи558. И если Иисус есть Бог, то что совершил Он великого? Оказал Он презрение врагам своим? Осмеял ли их? Предпринял ли Он какую-либо защиту против тех бедствий, какие приключились с Ним?559 Даже тот, кто приговорил Иисуса к осуждению, не понес никакого наказания, тогда как оно коснулось, например, Пенфея, который впал в бешенство и был растерзан560. И когда воины надели на Него венок и издевались над Ним, то почему, по крайней мере, теперь Иисус не обнаружил Своего Божества, почему не карает Он эту оскорбительную дерзость, какая была проявлена здесь в отношении к Нему и в отношении Его Отца?561 Он за все время своей жизни ни в ком не возбудил веры, даже в Своих учениках (?)562 и в конце концов, подвергшись наказанию и перенеся все страдания, не явил Себя свободным от всякого зла и в нравственном отношении не был безупречен563. Коль скоро христиане думают, что для них составляют надлежащую защиту все эти нелепые доказательства (пророчества), которыми они так неразумно себя опутали, то тогда что же препятствует им считать более великими и божественными даже этих остальных осужденных (два разбойника при кресте Христа) и закончивших свою жизнь более печально (чем Иисус)? С подобной беззастенчивостью и о разбойнике и человекоубийце, подвергнутом наказанию, всякий может сказать, что он Бог, а не разбойник, – и это только на том основании, что он будто бы предсказал товарищам по разбою, что он пострадает и перенесет все, что он действительно перенес564. Даже те, которые были возле Него еще при жизни Его, которые внимали Его голосу, были Его учениками, которые, когда увидели Его страждущим и умирающим, не только не умерли вместе с Ним, не только не были огорчены Его страданиями и не научились презирать страдания, но и отказались быть Его учениками (в этом отношении)565. Если Иисус еще при Своей жизни никого не убедил – Он при Своей жизни приблизил к себе каких-то десять или одиннадцать мытарей и лодочников, людей очень дурной нравственности566, – то не будем мы слишком глупо после смерти Иисуса выставлять верующих, сколько кому угодно будет?567 Поэтому точно таких, как Иисус, могло оказаться и много других, особенно для тех, которые желают поддаться обману568.Что же собственно заставило иудеев, принявших христианство, признать этого Иисуса Сыном Божиим? Быть может, до такого признания они дошли после того, как узнали об Его осуждении, имевшем целью ниспровержение отца-пророка, и потому, что Он осужден, но ведь много других людей было осуждено, и их страдание было не менее позорно569. Иисуса они считают за Сына Божия за то, что Он исцелял слепых, хромых и воскрешал мертвых. О, свет и истина! Сам Иисус ясно возвещает, как об этом сообщают и христианские писания, что в последнее время явятся у них иные, которые будут совершать такие же чудеса (как и Иисус), и что придут дурные люди и чародеи570; говорит Он и о некоем Сатане, который превзойдет всех их чудесами и что все эти чудеса не служат доказательством божественного могущества. Но разве при этом не нарушается справедливость, когда на одном и том же основании одного признают Богом, а других обманщиками?571 О, высочайшее небо! Где это было видано, что Бог обитал среди людей и, живя среди них, не обрел Себе веры даже от людей, ожидавших Его пришествия? Да и почему люди столь долгое время должны были ожидать Его? Итак, Иисус был простой человек, как это обнаруживает истина и доказывает разум572. В этом пункте Цельс заканчивает свою центральную полемику против исторической личности Христа; дальнейшие его возражения, направленные к той же цели, касаются лишь частностей обсуждаемого им вопроса.

Если Сын, ниспосланный Богом в мир, родился в человеческом теле, то Сын Божий, рассматриваемый в Его целом существе, не бессмертен, так как только природа духа такова, что она вечно пребывает; поэтому Иисус, когда Он умер, необходимо должен был издохнуть из себя дух Божества, как недоступный смерти. Отсюда следует, что Он не мог восстать с телом, поскольку Бог не мог воспринять дарованный Ему дух, как запятнанный природой тела573. Желал Бог ниспослать Свой Дух? Почему Он должен был вдохнуть Его именно в утробу женщины? Он знал искусство создавать человека и, следовательно, мог приготовить тело, пригодное для Духа без того, чтобы вталкивать Его в чрево женщины. И если бы Дух сошел с неба, облеченный телом, то среди людей не оказалось бы ни одного неверующего574. Допустим, как верят христиане, что Иисус должен был воскреснуть и что Он действительно говорил об этом, но при таком условии главный вопрос будет заключаться в том, действительно ли кто-либо из умерших восставал когда-либо из мертвых со своим телом. Среди героев эллинизма можно указать несколько таких лиц575. Если христиане считают эти рассказы за выдумку и басню, которым никто не может верить, то не играют ли они сами комедию, когда рассказывают о многих криках, испущенных Распятым на кресте, о землетрясении и тьме, о печати, приложенной к гробу? И каким образом Тот, Кто во всю Свою жизнь никому не мог помочь, Сам восстал из мертвых и показал признаки наказания, каким Он был подвергнут, и раны гвоздей на руках Своих? И кто все это видел? Одна сумасбродная женщина, да еще кто-то другой из христианского общества фантазеров, которому снилось во сне то, что ему желательно было видеть576 и что представляется более вероятным, и другие люди от этих выдуманных чудес пришли в изумление и свою ложь и обман распространили по всему миру. Если Иисус воскрес, то Он должен был проявить Свою Божественную силу не только Своим последователям, но и перед судьями, приговорившими Его к смерти, и вообще всем людям без различия, и лучшим доказательством Его Божественности было то, если бы Он тотчас исчез с креста577.

Когда Иисус пребывал еще во плоти, Ему никто не верил, хотя Он ко всем обращался с проповедью; после же Своего воскресения из мертвых, когда Он мог бы снискать у всех твердую веру, Он явился одной жене и еще своим ближним почитателям, да и то тайком578. – Представляет ли (Сын Божий) первого и единственного ангела, который снизошел к людям или уже ранее Его другие являлись в мир? Если христиане скажут, что Он был первым, явившимся в мир, то они впадут в противоречие и наследуют обвинение в обмане, так как они сами признают, что многие ангелы сходили на землю даже до 60–70 раз, чтобы согрешивших людей заключить под землей, где они много претерпевали мучений от огня, возникающего из горячих источников и ключей. Они рассказывают также, что при гробе Иисуса стоял один, а некоторые – два ангела, и уверяют, что они дали им возможность видеть их, пришедших, и в то же время извещали их, что Он воскрес из мертвых579. По всей видимости, сам Сын Божий открыть гроба не мог и должен был ждать другого, кто мог бы это исполнить. Было бы излишним перечислять всех ангелов, являвшихся Моисею и его последователям. Если кроме Иисуса являлось много других ангелов, то нет оснований думать, что Ему даны были какие-либо высшие поручения580. Так как Бог обитал в теле Иисуса, то по крайней мере среди других людей Он должен был отличаться силой, крепостью, мужеством, особенным голосом и красноречием. Напротив, Он не имел никаких преимуществ по сравнению с прочими. Он был, как говорят, малый ростом, имел неприятный вид и самую отталкивающую наружность – человек, полный скорби и болезней581.

Эллинские параллели. Христиане утверждают божественное происхождение Иисуса Христа, не о том же ли говорят эллинские мифы о Данаиде, Меланиппе, Авге и Антиопе582? Все эти женщины тоже родили детей от богов. Акрисий, царь Аргоса, заключил свою дочь Данаю в подземную темницу, так как один бог предсказал ему, что он будет умерщвлен от сына, которого она родит. Бог Юпитер, любивший ее, обратился в золотой дождь, в этом виде проник в темницу и породил вместе с ней Персея. – Меланипита или Меланиппа, дочь Фола или Десмона, сочеталась браком с Нептуном и подарила ему двух дочерей583. – Авга, дочь царя Элея Тегейского, выбросила ребенка, Телефа, сына Геракла, а сама бежала в Мизию к царю Тевфре. Телеф был накормлен ланью и во время кормления найден был пастухами царя Коринфа, который и воспитал его584. – Антиопа, дочь речного бога Асопа, в Беотии, была через Зевса матерью двух близнецов – Амфиона и Зета585.

И учение христиан о воскресении Иисуса Христа отнюдь не может служить доказательством Его божественности. И эллины веруют, что Диоскуры, Геркулес, Эскулап и Дионисий (Вакх) из людей сделались богами; христиане, конечно, не хотят считать их богами, хотя они заявили о себе многими великими делами в пользу людей, об умершем же Иисусе они говорят, что только некоторые современники созерцали Его после смерти, да и то как тень586. Великое множество как эллинов, так и варваров единогласно свидетельствуют об Эскулапе, что они часто видели его и теперь видят, не в качестве какого-либо призрака, а как исцелителя и благодетеля, возвещающего будущее в храмах, какие посвящены его служению в Трикке, Эпидавре, Косе и Пергаме587. А Аристий Проконнесский? Не исчезал ли он богоподобно из взора людей, и опять ясно являлся и многие времена часто посещал и возвещал чудесное, и никто не считает его за бога, хотя Аполлон Метапонтский и повелел причислить его к богам588. Никто не применяет имени бога и к Абарису Гиперборейскому, хотя он имел такую силу, что летал по воздуху на одной стреле589. И о Гермотиме Клазоменском590 не говорится ли, что его душа нередко покидала части тела и блуждала бестелесной? И все-таки люди не называют его богом. Клеомед из Астипалы скрылся внутри ящика и, по действию какой-то демонической судьбы, исчез оттуда, и когда некоторые, желая схватить его, раскрыли ящик, никого там не нашли591.

О замечательной личности Аристия Проконнесского 592 интересную историю передает Геродот: «Я хочу вам рассказать то, что я слышал об Аристии в Проконнесе и Кизике; происходя из выдающегося рода философов, он, войдя в ваятельное заведение, внезапно там умер. Ваяльщик запер двери дома и пошел к его родственникам для того, чтобы сообщить им об этом исключительном случае. Между тем слух о смерти Аристия распространился сразу в его городе и вызвал различные суждения; неожиданно явился человек из Кизика, пришедший из Артаки593 и уверявший, что Аристий встретился с ним на пути из Кизика и разговаривал с ним. И в то время как он подтверждал свое известие, родственники Аристия пришли к ваялыцику, чтобы приготовить все необходимое для его трупа, но не нашли Аристия ни живым, ни мертвым. Семь лет спустя он соизволил явиться своему городу, который греки до сих пор называют A=ριμάσπεα594, и исчез во второй раз. Я должен присоединить еще то, что жители Метапонта говорили мне, что спустя 34 года после отхода Аристий снова явился в Метапонт и приказал построить алтарь Аполлону, а рядом с ним поместить колонну Аристия, присоединив еще к этому то, что он, Аристий, сделается вороном и в этом виде будет сопровождать бога в город. Граждане Метапонта595, как они сами рассказывают, послали в Дельфы спросить Аполлона, что может значить это событие. Пифия дала ответ, что им должно следовать совету призрака в убеждении, что это поведет к лучшему. И еще теперь на общественной площади Метапонта находится колонна, носящая имя Аристия и стоящая рядом с храмом Аполлона»596.

Абарис – чудодейственный жрец Аполлона из Скифии (или Гипербореянин), живший около 470–550 г. до P. X.; жизнь его на разные лады разукрашена сказаниями. Он получил от Аполлона золотую стрелу, на которой летал по воздуху, прошел с предсказаниями всю Грецию, излечивал болезни одним только словом, составил много всякого рода посвятительных и очистительных изречений и жил без употребления пищи597.

Гермотим Клазоменский (город в Ионии к западу от Смирны) иногда долгое время лежал бездыханным и мертвым: душа его исходила вон и, когда возвращалась в свое тело, рассказывала многие вещи, виденные ею в то время, как она оставляла свое тело. Когда она несколько дольше пробыла вне тела, чем это было обычно, некоторые, не увлеченные им, взяли его труп и сожгли тело. Блуждание души прекратилось598.

Клеомед из Астипалы (мыс на нижней оконечности Аттики) – гладиатор, умертвил на Олимпийских играх своего противника Икка, раскрыв ему бок и вырвав печень. Судьи борьбы не только не признали его достойным награды, обычно присуждаемой победителям, но и присудили его к штрафу в 10 талантов. Клеомед так горячо принял эту неудачу к сердцу, что взбесился. С бешеным гневом он возвратился в свое отечество, Астипалу, разрушил колонны, на которых поддерживалось здание, и убил 60 мальчиков. Граждане преследовали его камнями, но он убежал в храм богини Минервы и скрылся в ящик, какой он там нашел. Граждане долгое время старались открыть этот ящик, разломали его и, не найдя там Клеомеда, обратились за разъяснением недоумения к оракулу Аполлона. Боги ответили, что Клеомед принят в число богов; граждане стали теперь почитать его как полубога599.

Можно еще указать и другие примеры подобного рода. Когда христиане поклоняются заключенному и умершему, не повторяют ли они того, что делают геты в отношении к Замолксису, киликийцы – Мопсу, акарняне – Амфилохию, фиванцы – Амфиараю и левадийцы – Трофонию? То же нужно сказать и в отношении Антиноя, любимца императора Адриана. Можно сказать, что поклонение христиан Иисусу ничем не отличается от той чести, какую воздают Антиною его почитатели600.

Замолксис, родом из гетов (или готов, еще во время Филиппа Второго перешедших на север Дуная), служил рабом у Пифагора на Самосе и затем, сделавшись вольноотпущенным, нажил денег в Элладе и, собравшись на родину, стал здесь распространять религиозно-нравственное учение, в особенности учение о бессмертии и свои политические идеалы. Чтобы исполнить эту свою задачу по возможности удачно, он скрылся на некоторые годы под землей, по временам появляясь оттуда, и представлял себя живущим в аду. По смерти он почитался как демон601.

Мопс (Mopsus), сын Манто и критянина Ракия или Аполлона; имел в Колофоне (важный город в Ионии) и Малле в Киликии культ полубога602. Амфилохий, с именем которого связывается ряд легендарных рассказов, после смерти был удостоен божественных почестей603. Трофоний: как хтоническое божество, Зевс носил название Τρωφόνιος; храм и оракул его находился близ Лебадеи604. Антиной – прекрасный юноша из Клавдиополя, любимец императора Адриана и спутник в его путешествиях, утонул в Ниле в 130 г. по P. X. Император включил его в число героев, назвал по его имени город в Среднем Египте Антинополем, приказал построить ему храм в Мантинее в Аркадии и установил в честь его божественные почести и торжественные игры605.

Допустим, что Иисус предсказал о Своем воскресении, но не разыгрывал ли Он при этом странную роль, подобную многим другим, чтобы ввести в заблуждение Своих слушателей и обогатить Себя через легковерие других людей606? Не то же ли делали Замолксис607, слуга Пифагора из скифов, Рампсинитус в Египте, Пифагор в Италии, Орфей в Одриссах (сильное фракийское племя в окрестности Абдер), Протесилай в Фессалии, Геркулес в Тенарах (мыс на южной оконечности Пелопоннеса, называемый Матапаном) и Тесей?

Рампсинитус – мифический царь Египта. Геродот рассказывает о нем, что он живым перешел в преисподнюю, играл там в кости с богиней Деметрой, то выигрывая, то проигрывая, пока, наконец, богиня не подарила ему золотой платок и он возвратился на землю608. Пифагор устроил небольшую хижину под землей и своей матери поручил наблюдать все, что случалось в его отсутствие; через некоторое время он возвратился на землю бледным и истощенным и рассказывал простым людям, что он пришел из подземного мира, и ему верили, потому что он обнаружил знание всего совершившегося в его отсутствие609. Орфей, певец и герой мифических фракийцев, обитавших на южном берегу Фракии. Сила его пения была так велика, что он приводил в движение деревья и скалы и укрощал диких зверей. Когда умерла его жена Эвридика, он спустился в ад, чтобы возвратить свою возлюбленную, и своим пением так растрогал царицу теней, что она позволила Эвридике идти на землю вслед за мужем под условием, чтобы он не оглядывался на нее, но Орфей поторопился оглянуться, и Эвридика должна была возвратиться в подземное царство610. Геракл должен был по приказанию Эврисфея, которому он был отдан в распоряжение, исполнить 12 работ, между прочим, предпринял следующую. Он спустился у Тенара внутрь земли (в ад) и получил соизволение у Гадеса (царя преисподней) вывести на землю собаку Цербера611, если он одолеет ее. Геракл словил ее, привел на землю, показал Эврисфею и снова отвел ее к Гадесу612. Протесилай, царь в Филаке в Фессалии. Он первый из всех пал под Троей, убитый Гектором, так как первый выскочил из корабля на сушу. Известна взаимная любовь его и его жены Лаодамии. Когда Лаодамия узнала о смерти своего мужа, боги вняли ее просьбам и вернули Протесилая на три часа из подземного царства, и когда Протесилай вторично умер, скончалась и жена с ним613. Тесей, сын Афинея, царя Эгея, или Посейдона. Из многочисленных подвигов его обращает на себя внимание следующий. Вместе со своим другом, царем лапифов Перифоем, он отправляется в подземное царство, чтобы похитить для себя жену Гадеса, но Гадес с помощью Эриний (богинь мщения) наказал их за смелость так, что они приросли к скале, на которую они присели в подземном царстве. Геракл освободил их обоих614. Христиане смеются над поклонниками Зевса, указывая гроб его на Крите, и тем не менее почитают Исшедшего из гроба, не зная, как и почему критяне сделали это (III. 42, I. P. 238)615.

Таким образом, все рассказы о Божественном происхождении Христа, о чудесном воскресении Его и явлении Его немногочисленным последователям не представляют собой ничего удивительного для эллинизма. В ряду отдельных событий и героев он обладает более значительной группой лиц, воспроизведших в своей жизни аналогичные чудесные явления и, несмотря на то, что они заявили о себе великими делами в пользу человечества, эллины не считают их за богов. На каком же основании христиане веруют во Христа как Бога, если Он в важнейших моментах Своей жизни проявил только то, что составляет собой общечеловеческое достояние? То же наблюдается и в отношении поклонения христиан Ему как Богу, и в учении о воскресении Его с телом. Эллины тоже поклоняются различным божествам, учат о нисхождении некоторых героев в ад и возвращении их на землю. Что же проявил Христос в замечательных и наиболее чудесных событиях Своей жизни? Ничего истинно-божественного, только общечеловеческое. Таков вывод, какой логически вытекает из параллелей между христианством и эллинизмом, предложенных Цельсом.

Христианство в своем учении о Сыне Божием не ограничивается признанием только Божественности, так сказать, за историческим Христом, как Он проявил Себя в земной жизни. Центральный догмат церковного воззрения на Него заключается в учении о воплощении Бога в человеке в лице Иисуса Христа и в дальнейших implicite связанных с ним мистических и религиозных чаяний. – Возможно ли вообще воплощение Бога? Допустимо ли оно с разумной и философской точки зрения? Вот ряд вопросов, которые обсуждает Цельс в своей дальнейшей полемике с христианством.

Иудеи и христиане одинаково утверждают, что Сын Божий (Мессия) снизошел в этот мир. Но в чем состоит цель, центральная идея такого снисхождения Бога в мир? В том ли, что Он пришел сюда для того, чтобы ознакомиться с человеческими делами? Разве Он не всеведущ? Он знает все, утверждают христиане. Какие же в таком случае мотивы побудили Бога к откровению в мире? Если Он хотел исправить недостатки и погрешности, то разве не довольно было для этой цели одной божественной силы, чтобы прекратить беспорядки среди рода человеческого616? Бог снизошел в мир, покинул Свое седалище... но если бы Он изменил малейшее в мире, то нарушилось бы все мироздание617. Он стал видимым для людей, стремился к тому, чтобы чрез уменьшение Своего величия стать доступным для познания людей и провести границу между верующими и неверующими; утверждать это – не значит ли обличать Бога в низком честолюбии и изображать Его подобным людям, которые нажили великое богатство и хвастаются им618? Христиане думают, что Бог явился на землю не для того, чтобы быть познанным, но с целью сообщить им познание спасения, так что принявшие Бога сделаются добродетельными людьми и наследуют спасение, а отвергнувшие порочные люди подвергнутся мучению. И вот после стольких веков Бог вспомнил о необходимости произвести суд над людьми; почему же Он ранее об этом не думал619? Бог благ, прекрасен и блажен, и Он содержит в Себе то, что может быть названо прекрасным и добрым. И если Бог сошел к людям, то это не могло произойти без изменения Его существа, без превращения из благого в злого, из прекрасного в безобразного, из блаженного в несовершенного и порочного; мог ли кто иметь желание потерпеть подобного рода изменение? Преходящее бытие так устроено, что оно может изменяться и приобретать разнообразные формы, неизменяемое же существо всегда пребывает так, как оно дано. Бог неизменяем и превратиться в смертное существо не может, и если Он действительно явился на земле в виде смертного человека, как учат христиане, то это могло совершиться не в качестве реального факта, а только в виде кажущегося фантома; в таком случае Бог должен подвергнуться обвинению во лжи и обмане. Допустим, что Бог снизошел на землю в качестве врача, как это бывает у людей, чтобы устранить опасность в отношении друзей или врагов. Но Бог не может быть ни другом больных, ни врагов620, ни Своих гневливых друзей621. Итак, воплощение Бога, рассматриваемое с философской точки зрения, противоречит самому понятию о высочайшем Боге, недоступном никакому изменению, и не отвечает тем целям, какими оно мотивируется у христиан.

Но ведь пришествие Бога в мир и воплощение Его в Сыне предсказано у пророков?

Что же такое представляет собой иудейское пророчество? Люди и народы, не признающие иудейского Бога, не имеют никакого отношения к иудейским предсказаниям. Христиане же, взывающие к тому же иудейскому Богу, поют их старую песню, но должно быть мудрым, чтобы пользоваться такими выражениями: «это именно так и произойдет...» Почему? «Так уже давно предсказано»622. Они не придают никакой ценности изречениям богов в Дельфах623 и Додоне624, всем ответам ясного Аполлона и Бранхидов625, и Юпитера в Аммоне626 и тысячам богоприличных мужей. Все же, прореченное и непрореченное в Иудее, в Финикии и Палестине, считают чудесным и неизменным. Итак, даны многие виды пророчества. Существуют пророки без призвания и истины, которые при всяком удобном случае и во всякое время, в храме и вне храма пророчествуют; другие же отправляются или в город, или в лагерь к войскам, собирают около себя толпу, бегая повсюду, как вдохновенные Богом. У каждого из этих пророков готовы слова на языке: «Я – Бог, я – Сын Божий; я потому и пришел, что скоро мир закончится, и вот вы, люди, уничтожитесь тогда вместе с грехами и пороками, только я могу спасти вас, и вы должны увидеть меня возвращающимся вновь к вам с большей Божественной силой. Блаженны поверившие и последовавшие мне, всех же остальных с их городами я свергну в вечный огонь, и в то же время как не помышляющие о наказании будут рыдать и тщетно искать покаяния, оставшиеся мне верными будут сохранены и поддержаны мною вечно». И за этими увещаниями и предостережениями следовали столь странно звучащие речи, что никто ни уразуметь, ни понять их не мог; зато каждый обманщик и фигляр мог применять и истолковывать их по-своему627.

И христиане, желающие оправдать Божественность Христа пророчествами, ничего не могут привести в защиту своего тезиса, кроме дурного, порочного и нечистого, приписываемого ими божественному началу. Бог никогда не творит и не страдает ничем, порочащим Его, и никогда не склоняется ко злу. Христиане рассказывают о Боге, что Он питался мясом овец, пил уксус и желчь: не значит ли это, что Он пользовался нечистыми и грубыми продуктами природы628? Пророки действительно предсказывали, что Бог сделается рабом, подвергнется болезням и даже умрет; разве в силу этих только предсказаний высочайший Бог необходимо должен был превратиться в раба, подвергнуться болезням и необходимо умереть, чтобы Своей смертью доказать Свое Божество? Применять все это к Богу значит впадать в зло и нечестие, хотя бы оно и было предсказано от пророков. Вопрос не в том, действительно ли все эти события были предсказаны или нет, это безразлично, нужно обращать внимание на то, достойны ли они и приличны для Бога. Постыдного же и дурного никогда не должно применять к Богу, хотя бы о Нем предсказывали все люди, движимые энтузиазмом629. Нужно еще доказать, действительно ли все эти события предвещены раньше, и если они появились прежде Мессии, то исполнились ли они на Иисусе630. И разумно ли думать, что если кто-нибудь от имени всеобщего Бога что-нибудь предсказал, то необходимо верить, что Бог обязан исполнить, что ранее провозвещено631, и не заключают ли они в себе внутреннее противоречие? Иудейские пророки предсказывали, что Мессия сделается Сыном Божиим и исполнит все то, что провозвещено Богом через них, а именно, что иудеи приобретут богатство и сокровища, воцарятся, наполнят всю землю и истребят все народы, что Он, по рассказу Моисея, действительно и сделал632, а когда же они оказались непослушными, им же угрожал Он судьбой их врагов633. Чем же заявил себя человек из Назарета634? Он дал совершенно новый и противоречивый иудейским пророчествам закон635. Все богатые, стремящиеся ко власти, чести, славе и мудрости, не могут приблизиться к Отцу636. Человек настолько ничтожен, что он, как ворон, не должен заботиться о пище, и так же мало нуждается в одежде, как полевая лилия637. Он обязывает получившего один удар охотно предложить себя дальнейшим ударам638. Кто здесь впадает в ошибочность, Моисей или Иисус? Или Отец, пославший Иисуса, забыл о том, что Он раньше узаконил чрез Моисея или, быть может, зная Свои прежние законы, изменил их и послал нового вестника, чтобы сообщить людям эти ранее неизвестные им заповеди?

Таково суждение Цельса о христианском пророчестве. Оно не представляет собой какого-либо исключительного достояния иудейского народа: оно есть общечеловеческое явление и здесь приносит свою пользу. Применяемое же иудеями и христианами, оно тотчас же принимает искаженную форму. Оно ничего не приписывает, кроме позорного, нечистого и недостойного самого понятия о Божестве; оно не только недостаточно для того, чтобы доказать Божественность Христа, но и само лишено богодухновенного значения.

* * *

528

I. 26, I. Р. 77

529

II. 32,1. Р. 159

530

I. 28, I. Р. 79

531

I. 32. Это гнусное сказание представляет собой плод иудейской фантазии и помещено в Талмуде (Gemalha-Sanchedrin, а7)

532

I. 15, I. Р. 89

533

I. 39, I. Р. 90

534

I. 58, I. Р. 109; ср.: Мф. 2:7–10

535

I. 66, I. Р. 119–121 . Имеются в виду события: Мф. 1:20; Лк. 1

536

I. 61, I. Р. 192

537

I .41, I. Р. 91–92. Ср.: Мф. 3:16; Мк. 1:10; Лк. 3:21–22

538

I. 49, I. Р. 100, 101– I .Р. 108. Ср.: Рим. 8:14–15

539

I. 67, I. Р. 121

540

Персей, сын Зевса и Данаи. Когда Акрисий посадил его в ящик вместе с матерью и бросил в море, то Диктис вытащил этот ящик на берег Серифа, одного из Кикладских островов, и Даная вместе с Персеем отведены были к царю островов Полидекту, брату Диктиса. Когда Персей вырос, Полидект, чтобы беспрепятственно обладать Данаей, поручил Персею достать голову Медузы. Персей при помощи Гермеса и Афины пришел к граям, имеющим втроем по одному общему зубу и глазу, отнял у них зуб и глаз, принудил их показать дорогу к нимфам, давшим ему крылатые сандалии, шлем-невидимку Гадеса, от Гермеса же он получил серп, а от Афины – зеркало. Вооружившись таким образом, он пришел к Горгонам, жившим у Тартеса на океане, и застал их спящими; так как их взгляд приводил в окаменение, то он срубил Медузе голову в то время, когда она смотрела на свое изображение в зеркале, и спрятал ее в сумку нимф. Из туловища Медузы явился конь Пегас и Хрисаор. Преследуемый Горгонами, он бежал, охраняемый шлемом Гадеса, на берега Эфиопии. С этой же головой он возвратился на остров Сериф и, показав голову Медузы, обратил в камень Полидекта, который хотел принудить его мать выйти за него замуж. Потом он сделался царем острова Диктиса и вместе с Данаей возвратился в г. Аргос. Подвиги Персея были очень многочисленны для того, чтобы их дальше описывать (см.: Любкер. Указ. соч. С. 768–770)

541

Амфион, сын Зевса и Антиопы, дочери Никтея, властителя Фив. Амфион вместе со своим братом Зетом родился в Элевферах, был брошен и воспитан пастухами; у обоих братьев выработался различный характер. Зет был грубый нравом, преследующий практические цели пастух и охотник, в то время как Амфион занимался высокими искусствами и музыкальной игрой. Лик, который по смерти брата своего Никтея достиг владычества в Фивах, и жена его Дирка держали их мать в заключении. Она успела убежать к своим сыновьям, и эти последние выступили теперь против Фив, разбили Лика, привязали Дирку к рогам быка и предали ее смерти, бросив в источник, получивший это имя от Дирки. Близнецы-братья овладели верховной властью в Фивах и окружили стенами нижний город. Камни складывались сами собой под звуки Амфионовой лиры (см.: Любкер. Указ. соч. С. 68–69)

542

Эак, сын Зевса и Эгины. Эгина была похищена Зевсом на остров Эопу, названный по ее имени Эгиной, и там родила Эака. Он сделался властителем острова и за свое благочестие и кротость стал любимцев богов. Остров по причине моровой язвы сделался пустынным и безлюдным, и тогда Эак обратился с молитвой к Зевсу, и тот превратил род муравьев в род людей. Посредством благоговейной молитвы он вызвал однажды желанный дождь, когда Эллада страдала от засухи, почему эгинаты построили ему святилище Эакей. После своей смерти он по причине своей правдивости сделался судьей в подземном царстве (см.: Любкер. Указ. соч. С. 18)

543

Минос, древний мифический царь Крита, к которому отнесли все, что знали из последних двух веков перед Троянской войной. Он считался основателем владычества критян до времен Трои и ему приписывали имя знаменитого древнекритского законодателя. В древних сказаниях он является как справедливый царь, герой многих чудесных событий, в позднейших известиях он живет в преисподнем царстве и здесь исполняет свои судейские обязанности (см.: Любкер. Указ. соч. С. 652–653)

544

I. 67, I. Р. 121. Ср.: Ин. 10:23–24

545

Монета около пяти копеек

546

I. 68, I. Р. 121–122

547

III. 42, I. Р. 237–238

548

I. 69–71, I. Р. 121–123

549

II. 8, I. Р. 134

550

II. 9, I. Р. 135

551

II. 12, I. Р. 140

552

II. 15–16, I. Р. 144–145

553

II. 17, I. Р. 146

554

II. 18, I. P. 147. Ср.: Мф. 26:75; Лк. 22

555

II. 20, I. Р. 148

556

II. 23, I. Р. 150

557

II. 24, I. P. 155. Ср.: Мф. 26:39; Лк. 22

558

I. 54, I. Р. 105

559

II. 33

560

Пенфей, сын Эхиона и Агавы, дочери Кадма, и наследник его во власти над Фивами. Так как он хотел воспрепятствовать женщинам поклоняться Дионису и отыскивал в горах вакханок, то убит был своей матерью Агавой, принявшей его в своем вакхическом исступлении за дикого зверя, и растерзан был ею вместе с другими вакханками (см.: Любкер. Указ. соч. С. 762)

561

II. 37, I. Р. 162

562

II. 39–41, I. Р. 163

563

II. 41–42, I. Р. 164–165

564

II. 44, I. Р. 166

565

II. 45, I. Р. 151

566

I. 62, I. Р. 113

567

II. 46, I. Р. 168

568

II. 8, I. Р. 133

569

II. 48, I. Р. 168–169

570

Ср.: Мф. 7:22; 24

571

II. 49, I. Р. 171

572

II. 79, I. Р. 201, т. е. Христос, как человек, обладал всеми общечеловеческими свойствами

573

VI. 72, II. P. 141–142

574

VI. 73, II. Р. 142

575

Об этом последует речь дальше

576

II. 55, I. Р. 178–179. Ср.: Мф. 28:1–8; Ин. 20:24–27; Лк. 24:3–12

577

II. 63, I. Р. 184–185

578

II. 70, I. Р. 142–143

579

Ср.: Мф. 28:2; Мк. 16:6; Лк. 24:4; Ин. 20

580

V. 52, II. Р. 56

581

Dike A. Das Anti-Evangelium d. Celsus. S. 23. Описание внешнего вида Христа нигде не дано в Евангелии. Но древнее христианское предание держалось того воззрения, что Иисус производил незначительное впечатление на своих слушателей и зрителей. Он был мал ростом и слабый здоровьем. Этот отталкивающий внешний вид Иисуса Христа представлял собой одно из существенных внутренних преданий христианства и являлся предметом религиозного назидания. Церковный историк Евсевий рассказывает, как ап. Фаддей, ученик Иисуса Христа, проповедовавший перед царем Авгарем, говорил о незначительности, безобразии и смиренном виде Того, Кто пришел свыше (H. E. 19). Климент Александрийский, Тертуллиан и Киприан, Августин, Кирилл Александрийский и все древние церковные писатели – все признавали этот безобразный образ своего учителя; некоторые говорят даже об уродливости. В последнее время Византийская церковь с особенной настойчивостью утверждала неприглядность наружного вида Христа; putavimus eum quasi leprosum... non est species, neque decus. К сожалению, автор не дает определенных цитат

582

I. 37, I. Р. 87

583

Mosheim. Op. cit. S. 87

584

Любкер. Указ. соч. С. 981

585

Там же. С. 85

586

III. 22 , I. Р. 218

587

Догадка Кейма (Op. cit. S. 37). Из перечисленных им городов только о двух городах можно сказать с определенностью, что здесь почитали Эскулапа: это Κώς – Кос, один из Спорадских островов в Икарийском море, напротив Карии в Малой Азии; он считался родиной Асклепидов, и Эпидавр: а) город на восточном берегу Арголиды с храмом Асклепия и б) на восточном берегу Лаконии, прямо называемый Эпидаврский

588

III. 37, I. Р. 228

589

III. 32–33, I. Р. 228–229. – К западу от Смирны

590

III. 34, I. P. 230. – Город в Дакии

591

III. 36, I. P. 232. – Астипала – мыс на южной оконечности Аттики

592

Проконнесос – остров на берегу Мраморного моря к северо-западу от Кизика

593

Город близ Кизика

594

От A=ρημάσπαι – мифические одноглазые люди, добывавшие себе золото в Скифии

595

Греческая колония в Южной Италии

596

Herodoti Halicarnassei Historiarum. Libri IX, ed. Gaisfort. Lipsiae, 1824. P. I, 14. Ср.: Orig. C. Cels. III. 26, I. P. 222–224

597

Любкер. Указ. соч. С. 1

598

Mosheim. Op. cit. S. 299

599

Ibid. S. 290

600

III. 35, I. P. 132

601

Herod. Op. cit. I, 4. P. 416–417

602

Любкер. Указ. соч. С. 659

603

Там же. С. 50

604

Там же. С. 1093

605

Там же. С. 82–83

606

II. 55, I. Р. 178

607

О Замолксисе уже сказано

608

Herod. Op. cit. I, 4. P. 416–417

609

Mosheim. Op. cit. S. 237

610

Любкер. Указ. соч. С. 726

611

Цербер – многоголовая собака, с тремя головами, змеиным хвостом и змеиными гребнями, стоящая при входе в ад. Приходящих он охотно впускал, но никого не выпускал назад (Любкер. Указ. соч. с. 1170)

612

Любкер. Указ. соч. С. 470

613

Там же. С. 841

614

Там же. С. 1008

615

Ср. выше

616

IV. 2–4, I. Р. 274–277

617

IV. 5, I. Р. 277–278

618

IV. 6, I. Р. 278

619

IV. 7, I. Р. 279

620

IV. 14, I. Р. 281

621

IV. 18, I. Р. 283

622

VII, II. Р. 154

623

Город с оракулом Аполлона у подошвы Парнаса

624

Додон с древнейшим оракулом Зевса в Эпире близ озера Янина. Волю божества здесь узнавали или по шелесту листьев священного дуба, или по полету священных голубей

625

Бранхиды – жреческий род, ведший свое происхождение от Бранха, любимца Аполлона; они заведовали храмом и оракулом Аполлона в Дидимах близ Милета; самое место называлось οί Βράνχιδαί

626

Αμμώνιον – город в Ливии. Аммоний – ливийское имя Юпитера

627

VII. 9, II. Р. 160–161. Цельс замечает: я сам слушал одного из таких пророков, столь возбужденного, что открылись все его недостатки, и я понял, что многосмысленные слова его были не чем иным, как обманом (VII. 11, II. Р. 163). По всей вероятности, здесь имеется в виду тот дар пророчества, которым в изобилии обладала первоначальная Церковь. Переходное состояние этого пророческого дарования от первых ко второму хорошо обрисовывает древний памятник, известный под названием «Учение 12-и апостолов». Здесь пророк отчасти стоит еще на высоте понятия апостольского века. «Всякого пророка, говорящего в духе (т. е. в экстазе), не испытывайте и не судите их, потому что всякий грех будет прощен, а этот грех никогда не простится» (XI, 7). Только пророку позволялось произносить евхаристическую молитву по своему желанию, т. е. сообразно с даром его собственного творчества (X, 7), но здесь в то же время наблюдаются и признаки, указывающие на начавшееся постепенное падение пророческого служения. Пророк должен иметь нравы Господни. Следовательно, от нравов познается, кто истинный и кто лживый пророк. Пророк начинает трапезу (τραπέσαν) (вероятно, имеются в виду агапы, так называемые вечери любви, предварявшиеся иногда очень приличным вкушением пищи – X: μετά τό έμπλησθήναι, буквально: когда наполнятся желудки), но не должен вкушать от нее (т. е. как бы назначает агапу для себя), иначе он лжепророк (IX). Если же он в экстазе скажет: дайте денег или чего-либо другое, то не нужно слушать его (IX). Крайнюю степень падения этого пророческого духа в Церкви и изображает здесь Цельс (экстаз, непонятные слова и истолкователь, ср.: 1 Кор. 14:2, 4; 13:2)

628

VII. 13, II. P. 160

629

VII. 14, II. Р. 165

630

Ibid.

631

VII. 15, II. Р. 166

632

Ср.: Втор. 7:2; 15:6; 28:11–12; Быт. 8, 17: 6–7; Втор. 1:26; 7:4; 9:14; 28

633

Втор. 1:26; 7:4; 9:14; 28

634

Ср.: Мф. 2:23, и пришел Иисус в город, называемый Назаретом, да сбудется реченное от пророков, что Он наречется Назореем (Суд. 13:5)

635

Мф. 5:20–41

636

Лк. 18

637

Лк. 12:24–28; Мф. 6:25–31

638

Лк. 6

Глава V. Эсхатология христиан

Учение христиан о познании Бога. Демонология христиан. Всеобщий суд и учение о воскресении мертвых. Рай и вопрос о бессмертии

Каким образом люди получают познание о Боге и может ли этот способ познания назваться чувственным восприятием? Ведь никакого другого средства для познания предметов, существующих вовне, человек не имеет в своем распоряжении, кроме чувственного восприятия, – так рассуждают христиане. Это голос не человека и души, а плоти; они учат, что они тотчас же будут видеть Бога, как только смягчат свою чувственность и духом своим поднимутся в высоту, закроют глаза плоти и откроют очи души – и так ощутят Бога. И если они ищут на этом пути руководителя, то нужно избегать им обманщиков и шарлатанов, увлекающих их пустыми мечтами и выдуманными образами. Они ставят себя в очень неловкое положение, когда они проклинают богов, которые обнаруживают себя открыто, и призывают не идола и его изображения, но мертвого, более несчастного, чем все идолы и их изображения, и ищут подобного Ему Отца639. Несчастные! Они тщательно изучают обманчивых и изумляющих советников, демонические заклинания, относящиеся ко льву, к зверю, живущему одновременно на воде и на земле, к духу, имеющему ослиную голову, и ко многим другим чудовищам подобного рода для того, чтобы когда они подпадут их власти, не подвергнуться распятию на кресте640. Даны различные предметы познания: одни – постигаемые разумом, другие – созерцаемые лишь глазами; первые содержат в себе истину, ко вторым примешивается заблуждение. Из истины возникает наука; из соединения истины с заблуждением возникает мнение. Что познает разум, то принадлежит к сфере разумного; что видимо, то стоит пред нашими очами. Итак, разум познает разумное, глаз – видимое. Как солнце среди видимых предметов не представляет ни глаза, ни зрения, но является (для людей) причиной зрения (т. е. возможности наблюдения видимых предметов), но само по себе не становится видимым предметом, так и в отношении к вещам мыслимым то, что само по себе не составляет ни ума, ни мышления, ни познания, но является причиной деятельности и возникающей от него (доступности) познания всего мыслимого в его истинном бытии и существе, будучи выше всего, делается доступным мысли только при помощи неизреченной силы (рационально мыслимое высшее божество).

Речь эта обращена к людям, обладающим разумом и способностью мысли. Если христиане могут понять кое-что из всего сказанного, то такое познание было бы для них полезно. Они веруют, что Дух Божий снизошел на землю и, нужно полагать, без сомнения, чтобы возвестить истину. Этим же духом было исполнено и немалое число древних мужей, возвестивших многие блага. Если же христиане неспособны понять ничего из сказанного, то пусть зажмут свой рот и прикроют свое невежество, и не говорят больше: «Мы слепы, но все же видим, мы хромы, но все же можем двигаться», но если что-либо хромает в их душах, то они хромают во всех частях своего существа и, хотя кажутся живыми, но на самом деле (нравственно) мертвы641. Несравненно лучше было бы для христиан, поскольку они не могут обуздать свою страсть к всевозможным заимствованиям, обратиться за поучением к какому-либо из эллинских мужей, высокомужественно претерпевших смерть, а через это басне, которой утешают себя христиане, что они достигнут обожествления, дать хоть кажущийся вид истины. Вот достойные подражания примеры, какие эллинизм предлагает христианам: Геркулес642, Эскулап643 и многие другие герои древности. Вот Орфей644, всеми почитаемый и влекомый божественным духом, и он тоже умер насильственной смертью. Можно было бы опустить другие примеры, но невозможно не упомянуть о некоторых выдающихся случаях. Вот Анаксарх – он, по меньшей мере, бросился было в мраморную ступу и самым ужаснейшим образом размалывал себя, предоставляя себя всем мучениям, говоря: дроби, дроби мешок Анаксарха, душой же не принимая участия в толчении, – это есть действительный голос божественного духа645. Можно еще указать ряд примеров, данных последователями естественной философии; так, во всяком случае, должно упомянуть об Эпиктете646, который, когда господин его сломал ему ногу, с великим хладнокровием сказал: «Разве я не говорил, что ты можешь ее сломать?» Можно ли сравнить со всем этим то, что сказал христианский Бог при страданиях, и если многие христиане в доказательство этого упорно ссылаются на пророчество Сивиллы, делая ее дочерью Бога, то это доказательство имеет мало вероятности. Христиане ни к чему так не стремятся, как отовсюду собирать недобросовестные сведения, искажать ими свои писания и вменять их Богу, покончившему Свою жизнь бедственной смертью, и не более ли пригодными, аналогичными смерти Бога, могут служить для христиан Иона, поглощенный в чрево китово, и Даниил, спасшийся от зубов львов, чем те, жизнь которых наполнена была более чудесными и редкими событиями647?

Лучше и прекраснее все эти и подобного рода вопросы изложены у эллинов648. Платон учит: «Высшее благо не может быть определено никакими качествами; оно неизреченно: рождаясь из многого сосуществования в людях, оно открывается душе как свет, исходящий из огня»649. Если я думаю, пишет Платон, что все подобного рода предметы должно объяснить письменно или устно так, чтобы и простой человек должен понять их, то что более превосходного мог бы я сделать для человечества в своей жизни, как не принести им великую пользу, описав природу, всем приносящую свет650; и он много раз утверждал, что лучшим методом для познания философии, просвещающим мысль желающего философствовать, являются вопросы и ответы651. Познание Бога доступно немногим, так как большинство, наполненное несправедливого презрения с высокими и пустыми надеждами, научившись кое-чему возвышенному, возвещают это как истину, и хотя Платон нечто подобное и утверждал, но не для того чтобы высказать какие-то небылицы и заградить уста желающим исследовать, что он такими словами хотел возвестить, и не повелевал спешить верить, что Бог создан именно таким образом, имеет Сына, который был послан и говорил со мной652. Далее Платон рассуждает: «Я намерен сказать нечто более подробное о том, о чем уже говорил, чтобы яснее раскрыть уже сказанное: дана истинная причина, стоящая на пути отваживающихся писать о таких предметах, о каких я часто рассуждал и еще раз должен повторить сказанное. Существуют три средства, при помощи которых можно прийти к познанию истины; четвертое – тоже познание истины, пятое должно быть положено там, где находится познаваемое и истинное: из них первое – имя, второе – речь, третье – образ, четвертое – знание»653. Платон, хотя он ранее учил, что высшее Благо не может быть описано человеческими словами, но чтобы оно не оказалось недоступным для всякого изречения человеческой речи, он указывает причины этого недоумения: высшее Благо или должно определяться какими-либо качествами, или обратиться в чистое ничто654. Платон не такой человек, чтобы сам себя расхваливать; он не лжет, говоря, что он сам открыл что-нибудь новое и пришел с неба, чтобы возвестить эту новость; он хорошо сознавал, откуда он пришел655. Но ведь христиане учат, что мудрость мира сего – безумие у Бога656, но даже такое отрицательное их свойство не представляет собой новости для эллинизма. Гераклит уже говорил: «Люди судят дела не по правилам разума; только Бог поступает так. Испытуемый человек стоит в таком же отношении к демону (т. е. проявлению божественного начала в мире), как дитя (в отношении) к зрелому»657. Также приблизительно выражается и Платон в своей «Апологии Сократа»: «Граждане, я получил это имя (софиста?) ни чрез что иное, как посредством мудрости. И какой мудрости? Чисто человеческой, и ради этой мудрости я подвергаюсь опасности»658. И в письме к Гермию, Эрасту и Корсику значится: «Сколько я ни был стар, я говорил Эрасту и Корсику, что их наука об образах и понятиях вещей, хотя сама по себе очень прекрасна, но еще не обнимает всего и нуждается в другой науке, которая показала бы, как нужно относиться к несправедливым и безбожным и дала им средства в достижении этой цели. Они еще неопытны, хотя добрую часть жизни провели при нас и были свободны от всякого зла. Поэтому я говорю, что им недостает другой науки, чтобы они не были вынуждены пренебрегать истинной наукой и прилагаться к человеческой мудрости сильнее, чем это требуется необходимостью»659. Уже отсюда видно, что христиане похищают из язычества все лучшее. Они учат о смирении пред Богом как добродетели; не то же ли говорит Платон? Бог, утверждает он, как свидетельствуют древние, обнимает собой начало, середину и конец всех вещей; справедливость постоянно следует за Ним, карающая и наказывающая уклоняющихся от божественных законов. Те же, которые желают быть счастливыми, должны быть смиренными и украшенными660. Иисус говорил: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царство Небесное» (Мф. 19:24). Платон утверждает: «Невозможно (одновременно) быть богатым и добрым»661.

Христос учил, что не должно отмщать обидевшим, и «если кто ударил тебя по ланите, то ты подставь ему другую» (Лк. 6:29, ср.: Мф. 5:39). У Платона Сократ беседует с Критоном следующим образом: «Должно ли обижать и оскорблять? – Нет, никогда. – Должно никого ни одного раза не оскорблять или обижать, или, если кто-нибудь обидит, то не должно воздавать за полученную неправду; допустимо ли это во многих случаях? – Нет – и это недопустимо. – Справедливо ли также, как думают многие, что тому, кто причинил вред, отмстить ему таким же вредом? Справедливо это или нет? – Это несправедливо, потому что наносить кому-либо вред можно только однажды. – Ты говоришь истину; если никто не может воздавать неправду за неправду, то он может быть обиженным со стороны другого». Так говорил Платон. К этому он присоединил еще следующее: «Обсуди правильно, во всех ли отношениях ты согласен со мной и, быть может, мы не в состоянии создать что-либо твердого на этом основании: никогда никого не дозволено обижать и навсегда воспрещено воздавать злом за зло? Или ты иное думаешь и не принимаешь этого основания? – Я всегда этому верил и об этом говорил»662. Так учил Платон и так же учили божественные люди, жившие перед ним. Таким образом, важнейшие пункты нравственного учения христианства не только заимствованы христианами из эллинизма, но не поняты ими во всей полноте и искажены663. И учение о Царствии Божием, предлагаемое эллинизмом, прекраснее и божественнее по сравнению с тем, что изложено в христианских сочинениях: «Все окружает Царя мира, все существует ради него, и он представляет собой причину всякого блага. Второе относится ко второму, третье к третьему. Человеческая душа стремится познать, какого рода все эти вещи, и созерцает в них сродное себе, из области которого она не имеет ничего достаточного в себе; в отношении же Царя и того, о чем было сказано, она стоит в ином отношении»664. То, что находится выше небесного места, никто из эллинских поэтов не воспевал и не воспел по достоинству. Дело обстоит следующим образом. Дана сущность без цвета, без формы, неосязаемая и доступная созерцанию одному управителю души, уму, а потому и происхождение истинного познания имеет такое место: подобно тому, как мысль Бога питается умом и несмешанной истиной, так и мысль души, находящейся в междумировом пространстве, стремится всегда принять сродное с ней, любить сущее и, созерцая его, она питается истиной и благодушествует, пока круговое движение не совпадет в том же пункте. Захваченная же круговым движением, она созерцает самую справедливость, благоразумие и истину и, после того как она удостоится созерцания и всего остального сущего (и вместе с Зевсом, Царем мира, с войском богов и демонов), совершит пиршество, она падает с высоты облачного неба во внутреннюю часть его и возвратится домой. Когда она достигнет прежнего местопребывания, то возничий коляски ставит лошадей в ясли и бросает им амброзию и после нее нектар. Такова жизнь богов665.

Христианская эсхатология по суждению Церкви. Христиане наряду с другими не имеющими разумных основ заблуждениями обременены еще одним, в котором они с невероятным невежеством решают древние загадки о божественных предметах. Они выдумывают противника Богу, которого они называют диаволом, а по-еврейски Сатаной, нанося этим великое бесчестие всевышнему Богу, как будто Он, желавший столь много добра людям, воспрепятствовал им достигнуть этой цели, создав им противника. Сам Сын Божий, утверждают христиане, побежден был диаволом, потерпел от него наказание и научил их быть твердыми в перенесении бедствий, получаемых от него. Христиане признают, что Сатана еще раз явится в мир, сотворит многие чудесные дела, присвоит себе славу Бога, и не должно желающим заблуждения отвращаться от него, но ему одному следовать. Это решительный обманщик людей, всеми силами удерживающий и сторожащий всех иначе мыслящих и противостоящих ему людей.

Откуда возникло это недоумение относительно загадки о противнике Бога? Эллинистическая древность сохранила по этому вопросу ряд данных для разрешения его. Гераклит говорит: «Должно знать, что всеобщая война и постоянный раздор царствует в мире и все возникает и управляется спором»666. Ферекид667, живший много раньше Гераклита, в своей полной тайны поэзии изображает два вооруженных войска, выступающих одно против другого, причем одним предводительствует Сатурн, а другим Офионей (Бог-змея). Когда эти два войска приготовились вступить в борьбу, они заключили условие, что которая из частей первая падет в океан, та и будет признана побежденной; партия, победившая врагов, должна остаться на небе. История титанов668 и гигантов669, ведших борьбу с богами, египетские рассказы о Тифоне670 и Озирисе671, – все говорит о той же тайне.

Также и Гомер, подобно Гераклиту и Ферекиду, и мистериям титанов и гигантов, в словах Гефеста (Вулкана) к Юноне воспроизводит ту же тему: «Он (Зевс) уже прежде меня, побужденного сердцем на помощь, схватив за ноги, низверг с небесного порога (Iliad. I, 580–591). Или забыла ты, как с неба висела, как навязал я на ноги две наковальни и на руки веревку неразрывную? Ты среди эфира и облаков двигалась в золотых узах; скорбели все бессмертные боги на Олимпе, но никто не мог сделать тебя свободной. Я же, кого не постигал, с небесного порога махом свергал, и слетал он на землю» (Iliad. XV, 18–24). Истолковывая эти стихи Гомера, Цельс пишет: слова, с какими Юпитер обращается к Юноне, представляют собой воздействие Бога на материю и значат следующее: когда Бог материю, неупорядоченную и бесформенную, мудро и прочно вместе связал, злых духов, которые в ней волновались и производили беспорядок, он низверг для наказания в этот низший мир. Так понимает это место и Ферекид, как видно из его слов: под этой частью мира лежит земля Тартар, которая охраняется дочерьми Борея672, Гарпией673 и Феллой, и туда прогнал Юпитер богов, стремившихся произвести восстание и беспорядок. Это представлено также и в покрывале Минервы, которое при великом торжественном шествии публично предлагалось созерцанию всех. Это изображение надо понимать так, что божество без матери и супруга победило безрассудную смелость гигантов, возникших из земли674.

Рядом с этой странной и чудовищной идеей о Сатане и Антихристе у христиан наблюдается и другое столь же неразумное учение. Они веруют, что если Бог есть огонь и, как повар, приложит свое искусство к миру, то Он сожжет все, и только они (христиане) останутся незатронутыми; и не только те, которые находятся в живых, но и давно уже умершие и не имеющие возможности явиться на землю восстанут из земли с телами. Но какая человеческая душа поимеет охоту возвратиться в совсем изгнившее тело и в прежнее состояние, из которого она только что освободилась? Не имея на это оправдания, христиане убегают в бесстыдное отступление, утверждая, что для Бога все возможно. Но Бог не может делать ничего враждебного, несообразного природе, и если ты, христианин, таишь в своем сердце низкую мысль, что Бог всегда это может сделать и что это скоро совершится, то знай, что Бог есть верховная власть не фантастических стремлений и не заблуждающегося беспорядка, но чистой и справедливой природы и может даровать жизнь душе: «Мертвые, – говорит Гераклит675, – подобны навозу»; определить к вечному бытию плоть, полную свойств, о которых нельзя сказать ничего хорошего, Бог не желает и не может сделать. Он есть Логос (разум) всего сущего и потому ничего не может творить против разума и Самого Себя676.

Учение христиан о вечной жизни. На вопрос, куда христиане хотят удалиться в последнее время, они отвечают: в другую, лучшую землю. Древние, просвещенные от Бога люди рассказывают о блаженной жизни, какая предопределена душам благочестивых; и место, где люди должны пользоваться блаженством, одни называют Островом, другие – Елисейскими полями677, – каковое имя и обозначает освобождение их от всяких неприятностей, как говорит Гомер: «Нет, поведут тебя боги в концы земли, к Елисейским полям»678. Платон считает душу бессмертной и, указывая место, куда должна пойти душа по отделении от тела, называет ее землей. Земля, по его учению, обладает широко-пространственным размером; люди населяют только небольшую часть земли от берегов моря, от реки Фасиса до столпов Геркулеса и, как муравьи или лягушки, заботятся о своей морали. В других местах дано бесчисленное множество людей и населения; земля наполнена высотами и пропастями различной глубины, где действуют всегда воздух и буйные ветры; совершенно чистая земля находится только на небе679. Платона, конечно, не всякий может понять: должно учиться его пониманию и познать, что мы, вследствие своей слабости, не можем подняться до самой страны блаженства, однако наша природа не препятствует предпринимать столь высокое рассмотрение и мы можем узнать, что такое истинное небо и истинный свет680. Таково учение о «чистой земле» Платона; христиане признают переселение души из одного тела в другое (перевоплощение – намек на христианское учение о воскресении тел), извращая учение Платона, и когда оно со всех сторон опровергается, то в защиту своего тезиса (о воскресении) обращаются опять к вопросу: «Разве мы не можем видеть Бога? И как мы должны прийти к Нему?» Они хотят видеть Его глазами и слышать своими ушами, но тогда пусть идут они в местожительство Трофония, Амфиарая и Мопса, где можно видеть людей-богов, и притом не ложных, но обладающих телом681.

Вопросы о вечных мучениях. Характерно здесь уже обращение Цельса к христианину. «Мой добрый муж, как ты веришь вечным наказаниям, так верят им истолкователи эллинской религии, учат святые обычаи и предстоятели таинств. Ты угрожаешь им вечными мучениями, и они угрожают тебе. Надо исследовать, на чьей стороне больше истины и основательности. Но обращаясь к этому вопросу, мы находим, что наши пресвитеры богов предлагают далеко немалочисленные указания, покоящиеся на сильнейших основаниях, которые они заимствуют частью из чудесных действий некоторых богов, частью из опытов, какие они предлагали вопрошающим, частью из разнообразных видов предсказаний682. Но что, с другой стороны, в высшей степени нелепо, – это удовлетворение тела, так как тело будто воскреснет, как будто более ценного и благородного кроме тела ничего не имеется, и в то же время это тело, как недостойное и презрительное, подвергается всем родам мучений и наказаний. Но люди, держащиеся таких мнений и привязанные к своим телам, не заслуживают того, чтобы говорить с ними о таком предмете. Я хочу направить свою речь к тем людям, которые не сомневаются, что душа или дух или, можно сказать, духовное существо представляет собой разумный, святой и божественный дух, истечение из божественной природы, который не имеет в себе ничего телесного, но обладает, как выражаются христиане, вечной жизнью в Боге. Они (эллины) веруют, что живущие здесь (на земле) добродетельно, будут счастливы, безбожники же претерпят наказание. От этого тезиса ни христиане, ни кто другой не должен отвращаться683.

Таким образом, и при рассмотрении эсхатологии христиан Цельс приходит к отрицательному результату: она отличается материальным характером и выше плотских интересов подняться не может. Все духовное и высшее принадлежит эллинизму.

* * *

639

VII. 36. Orig.: είς περί άναστάσεος σάρκος. II. Р. 186

640

VII. 40

641

VII. 45, II. Р. 196–197

642

При приближении Геракла к Трахине (Трахин – город в Фессалии при горе Эте) Деянира, жившая в этом городе, чтобы привязать его к себе, посылает ему драгоценную одежду, пропитанную мнимым веществом любви, но как только одежда согрелась на его теле, считающийся за любовное вещество яд стал разъедать тело героя, и мучимый страшными болями, он предпринимает разные средства, чтобы утишить их, наконец идет на Эту, устраивает костер, восходит на него и велит зажечь идущему мимо него Пеанту или сыну его Филотекну, предложив ему за эту услугу свою стрелу. Когда пламя занялось, стали падать с неба молнии, и просветлевший герой при раскатах грома поднимается на облаке к отцу. Так его отец возвысил его до бессмертных (см.: Любкер. Указ. соч. С. 470)

643

Асклепий (Эскулап), греческий бог врачебной науки (по принятому сказанию Гесиода и Пиндара), был сын исцеляющего бога Аполлона и дочери властителя лапидов (воинственное племя, жившее в Фессалии), Флегии. Аполлон потом из ревности умертвил Корониду и передал мальчика на воспитание кентавру Хирону, который обучал его как вообще искусствам, так и особенно врачебной науке. Он спас своим искусством множество людей от смерти, даже возвратил многих умерших к жизни. Вследствие этого Зевс поразил его молнией с той целью, чтобы порядок мира не был нарушаем и чтобы люди от распространения врачебной науки совершенно не освободились от смерти и не презирали бы на будущее время помощь богов (см.: Любкер. Указ. соч. С. 135)

644

Орфей погиб от фракийских женщин, растерзавших его за то, что он воспротивился праздновать оргии, или за то, что, потеряв жену, возненавидел всех женщин. В позднейшее время он обратился в умилостивительного и искупительного жреца и считался главой и древнейшим учредителем возникшей около 600 г. до P. X. мистической секты орфиков, средоточием которой был мистический культ Диониса Загрея и которые выработали своеобразную спекулятивную теологию и жизнь, основанную на аскетических положениях (см.: Любкер. Указ. соч. С. 726)

645

Анаксарх из Абдеры, ученик Демокрита, сопровождал Александра Великого в походах и получил прозвание Εύδαιμονικός (счастливого, ведущего к счастью). Тиран Неокреон Кипрский, как говорят, истолок его в ступе, чтобы отомстить за нанесенное ему Анаксархом оскорбление (см.: Любкер. Указ. соч. С. 73)

646

Эпиктет – один из выдающихся писателей стоической школы, живший от времени Нерона до правления Адриана (54–117 гг. по P. X .). См.: Любкер. Указ. соч. С. 364

647

VII. 53, II. Р. 203; Иона. 4:6; Дан. 6:16–23

648

VI. 1, II. P. 70

649

VII. 3, II. P. 72; Platonis Opera, ex recensione Schneider. Vol. epist. VII. P. 540

650

VI. 6, II. P. 75–76; Plato. Ibid.

651

VI. 1, II. P. 77–78; Plato. Ер. VII, 543

652

VI. 8, II. Р. 77–78; ср.: Plato. Op. cit.

653

VI. 9, II. P. 79; ср.: Plato. Ер. VII. P. 540

654

VI. 10–11, II. P. 79; Plato. Op. cit.

655

VI. 9, II. P. 80

656

1 Кор. 3

657

Ср.: Heraclite Ephesii Reliquiae, rec. o. Bywater. Oxonii, 1877. № 96 (цитата издателя Оригена)

658

VI. 12, II. P. 82; Platonis Opera. Т. I. P. 526–527

659

Plato. Apolog. Socratis. 1, 5. P. 16; VI. 12, II. P. 82; Plato. Epist. T. 2. P. 526–527

660

VI. 15, II. P. 82; Plato. De leges. IV, 2. P. 326

661

VI. 16, II. P. 86; Plato. De leges. IV, 2. P. 314

662

VI. 15, II. Р. 82; Plato. De leges. IV, 2. P. 326

663

VII. 58, II. P. 207–208; Plato. Crito. Cap. 10/ / Plato. Opera. T. 1. P. 38–39

664

VI. 18, II. P. 88; Plato. Ibid. T. 2. P. 519

665

VI. 19, II. P. 90; Plato. Ibid. Phaedr. Cap. 27–28. Ср.: Keim. Op. cit. S. 83

666

Гераклит из Ефеса жил около 500 г. до P. X. Он удалился от общественных дел и всецело посвятил себя философии. Соответствующее место см.: Mullachius. Fragmenta philosoph. graecorum. Paris, 1875–1881. P. 319; Любкер. Указ. соч. С. 472

667

Ферекид с острова Силора и потому называется Сирийцем; он значится в числе греческих мудрецов и известен как учитель Пифагора; упоминается в числе первых греческих писателей и как первый из греков, составивший сочинения по естествознанию и теологии (Любкер. Указ. соч. С. 779). Соответствующее место см.: Müller. Fragm. hist, graec. III. Paris, 1848–1885. P. 572

668

Титаны, сыновья Урана и Геи. Когда Уран, первый повелитель мира, ввергнул своих детей, гекатонхейров и циклопов, из ненависти к ним в Тартар, то Гея, раздраженная поступком своего супруга, уговорила титанов лишить престола самого Урана. Крон, прижитый сын Урана, серпом отрезал детородные части отца и бросил их в море; титаны же освободили гекатонхейров и циклопов и водворили Крона властителем мира. Долго велась борьба между титанами и олимпийцами, пока Зевс не вызвал к себе на поле битвы гекатонхейров и циклопов и, поддерживаемый своими братьями и сестрами, не поразил титанов молнией и не заточил их в Тартар (Любкер. Указ. соч. С. 1024–1025)

669

Гиганты – исполинский народ, живший во Фракии, с чешуйчатыми драконовыми хвостами вместо ног, с длинными волосами на голове и с бородой, с ужасным выражением лица, вооруженные обломками скал и древесными стволами; они напали на Зевса на Флегрейских полях (на крайнем западе в Кампании, в Аркадии, Фессалии и других местах вулканического характера), но Зевс в союзе с Гераклом перебили их всех до одного (см.: Любкер. Указ. соч. С. 435)

670

Тифон, младший сын Геи и Тартара, чудовище со 100 головами, со сверкающими глазами и ужасным голосом, боролся с Зевсом за владычество на земле и после жестокой борьбы был связан молнией и брошен в Тартар. По позднейшему сказанию, бог не выдержал его нападения и бежал в Египет... Только Зевс отважился вступить с ним в борьбу, но был побежден. Тифон вырезал ему ноги и жилы и положил его в коринфскую пещеру в Киликии, но Гермес и Египан выкрали жилы и вставили опять их Зевсу, который снова возобновил борьбу и победил наконец противника (Любкер. Указ. соч. С. 1051)

671

Озирис, египетский бог, наряду с Изидой наиболее почитался во всей стране. Но его брат Тифон, отождествляемый в позднейших преданиях со злым духом, коварно засадил его в ящик, заколотил, залил свинцом и бросил в Нил. Изида отыскала гроб, выброшенный морем в Библос, но Тифон ночью открыл его, растерзал тело его на 14 частей и развеял их на все стороны. Изида же собрала их и погребла в Абидосе (преисподняя). Озирис явился тогда из подземного мира к Гору, тоже египетскому богу, и склонил его к борьбе с Тифоном. После долгой борьбы Тифон был окончательно побежден (Любкер. Указ. соч. С. 723)

672

Борей – одно из названий северного ветра. Праздник в Афинах, посвященный Борею, отчасти объяснялся из того, что афиняне считали его своим родственником, так как он похитил и сделал своей женой дочь Эрихтея (афинского героя, стоявшего в связи с культом Афины), или потому, что этот бог оказал им помощь против Ксеркса. На берегах Илиса находился храм бога, где и совершался этот праздник (Любкер. Указ. соч. С. 172)

673

Гарпия – богиня схватывающей бури – θυέλλαι. Гесиод называет их крылатыми, прекраснокудрыми богинями, дочерями Фавманта и Электры с именами Аэлло и Окипете (Любкер. Указ. соч. С. 458)

674

VI. 42, II. Р. 110–118

675

Mullachius. Loc. cit.

676

V. 14, I. P. 15

677

Elysium – остров блаженных, прекрасное поле на западном конце земли по эту сторону океана, где люди живут без труда в блаженстве; там нет ни снега, ни бури, ни дождя, только вечно веет тихий зефир, а океан предоставляет людям прохладу (Любкер. Указ. соч. С. 322)

678

Odyss. IV, 543–565

679

VII. 28, II. Р. 178–179; Plato. Op. cit. 1, 86

680

VII. 31, II. P. 181–182; Plato. Loc. cit.

681

VII. 25, II. P. 135. Трофонию был посвящен знаменитый храм, где боги всем спрашивающим сообщали ответы и известия. Амфиарай имел один знаменитый оракул в местечке Аттике, другой – в Оропе. Подземелье Трофония Геркулеса лежало в Беотии и пользовалось всеобщей славой. Мопс почитался в Киликии как бог предсказаний (Mosheim. Op. cit. S. 770)

682

VIII. 4, II. Р. 262–264

683

VIII. 49, II. Р. 263–264

Глава VI. Христианство в его историко-практическом выражении

Историческое происхождение христианства. Составные элементы христианского общества и их характеристика. Христианские учителя и проповедники. Христианство и национальный культ. Христианство и римская власть. Характеристика Цельса как полемиста

Изложенным в предшествовавшей статье разбором христианского учения о воскресении заканчивается центральный отдел полемики Цельса против христианства, направленный против основных догматов и религиозных его учений. В дальнейших своих возражениях он спускается из области принципов к обычным мелочам жизни, и его полемический тон теряет свой серьезный характер, становится даже мелочным, а местами и придирчивым.

1. Историческое происхождение христианства

Где лежит источник происхождения христианской религии, рассматриваемой с объективно-исторической точки зрения? После того как иудеи выделились в особый народ, они утвердились на своих местных законах и соблюдают их до сего дня вместе с преданиями, полученными ими от отцов. Но это обстоятельство не создает никакого отличия их от других народов. И все другие народы древности неохотно покидали избранные их волей законы, и этот порядок должен быть признан очень хорошим и полезным, потому что раз тот или другой народ избрал для себя известные законы, то он неуклонно должен сохранять то, что утверждено общим собранием. Весьма вероятно, что различные части земли с самого начала подчинены надзору духов (έπιπόπταις – демонам), которые управляют ими и теперь; действуя справедливо у каждого народа, они приводят в действительность все, что ему приятно. Поэтому, когда введенный и утвержденный в одной стране закон заменяется новым законом, то таковой поступок является крайне бесчестным и противозаконным684. Все это можно подтвердить свидетельством Геродота, сообщающего следующее: «Граждане обоих городов, Мерое685 и Аписа686, находящихся в географическом пункте, отделяющем Ливию от Египта, не хотели считать себя египтянами, так как религия их (египтян), не позволяющая употреблять в пищу мясо коров, казалась им отяготительной. Они послали уполномоченных к Юпитеру Аммону687 сказать ему, что они ничего общего с египтянами не имеют и что теперь живут вне так называемой Дельты688, и что их вера вполне различна от египетской, и испросить дозволение питаться тем, чем они желают, но бог отказал в просьбе; он ответил, что земля, какую наводняет Нил, когда он выступает из берегов, принадлежит египтянам, пьющим воду Нила по эту (северную) сторону Элефантиды»689. Так сообщает Геродот, и в этом рассказе роль, какую играет здесь Аммон в отношении к Богу, заслуживает не меньшей достоверности, чем ангелы Иудеи. Отсюда объясняется и то явление, что как бы ни различны были формы богослужения, но во всей вселенной нельзя найти народа, который бы не верил, что тот способ, каким он чтит Бога, есть самый лучший. Живущие в городе Мерое эфиопы не почитают никаких богов, кроме Зевса и Диониса690; арабы чтут только Бахуса и Урания691. Все египтяне служат Озирису и Изиде692, жители же Саиса693 кроме того поклоняются еще Минерве. Навкратиты694 лишь в недавнее время присоединились к почитанию Сераписа, и каждые отдельные египетские места имеют своих собственных богов; некоторые оказывают божественное почитание овцам и не употребляют их в пищу; другие воздерживаются от употребления в пищу коз, крокодилов, коров, и все имеют отвращение к мясу свиней695. Скифы пожирают людей и думают, что это хорошо и похвально696, и среди индийцев есть люди, думающие приносить жертву богу тем, что они поедают своих отцов697; это рассказывает эллинам тот же Геродот698. И должно отметить в особенности следующие его слова: «Если человеку придется избрать самый лучший из всех законов, то он должен всем им предпочитать законы своей страны»699. И эллины (греко-римляне) также признают, что их нравы и обычаи не хуже и не лучше тех, какие распространены среди остальных народов; итак, кто смеется и издевается над своими обрядами, тот проповедует бессмыслицу и невежество700. Теперь уместно спросить другую сторону (христиан): откуда пришли христиане? От кого они получили законы? Они не могут указать никакого учителя и основателя, так как все это заимствовали от иудеев; в этом случае они поступили как бунтовщики701 или революционеры. Как евреи, происходившие из Египта, путем революции положили основание к своему устройству, так позднее те же иудеи при помощи бунта против своих законов отпали от них и последовали Иисусу.

2. Составные элементы христианского общества и их характеристика

Когда число христиан было еще незначительно, они держались одного и того же умственного настроения, но после того как они повсюду умножились, они разделились между собой, создав из себя несколько отдельных групп, причем каждая из этих вновь возникавших групп стремилась образовать из себя отдельное самостоятельное общество – цель, достижение которой они поставили своей задачей с самых первых дней своего существования702. Возникнув из одного общества, они спорили и осуждали одна другую, и что у них оставалось еще общего, то это было одним только именем; отказаться от него они считали позорным, все же прочее – убеждения и нравы – каждая партия имела свои собственные703. Что наиболее удивляет при рассмотрении этих вновь появившихся христианских общин, так это их легкомысленное отношение к тому, чтобы все строить на разумных и основательных причинах. Страсть к беспорядкам и надежда приобрести через это что-нибудь важное и в то же время страх впасть в подчинение другим заняли у них место разумных и основательных доказательств. Вот опоры, на которых утверждается их вера.

Всяческими способами отовсюду они добывают и сами изобретают нечто чудовищное, наводящее страх, и увлекают людей учениями древнего слова, продувают им уши и завладевают людьми, подобно жрецам Кибелы704, оглушающим слушателей барабанами705. Правда, христиане осмеивают египетскую религию, хотя она полна и искусных загадок, и чувственных образов; людей, понимающих дело, она научает, как должно почитать вечные понятия божественного разума, скрытые под формой неразумных зверей и лишь зрению простого человека открывающиеся как неразумные животные. Христиане не способны ни к какому высшему уразумению, хотя то, что они рассказывают об Иисусе, не более благородно и превосходно, чем египетские собаки и быки. Отсюда понятно, почему все мудрые и разумные удалились от общения с христианами: остались у них только глупцы и люди с низшим уморазвитием706.

Мы не видим, чтобы выступающие на городских площадях фигляры, собирающие около себя толпы народа и обольщающие их фокусами, осмеливались являться в собрание мудрых и рассудительных людей, чтобы показывать им свои проделки, но когда христиане собирают в свою гавань толпу детей, рабов и глупцов, не повторяют ли они площадных фигляров лишь для того, чтобы вызвать удивление в слепом обществе707?

И кто наполняет собой христианские корпорации? Когда празднуются мистерии эллинских религий, жрецы громким голосом возглашают: «Кто имеет чистые руки и ясный голос, иди сюда! Приходите сюда и вы, не сознающие за собой никакого преступления, т. е. которых совесть не мучит и не беспокоит, – и все, обязывающие себя чистым и добродетельным поведением». Так взывают состоящие при эллинских богослужениях, когда они обещают прощение грехов. Кого же христиане приглашают к своим таинствам? «Кто греховоден, кто невежа, кто находится еще в детском возрасте, – одним словом, кто беден и несчастен, – иди к нам; Царствие Божие открыто тебе!» И что за люди, которых они именуют своими братчиками: разве это не воры, убийцы, ядосмешители, грабители храмов, мертвых и их гробов? Не так ли поступают и союзы убийц и разбойников, пополняющие свой состав из подобного рода людей708?

3. Христианские учителя и проповедники

Учителя христианства говорят: «Никто из ученых, никто из разумных, никто из мудрых да не приходит к нам, так как разумность, мудрость и ученость у нас называется злом709. Кто невежа, кто дитя, кто глуп, тот найдет у нас утешение!» Они думают, что такие люди угодны Богу, и этим самым доказывают, что они хотят и могут убедить только невежд, рабов, женщин и детей. В чем же тут зло, когда люди стремятся стать образованными, выражаться литературной речью, стать умными и в действительности проявлять себя в этих качествах; разве это препятствует познанию Бога? Очевидно, что приобретение таковых свойств – дело необходимое и полезное для всех стремящихся к истине710.

Будучи объяты самомнением и гордостью, христианские учителя возвещают: «Мудрецы эллинские не обращают никакого внимания на наши рассуждения, будучи ввержены своей мудростью в заблуждение и неясность мысли»711. Произнося вызывающие смех речи, они, естественно, не могут привлечь к своему слову ни одного разумного мужа, отталкивая от себя уже через множество введенных ими в заблуждение людей712. Они проповедуют бессмыслицу и подобны тому человеку, который, правда, обещает возвратить больному здоровье, и в то же время препятствует ему призвать на помощь другого опытного врача, который мог бы раскрыть его невежество713.

Когда учитель обращается к малоосмысленным и с ничтожным умом слушателям, он говорит: «Бегайте этих врачей! Берегитесь, чтобы никто из вас не мог воспользоваться их наукой, так как она зла! Слушайте меня: я один могу сделать вас блаженными; истинные врачи больных да погибнут»714. Они – эти христианские учителя – поступают подобно пьяным, которые в обществе пьяных обвиняют трезвого в том, что он сам пьян715. Они впадают в ошибку, нанося бесчестие Богу, когда они безбожников тем легче привлекают к себе, что льстят им тщетными надеждами и увещаниями покинуть все благое в уверенности, что они наследуют большие сокровища, чем оставленные ими716. Они говорят единодушно: «Верь, если хочешь сделаться святым; тогда хватай кости (игральную кость) или убирайся прочь. Да и что должны сделать вы, желающие спасения? Пусть они вынут кость и решат, какую партию им следует выбрать, смотря по тому, куда упадет кость».

Одним из своеобразных и вызывающих недоумение воззрений христианских учителей является их взгляд на отношение Бога к человеку. Они утверждают, что Бог пришел к грешникам; почему же не к тем, которые не сделали никакого греха? Грешник, исповедовавший свою неправду и смирившийся перед Богом, наделяется Им милостью, праведник же, который от начала своей жизни отличался добродетелью и возвышал свободно очи к небу, отвергается Им. Судья, желающий произвести праведный суд, не обращает внимания на то, что преступник плачет и рыдает перед ним, побуждаемый той целью, что при постановлении суда не отдашь предпочтения более милосердию, чем справедливости. Следовательно, христианский Бог судит не по мотивам истины, а по лести. Ободряя грешников, они со своей стороны не могут указать никаких добродетельных и справедливых людей и широко открывают двери для лиц порочных и развратных717. И действительно, каждый знает, что природная наклонность ко греху, укрепленная временем и обычаем, не уничтожается страхом перед наказанием, и ничто не может быть так трудно, как изменение природы, и все же будущей жизни могут быть причастны лишь те, кто без греха718. Христиане говорят, что Бог все может, но разве для Бога возможно желание несправедливого719? По христианскому учению, Бог, подобно людям, сострадательным по природе, по милосердию дарует милость безбожным, которые могут тронуть и смягчить Его сердце, и отвергает праведных, не знающих так хорошо это искусство (лести), но это в высшей степени недозволительно и несправедливо720.

Таковы христианские учителя; какими же качествами обладают их проповедники?

Встречаются в некоторых знатных домах чесальщики шерсти, сапожники и башмачники, грубого и самого низшего разряда люди, которые едва смеют произнести звук в присутствии старейших и благоразумнейших господ (дома). Но как только они примутся за детей и женщин, не более разумных, чем дети, они изливаются чудными дружескими речами: «Вы должны более верить нам, чем отцам и родителям; они слабые и глупые люди, неспособные мыслить ничего разумного и добродетельного, так как их ум извращен ложными мнениями и выдумками. Мы знаем все, как должно жить и вести себя, и если вы пожелаете последовать за нами, то получите счастье со всем своим домом». И если в то время, когда они говорят подобного рода речи, присутствует (дома) отец их или учитель, они впадают в страх, робеют и совсем умолкают, но имеющие более мужества настойчиво возбуждают детей сбросить с себя узду, нашептывая, чтобы они в присутствии отца или учителя не обнаруживали никаких попыток поднимать какие-либо вопросы, касающиеся блага пользы в тех целях, чтобы эти извращенные и погруженные в грех люди не применили бы к ним грубость и жестокость и не подвергли их наказанию. Если они хотят избрать правильный путь, то им, привлекаемым в христианскую Церковь, должно оставить своих родителей и учителей и удалиться на женскую половину дома (γυναικωνίτιν)721 или вновь обратиться в чесальщиков и валяльщиков. Такими убеждениями они привлекают к себе юных людей722.

Что же такое представляет собой христианство в его историческом проявлении по суждению Цельса? Это союз невежд, глупцов, малолетних и ничего не понимающих людей, отрицающий науку и вместе с тем всю эллинскую культуру. Их учителя – противники науки и проповедуют бессмыслицу, проповедники – проходимцы и обманщики. Ничего светлого, доброго и яркого в жизни христианских общин не наблюдается723.

Единственный исход из той непримиримой, все отрицающей или искажающей позиции, в какую христиане поставили себя в отношении к эллинизму в теории и на практике, Цельс усматривает в том, что главные причины, побуждающие христиан отделять себя непроходимой гранью от эллинизма, не имеют под собой серьезных и достаточно убедительных оснований, и прежде всего – в религиозной области.

4. Христианство и национальный культ

Христиане не терпят ни (эллинских) храмов, ни колонн, посвященных почитанию тех или иных божеств или выдающихся людей, ни идолов, но и в этой одной наиболее наглядной форме выражения своего религиозного сознания они повторяют лишь то, что уже давно дано в многочисленных проявлениях эллинского религиозного сознания. Скифы, ливийские номады, безбожные сереры и другие безбожные и беззаконнейшие народы не имеют изображений ни богов, ни храмов724. О персах Геродот свидетельствует: у них известны следующие обычаи: у них не имеется ни изображений богов, ни воздвигается храмов, ни алтарей; напротив, они считают глупцами тех, кто пользуется такими обрядами; по моему наблюдению, у них нет веры, как у греков, что боги рождаются от людей или люди становятся богами725. Гераклит говорит: «Поклоняться идолам для того, кто не признает ни богов, ни героев, – это значит не что иное, как болтать о каких-либо пустяках в своих домах»726. И что может быть более разумного этих сказанных здесь Гераклитом слов? Он весьма ясно выражается, что было бы крайне неразумным почитать богов для тех, кто не признает ни богов, ни героев: это явилось бы очевидным доказательством их неразумия. Христиане же отвергают и порицают все изображения богов без исключения. Если они поступают так в том убеждении, что ни камень, ни медь, ни золото, как бы они ни были художественно и изящно обработаны, не могут быть богами, – то эта мудрость слишком поверхностного характера, так как едва ли найдется такой лишенный здравого смысла человек, которые все эти вещи стал бы считать за богов. Взятые в их истинном значении, все физические изображения богов представляют собой не что иное, как подарки богам или их реальные портреты. Основной тезис христиан заключается в том, что, по их мнению, Бога невозможно воспроизвести ни в каком внешнем виде – то же утверждают и персы, – но христианский Бог поступает иначе, чем персидский; христиане учат, что Бог создал человека по Своему образу и, следовательно, дал ему такой вид, какой Он имел Сам (т. е., таким образом, получился живой идол Бога на земле). Они, конечно, признают, что те или другие изображения сделаны в честь известных существ, но принимают их за проявление злых духов, почитать и поклоняться которым не позволено христианам, чтящим единого Бога727.

Положение, что христиане почитают единого Бога, требует еще критики: оно обязывает христиан поклоняться только лишь их одному Богу и не воздавать божественной чести никому иному, между тем, рядом с Ним они воздают безмерную честь человеку, недавно явившемуся в мир, при этом воображая, что они ничем не погрешают против Бога, почитая Его слугу равным Ему; отсюда вытекает прямой вывод, что если христиане воздают одинаковую честь Отцу и Сыну, то они должны воздавать почитание не одному только Богу, но и всем Его служителям (т. е. демонам)728. Допустим, что христиане согласятся признать, что Тот, Кого они называют Сыном Божиим, представляет Собой слугу Его и что Бог есть Отец всех нас и Ему одному должно поклоняться; но, к сожалению, им недостает свободы мысли, чтобы окончательно остановиться на этом пункте веры, и они вместе с Ним почитают Виновника их бунта и не потому называют Его Сыном, что Он выше Отца, но по той причине, что они превозносят Его выше всего729. Ближайшим доказательством всего сказанного может служить известное христианское сочинение «Небесный разговор», содержащее в себе, между прочим, следующее: «Если Сын сильнее, чем Отец, и Сын Человеческий Господин Его (Бога Отца), то кто кроме Него может быть Владыкой, царствующим над всем? Откуда происходит то, что когда много течет источников, колодец никому не доступен730? Почему Ты, совершивший такой великий путь, становился малодушным: сокрой Себя; дай мне мужество и меч»731.

Отсюда ясно, что все христиане поклоняются и почитают Сына Человеческого и служат Ему под видом и именем великого. Он, по их мнению, сильнее, чем Бог, управляющий миром; отсюда и повеление не служить двум господам – Бог есть Бог всех людей. Он благ и ни в чем не нуждается; не терпит никакой зависти; что тем, которые всецело преданы и посвящены Ему, препятствует участвовать в эллинских публичных таинствах732? И нежелание христиан строить храмы и алтари и посещать их не составляет ли самый характерный признак того, что они составляют собой тайное и запрещенное общество733? Если они воздерживаются от вкушения жертв, так как это запрещено их предками, тогда они должны отказаться и от вкушения всякой мясной пищи. Так учил Пифагор, стремившийся возвысить душу путем воздержания. Христиане подобного рода свои поступки объясняют тем, что они не желают вкушения вместе с демонами: можно только удивляться их мудрости734. Но если они сами считают богов (идолов) за ничто, то какой же вред в этом случае получат они, если будут участвовать в жертвенных пиршествах735?

Вот, говорит христианин, я подхожу к идолу Юпитера, Аполлона или какого-либо другого бога, порицаю и ударяю его, и он не гневается на меня736. Но не видишь ли ты сам, христианин, что если кто выступит против твоего демона не только, чтобы оскорбить его, но и по всей земле возвестит об этом почитаемом тобой идоле, что Он отведен был связанным и распят на кресте, то почему этот твой демон или, как ты называешь Его, Сын Божий, никому за это не отомстил737? – Христиане проклинают и смеются над изображениями эллинских богов, но если бы хоть один из них лично встретился с Бахусом и Геркулесом, то у него скоро прошла бы охота насмехаться и порицать. Задержавшие и подвергшие смерти христианского Бога ни тогда, когда это событие совершилось, ни долгое время после того не потерпели никакого отмщения. И Тот, Кто послал Его по причине идолов, хорошо зная, что Он подвергнут был казням и вместе с Ним погибли идолы738, – столько времени не обращал на это внимания? Или Бог так мало имел любви к Своему Сыну? Христиане утверждают, что Он столь великие оскорбления перенес по Своей воле, но они этим только осмеивают себя и позорят, спокойно перенося все оскорбления, причиняемые им. Сравнение подобного с подобным есть лучший критерий правильного суждения; если христиане будут продолжать порицания и оскорбления богов, то они должны убежать и скрыться или будут захвачены и подвергнуты казни739. Таким образом, отрицание христианами культа эллинских богов и их отказ участвовать в религиозных церемониях, совершаемых в честь эллинских богов, не имеет под собой никаких разумных оснований. Этим взглядом объясняется и окончательное суждение Цельса о судьбе христиан как тайного и запрещенного законом общества.

5. Христианство и римская власть 740

Не следует лишать доверия древнего мужа, провозвестившего: «Да будет единственный царь, которому дано царство сыном Кроноса прозорливого (Зевсом-Юпитером)»741. Если христиане попытаются низвергнуть это законное положение, то будут подвергнуты от императора заслуженным казням, потому что когда все поступят как христиане, то император будет покинут всеми и останется один; тогда управляемая им Империя подпадет власти диких и безбожных варваров, и не только христианскому богослужению, но и всякому познанию истины настанет конец742. Эллинам известны надежды христиан: они мечтают, что когда римляне примут христианскую веру, то отрекутся от всех обязанностей, какие они до сих пор воздавали богам и людям, и будут поклоняться Всевышнему, или, как бы они не называли Его, сошедшего с небес, чтобы защитить их, и всякая другая помощь излишня, так как Бог еще ранее обещал даровать Своим последователям еще большие блага: они сделаются господами всей земли; для тех же, которые воображали себя великими земли, останется лишь темный ее уголок, где они только и могут жить: здесь они будут повсюду бегать, запугиваемые отовсюду, разыскиваться и убиваться743. – Вот еще одно из полных невежества христианских убеждений: они уверены, что когда обладающие теперь царской властью примут христианство и преемство таких императоров продолжится значительное время, настанет одна разумная власть, уже ранее хорошо знакомая с христианским сообществом и, прежде чем она погибнет сама, она истребит все744. О, если бы это было возможно, чтобы все жители Азии, Европы, Ливии, эллины и варвары, живущие до пределов земли, – и подчинились одному закону, восклицает Цельс, сам сознавая, что такое всеобщее единение он считает невозможным745.

Свое рассуждение об отношении христиан к господству Цельс заключает замечательными словами. Он увещевает их помогать царю, со всей энергией принимать участие в его правительственных работах, браться за оружие в защиту его, выходить в поле и приводить к нему войска746. Он идет еще далее. Среди всех людей он не находит более достойных лиц, которые бы так способны были служить отечеству, как христиане, потому что они дают подданным полезное учение и показывают, как правильно служить Богу747. В случае покорности и преданности государю и государству христиане могли бы занять высшие должности в отечестве, чтобы наблюдать за исполнением законов и поддерживать благочестие. Если при этой государственной службе кто-нибудь попробует из христиан поклясться именем императора, то они в этом не должны видеть ничего дурного, так как царю подарены все вещи земли, и за все, что христиане получают в этой жизни, они должны благодарить царя748.

Что это – libellus pacis, примирительная грамота, обращенная к христианам, или под ней скрываются совсем иные цели? Ответ на этот вопрос нужно искать в тогдашнем политическом состоянии римской истории. С первых годов Цезаря германцы напирали с севера на Рим и с каждым десятилетием увеличивали свою разрушающую силу. В областях Дуная, быть может, самыми опасными врагами будущего Рима являлись геты или готы. Лучшие императоры того времени, Веспасиан, Траян, Адриан и Септимий Север, вели постоянную борьбу и с германцами, и с готами; тем не менее варвары облагали со всех сторон Римскую империю и готовы были поглотить греко-римскую культуру и цивилизацию. Страх за будущее Римской империи и патриотическое чувство и побудили Цельса призвать христиан к исполнению гражданства. Пусть хоть теперь они оставят старые и всем надоевшие споры о религии и в общей опасности соединятся со всеми гражданами Римской империи. Но это призвание своеобразно: оно вовсе не звучит ласковой и примирительной тенденцией и с первых же слов грозит заслуженными казнями.

Свою отповедь Цельсу Ориген заканчивает обращением к Амвросию , в котором он извещает своего покровителя об исполнении предпринятого по его инициативе труда – «Обличения «Истинного слова"" Цельса, составленного в VIII книгах. Оригену небезызвестно, что Цельс обещал издать второе сочинение против христиан, в котором он предполагал научить христиан, как они должны жить и вести себя. Он просил Амвросия прислать ему эту книгу, чтобы ложные мышления, какие найдутся здесь, обличить, а что окажется в ней истинного, подтвердить и укрепить без всякой тенденции вызвать какой-либо спор или ссору749.

Здесь конец «Истинного слова» Цельса, и потому не лишней является попытка сделать некоторую его характеристику.

Первое, что поражает читателя при поверхностном знакомстве с сочинением Цельса, это последовательное и всесторонне проведенное предпочтение эллинизма перед христианством. Цельс – убежденный эллин и неутомим в подборе параллелей и аналогий не только для фактов земной жизни Христа, но и для важнейших частей христианского учения. Христианство не дало ничего нового. Все, что оно проповедует, предвозвещено в философии, в мифах, в деятельности, в подвигах выдающихся героев древности, воспринято из эллинизма: рождение Христа, Его чудеса, пророчества, демонология, нравственное мировоззрение христиан, учение о Царствии Божием и бессмертной жизни – все это уже дано в эллинизме, и притом в высшем и лучшем прообразе.

Второй характерной чертой мировоззрения Цельса, во многих важнейших пунктах определившей его полемику с христианской теологией, являются его неоплатонические убеждения. Тезис Плутарха, что Божество по причине несравненной возвышенности и чистоты своего существа не способно входить в соприкосновение с земным и преходящим, не может превращаться и смешиваться с телесными вещами, так как это пятнало бы или, так сказать, пачкало Его абсолютную чистоту750, служит для Цельса основным принципом, с точки зрения которого он полемизировал против основных догматов христианства. Бог не способен проникаться любовью к телесному телу751; когда Иисус умер, Он необходимо должен был испустить Дух Божий, откуда следует, что Он не мог и воскреснуть, так как Бог не мог принять к Себе Его духа, как занятого природой тела752. – Определить к вечному бытию плоть, полную свойств, о которых ничего нельзя сказать хорошего, Бог не желает и не может, и т. д. Так говорить мог только неоплатоник и, оцениваемые с объективной точки зрения, эти отделы полемики Цельса должно признать логически обоснованными с формальной стороны, хотя по своему материальному содержанию для христианского мировоззрения они неприемлемы.

6. Лучшую характеристику Цельса как полемиста сделал Мосгейм: «Цельс не пожалел ничего, чтобы обстоятельно исследовать христиан с целью удачнее напасть на них. Он испытал все, что может испытать опытный спорщик, который желает привлечь на свою сторону людей всякого рода. То он заставляет говорить иудея и позволяет ему выболтать все, что может вдохнуть жажда мщения и гнев, то он говорит сам: здесь говорит он как достопочтенный мудрец, движимый любовью к людям и огорченный несчастьем людей, отпадших к христианам от веры отцов; то принимает вид мужа, который умеет шутить и смеяться над глупостью мира. То он Гераклит, который постоянно плачет, то Демокрит, который постоянно смеется. Здесь он ищет опоры в разуме, там берет красноречием, там – ученостью»753.

* * *

684

V. 25, II. Р. 26

685

Главный город острова Мореа в Эфиопии

686

Город на Мареотском озере близ Александрии, посвященный Апису

687

О нем сказано выше

688

Дельта – город в Нижнем Египте между обоими нижними рукавами Нила

689

Элефантида – остров на Ниле в Северном Египте

690

Herod. II, 22

691

Herod. Ill, 8

692

Herod. II, 42

693

Саис – город в Нижнем Египте, где хоронились Саисские цари

694

Навкратида – торговый город в Нижнем Египте, на правом берегу кенобийского рукава Нила

695

Herod. I, 242

696

Herod. I, 216

697

Herod. III, 38

698

Herod. V, 34

699

Ibid.

700

V. 38, II. P. 34–35

701

IV. 7, I. P. 207–208

702

III. 10, I. P. 210

703

III. 12, I. P. 311. Имеется в виду эпоха гностицизма, как это видно из возражений Оригена

704

Κώρίβοβούντες – полагать начало священным таинствам Изиды (продувать флейты)

705

Περίβοβούντε – имеется в виду дикая музыка труб, кимвалов и дудок, которой сопровождались мистерии Изиды

706

III. 19, I. Р. 213

707

III. 50, I. P. 246

708

III. 59, I. P. 259

709

Ср.: 1 Кор. 1:19–20

710

III. 72, I. P. 263

711

Ibid.

712

III. 73, I. P. 264

713

IV. 76, I. P. 276

714

IV. 76, I. P. 267

715

IV. 76, I. P. 268

716

IV. 78, I. P. 269

717

III. 65, I. P. 248

718

III. 65, I. P. 259

719

III. 70, I. P. 262

720

III. 71, I. P. 263

721

Женская половина в задней части его, в отличие от άνδρωνίτις – мужской половины, выходившей на улицу

722

III. 55, I. P. 250–251

723

Автор не считает нужным входить в особое рассмотрение отдела сочинения Оригена против Цельса, занимающегося изложением современных ему ересей (Orig. С. Cels. VI. Сар. 22–40), так как весь исторический материал, содержащийся здесь, использован в полноте в новейших ересеологических исследованиях

724

Ливийские номады, называемые раньше арабами, вели кочевную жизнь, и потому естественно, что не имели ни храмов, ни алтарей. Сереры – теперешние китайцы. Обвинение Цельса, что все перечисленные им народности были безбожными, покоится на романо-эллинском представлении, что необходимым признаком истинной религии должны быть храмы, алтари и пр.

725

Herod. I. Р. 181 = I, 89–90

726

Heracliti Ephesii Reliquiae. Oxonii, 1877. P. 48. № 128

727

VII. 62, II. P. 211–212

728

VIII. 12, II. Р. 229

729

VIII. 14, II. P. 231

730

Ср.: Ин. 4:7–15

731

VIII.15, II. P. 232. – Остальное – вывод Цельса. Должно пожалеть, что Ориген, по всей вероятности, не вполне воспроизвел цитату Цельса на «Небесный диалог». Это видно из самого состава цитаты. Основной догматический тезис выражается только в одной фразе. Далее идет в мало определенных формах молитвенное воззвание гностика, воспроизведенное, однако, ясно. Высочайший Бог представляет Собой совершенно иного порядка Божество, чем Бог или Творец этого мира. Он стоит выше Его, обладает более мощной силой и управляет всем. Он есть высшее небесное существо; схема: Высочайший и непостижимый Бог и Его равночестное проявление, Сын Человеческий. Бог – Демиург – творец несовершенного мира сего. Мист в своем взывании к высшему началу, по-видимому, желает получить силу от Него, чтобы избавиться от власти злого Демиурга. Он стремится впитать в свой ум целостное познание Высочайшего Божества или, вернее, Его Сына, но, сознавая невозможность постижения Его, умоляет его: сокрой Себя, сократи благо Своего величия и дай мне хоть мужество и меч, чтобы успешно вести борьбу с Демиургом при восхождении души в поднебесных сферах

732

VIII. 21, II. Р. 228

733

VIII. 31, II. Р. 334

734

VIII. 28, II. Р. 343

735

VIII. 24, II. Р. 240

736

На с. 13–14 вместо άγγελμα (VIII. 41, II, ср. 25) нужно читать άγαλμα. Ср.: Keim. Op. cit. S. 129

737

A=γαλμα (статуя божества, идол)

738

Следует толковать это место в смысле отображения Божества на земле. Мысль Цельса та, что отрицание христианами римской религии ведет за собой уничтожение всякого божественного элемента в мире, поскольку он, безусловно, не может быть заменен христианской религией. Этим взглядом объясняется и окончательное суждение Цельса о судьбе христиан как тайном и запрещенном законом обществе

739

VIII. 41, II. Р. 255

740

Этим разделом Ориген уже заканчивает свои VIII книг против Цельса и, по всей вероятности, дает лишь программу развитой им теории об отношении христиан к государству, и отсюда объясняется бессвязный вид его извлечений

741

Iliad. II, 205

742

VIII. 67, II. Р. 284

743

VIII. 68, II. P. 285

744

VIII. 68, II. Р. 286–287 (Антихрист?)

745

VIII. 73, II. Р. 290

746

Ibid.

747

VIII. 74, II. Р. 291

748

VIII. 67, II. Р. 284

749

VIII. 76, II. Р. 292–293

750

Ibid. Р. 145, 461

751

Ibid. Р. 163

752

Ibid. Р. 170

753

Mosh. Vorrede. S. 20–21

Глава VII. Ориген и его апология против Цельса

Цельс и его миросозерцание. Критика демонологии Цельса. О происхождении зла в мире. Космологическое положение человека в мире по учению Цельса. Сравнение человека и зверя. Предсказательный дар птиц по суждению Цельса и его критика. Цель мироздания

Главную цель своей апологии Ориген поставляет в том, чтобы исследовать «Истинное слово» Цельса во всем целом и во всех частностях и подвергнуть критическому разбору каждый его тезис, содержащий в себе то или иное отрицательное отношение к христианству, и таким образом не только защитить христианскую истину от нападения Цельса, но все христианство изобразить как единственно истинную религию754. Цельс, подобно ядовитой стреле, поранил души смущавшихся людей, и потому нужно дать им соответствующее лекарство, изъять корень зла и насадить семя добра755. План, какой Ориген предположил для своего сочинения, – на каждое положение Цельса более или менее отрицательного характера в отношении к христианству дать критическую оценку и подходящий ответ, – ставил перед ним почти непреодолимое препятствие изложить свою апологию в более или менее последовательной системе. Анализ «Истинного слова» Цельса, поскольку он воспроизведен Оригеном, показывает, что и его противник излагал свои воззрения не в форме законченной и логически обработанной системы, а как бы в виде мемуаров, написанных по случайным воспоминаниям. Создать какую-нибудь полную и законченную богословскую систему Оригена на основании его апологии трудно уже потому, что она не заключает в себе достаточно данных для выполнения этой цели. Но и помимо того, взятая вне полемических задач и отношения ее к Цельсу, она не потеряла бы свою ценность и свое блестящее историческое будущее. Уже самая задача, поставленная Оригеном для своей апологии, – на каждое возражение своего противника дать соответствующий критический ответ, – так сказать, предопределяет тот план, по которому должно идти исследование его апологии. Это – более или менее параллельное сопоставление полемических выпадов Цельса и соответственных апологетических разъяснений Оригена. Этому возможно пригодному методу для изучения апологии Оригена мы и последуем.

Ориген принадлежал к самым выдающимся богословам древней Церкви первых трех веков христианства, он высоко выделялся над уровнем представителей тогдашней церковной мысли оригинальностью ума и постановки теоретико-богословских проблем христианского вероучения и при этом был глубоко верующий и убежденный христианин. Отсюда и вся позиция, какую занимает Ориген в области всех поставленных на полемическое поле Цельсом вопросов, совершенно иная. Цельс, так сказать, работал в свободном воздухе, не омраченном никакими предвзятыми идеями, на плечах же Оригена лежала солидная тяжесть. Для него, как для всякого христианского богослова, высшим критерием познания являлось Священное Писание, и все истинное и праведное, что там преподано, представляло для него безусловный авторитет. Но этот авторитет не ложился каким-либо подавляющим ярмом на свободную мысль Оригена. Прекрасный знаток философии своего времени, он впитал в себя весь круг религиозных и мистических идей эллинизма, и на его языке неустанно звучат голоса Гесиода, Гераклита, Платона, Аристотеля и представителей стоической школы. Он упоминает философов не только для обличения их собственных заблуждений, но и для полемики с Цельсом он черпает в философии богатый и неисчерпаемый источник. Отличительными особенностями его полемики являются здравый взгляд на вещи, положительное и исчерпывающее вопрос решение изучаемого им вопроса и, если он прибегает к авторитету Священного Писания, то не столько в тех целях, чтобы преодолеть противника, для которого оно не имело никакого значения, сколько для того, чтобы убедить своих христианских читателей, для которых собственно и предназначалась апология, в безусловной правильности принимаемых им итогов в полемике с Цельсом.

1. Цельс и его миросозерцание. Критика демонологии Цельса 756

«Над всякой вещью поставлен демон, которого Бог удостоил и уполномочил необходимой властью». Вопрос, требующий глубокого внимания и больших познаний. Должно обсудить, мог ли Логос Божий, управляющий всем миром, передать духам учреждения и должности, чтобы они в городах и всех пользующихся благополучием странах исполняли обязанности судей, или же злые духи по частям разделили между собой всю землю и сами выбирают правителей и князей на земле, чтобы посредством их грабить души людей, подобно тому как грабители в пустынях имеют своего предводителя, властвующего над ними. Кто основательно исследует этот вопрос, тот должен знать, что христиане никому не поклоняются, кроме высочайшего Бога и перворожденного Бога Логоса.

И, тем не менее, природа демонов для Оригена была загадочной. Если люди вкушают пищу, пьют вино, дышат воздухом, пользуются водой, то все это они получают от отдельных демонов, которые уполномочены над каждой отдельной вещью (Ориген)757. Кто пожелал бы воспользоваться этим мнением Цельса, тот должен доказать, что не лучше ли было для Бога наблюдение и управление всеми этими предметами передать ангелам, чем тем, которые носят имя злых демонов. Людей уверяют, что земля не будет воспроизводить предметов, естественно получаемых от нее, колодцы перестанут истекать из своих источников. Реки прекратят орошение полей, и вследствие отсутствия чистого воздуха и жизнь людей на земле станет невозможной, если невидимые земледельцы или, так сказать, хозяева не будут наблюдать за всеми этими предметами на земле. Но христиане не верят, что эти невидимые управители по природе демоны. – Демоны, «я хочу свободно и правильно высказать свое мнение», замечает Ориген, не вполне исключены из всей описанной сейчас деятельности, но вся их работа выражается в том, чтобы насылать голод на землю, высасывать сок из деревьев и виноградников, причинять засуху, повреждать воздух так, чтобы погибали плоды, гибли животные и люди истреблялись чумой758. Все эти несчастья приходят от злых духов, которым божественная справедливость дает власть, как разумным и сосредоточивающим в своих руках суд властям, чтобы они подвергали казням тех из них, кто погрузился в грехи и пороки, удерживали от них, разумных же испытывали и искушали, чтобы их божественное блаженство в этих страданиях и печалях оставалось незапятнанным и не становилось впоследствии злым. Эти демоны бывают видимыми и невидимыми. Как невидимые для тех, кто не знает истинного состояния своего сердца, они разъясняют его и открывают публично. Существуют люди иного поведения, скрывающие свои пороки от глаз мира; демоны открывают им сердца и в превратностях судьбы дают им возможность познать самих себя и выводят наружу перед зрителями (для позора)759.

Среди людей нередко наблюдается то обстоятельство (Цельс), что поступающий на службу одному господину недобросовестно ведет себя, если он поступает на службу другому, нанося тем ущерб первому... но так как Бог не терпит никакого греха и обиды... то, кто служит многим богам, приносит службу великому Богу и воздает для Него нечто приятное760 (Ориген). Цельс своему учению о богах и полубогах придает, по-видимому, глубокий смысл, но после того как он сказал, что (в порядках мирских) первый господин впадает в печаль, когда его слуга переходит к другому, он прибавляет, что то же должно думать о полубогах и демонах. Должно спросить его, что он понимает под словами «герои», «полубоги» и «остальные демоны»: служат ли они одному определенному Богу или они все равны Ему? И почему служение одному полубогу не может сопровождаться одновременным служением и другому? Демон печалится и страдает, подобно людям, когда служивший ему ранее человек поступил на службу другому: какой вред или ущерб может принести это демону или полубогу (как существам духовным и полубожественным)? Если Цельс попытается ответить на эти вопросы, то впадет в пропасть бессмысленной болтовни; если же он хочет избежать этого ложного пути, то должен сознаться, что он не имеет достаточного познания о полубогах и демонах761. Только Св. Писание дает истинное понятие о Богах и полубогах. «Благодарим Тебя, Бог богов (Пс. 123:24), Бог, Царь царствующих и Господь господствующих» (1Тим. 6:15); и апостол Павел свидетельствует, что дано много богов и на небе, и на земле (1 Кор. 8:5). Следовательно, существуют боги, которые только по имени носят имя богов, и другие, которые называются так в действительности. Что касается христиан, то они признают одного Бога Отца, через Которого произошло все. – Таково учение Св. Писания о полубогах762.

Но Цельс сам попадает в руки Оригена своей неустойчивостью в учении о демонах. «Нельзя не давать веры мудрым мужам, что большая часть демонов склоняется к чувственным удовольствиям и не может ничего иного делать, как исцелять тело, предсказывать предстоящую судьбу; почитать демонов полезно, но содержать это при всяком случае запрещает разум...» (Цельс). Ориген торжествует: «Так и враг наш принял божественную истину, что в высшей степени опасно пользоваться искусством демонов; не лучше ли и не безопаснее ли поэтому вместо того, чтобы из любви к телесному опускать из внимания и забывать высшие истины, обратиться ко всемогущему Богу и Его святым и справедливым ангелам, которым Бог предоставил власть охранять людей от злых демонов? И вот сам Цельс, принужденный истинной свободой (запрещает разуму), признает правило, какое встречается среди ученых и само по себе прекрасно и превосходно» (т. е. проверка всех воззрений при помощи критики разума). Характерной чертой оригеновской критики демонологии Цельса является то, что у него демоны Цельса, посредники, заместители Бога в деле миротворения и потому причастные обожествленной природе, обратились в злых демонов. Это отзвук общего апологетического воззрения на богов как на воплощение или вместилище злых духов763.

2. О происхождении зла в мире 764

Цельс говорит, что вообще человек, не опирающийся на помощь философии, с трудом может познать то, откуда происходит зло, добавляя при этом, что именно в философии и дан ответ, где лежит источник зла. Он утверждает, что также и те, кто никогда не пытался стать философом, хотя и не легко, а с большим трудом, достигали того же (т. е. познания источника зла), как и люди простые, не имевшие никакого отношения к философии. Но и подлинный философ не без усиленного труда и основательного изучения может открыть источник зла; да и вообще, всякий человек, будь он философом или невежей, если он не просвещен от Бога, никогда не найдет решения этой загадки. Как на главную причину зла, неизвестную эллинскому миру, Ориген указывает на диавола765, но не останавливается долго на ней и, критикуя мысль Цельса766, что зло происходит из материи, он источником зла называет ум каждого человека, руководящий его личностью, и потому источником греха является свободная воля человека767.

В мире существует ни более, ни менее зла. По-видимому, эта мысль Платона, заимствованная Цельсом из его диалога с Теагеном768 и немного расширенная, где Платон в уста Теагена влагает следующие слова: «Невозможно, чтобы зло совершенно удалилось от людей, ни то, что оно может оставаться у богов». Однако Ориген сомневается, что его добрый муж, который мечтает, что в своей книге он собрал всю истину, назвав ее «Истинным словом», правильно понял смысл Платона. Так, слова в диалоге «Тимей»: «Когда боги затопляют землю, чтобы очистить ее через воду»769, ясно показывают, что тогда на земле наступило так много зла, что требовалось очищать ее водой, и потому по очищении земли зла стало менее; при всем том из слов Теагена видно, что зло вполне никогда не может быть уничтожено на земле. Из того мнения Цельса, что в мире бывает ни больше, ни меньше зла, должен следовать тот вывод, что дано некоторое Провидение, наблюдающее за злом и задерживающее его развитие, так что зло, существующее теперь в мире, не может ни прибывать, ни убывать, и люди, считающие мир неизменяемым, утверждают, что Божественное провидение сдерживает мировые элементы в равновесии. Но мысль Цельса может быть опровергнута и при помощи философов, обсуждавших природу вещей. История дает нам такое наблюдение, что развратные женщины сначала были выведены перед воротами города, где они отдавали себя для похотей всем проходящим, потом, будучи подвергнуты презрению, скрыли под покрывалом наготу, но возвратиться в город не могли, так как закон запрещал это; тем не менее разврат и нечестие распространились в городе. О всем этом возвещает Хрисипп в своей книге «О добром и злом». В той же книге читается, что в древнее время повсюду находились люди, называемые «двусмысленными», служившие злой воле всевозможными способами, пока эдилы не положили этому конец770. Древнейшая история, столь много рассказывающая о преступных и возмутительных действиях человечества, ничего не знает о злом роде людей, впавших в отвратительные формы преступления, назвать которые невозможно. Итак, то положение, что зло остается всегда в одном и том же количестве в мире, не выдерживает критики: оно иногда усиливается, а иногда уменьшается.

Цельс: «Нет ничего непрочного в мире, чтобы Богу нужно было бы что-нибудь восстановить в нем. Если Бог очищает через потоп или пожар, то совершает это не так, как делает обыкновенный художник, который свое творение или не закончил обработкой, или предвидел, что будет надобность что-нибудь улучшить в нем; Бог очищает в нем зло, получившее перевес, чтобы оно не могло распространяться больше». Ориген дает дополнительные разъяснения. Бог создал мир совершенно прекрасным и беспорочным с той целью, чтобы он никогда не подвергался опорочению со стороны зла и греха; Он же, если в мире будут усмотрены какого-либо рода недостатки, может и очистить их. Он никогда не медлит и никогда не будет замедлять делать очищение в свое время, как это и должно быть в изменчивом и непостоянном земном мире. Как хозяин удобряет свое поле и плоды разнообразными способами, соответствующими временам года, так поступает и Господь. Он целым столетием управляет, как одним годом, причем каждый отдельный год Он содействует тому, что требуется для общего улучшения мира. Он знает все и понимает ясно и точно, что должно случиться в каждое время. Он только может уничтожить то, что признает нужным771.

3. Космологическое положение человека в мире по учению Цельса

Бог не создал ничего смертного: душа – творение Божие, тело же человека не лучше летучей мыши или червяка772. Цельс и здесь пространно излагает «Тимея»: «Бог ничего смертного не создал: все Его созданные творения бессмертны; душа – дело Бога; тело же человека совершенно иной природы и ничем не превосходит тело летучей мыши, червяка и лягушки». Но дальнейшее рассмотрение источников, на которые опирается учение о человеке, показывает, что Цельс пользуется здесь Зеноном из Китиея773, выдающимся и знаменитейшим мужем среди философских школ эллинизма; он, опираясь на серьезные основания и причины, доказал, что Бог не создал тела зверей и, несмотря на достойное удивления искусство строения и упорядочения их, они не произошли от высшего разума; он также обратил внимание на столь многие и отличающиеся разнообразием растения, управляемые неизвестным и недоступным познанию законом природы, которые не только людям, но и зверям служат, и многими доказательствами утверждает ту мысль, что они не имеют ничего общего с совершенным разумом. Цельс принимает как нечто известное, что, хотя душа и от Бога, все же прочие телесные существа, и в том числе тело человека, созданы низшими богами. Но это было бы не совсем несправедливо, если бы этот человек (говорит Цельс), изготовивший по своему желанию столь превосходную работу, при помощи серьезных аргументов доказал, в чем заключается отличие богов между собой относительно деятельности их в мире, например, относительно человеческого тела; имеет ли оно какое-либо различие от тел, какие – как это совершенно знает Цельс – созданы другими богами, причем если некоторые боги создали драконов, другие ехидну и василисков, некоторые занимались устройством трав и растений, то пусть он покажет, по каким причинам все эти работы разделены между богами? Если Цельс все эти вопросы исследует точно и внимательно, то, быть может, признает, что существует только один Бог, создавший все предметы, Которому и принадлежит власть назначить каждому из них особую цель и пользу. Но если он не пойдет так далеко, то может быть пожелает ответить, что мысль об изменчивости свойств вещей сама по себе ни добро, ни зло, и что не было бы безрассудным верить, что мир, составленный из столь неравных частей, имеет одного Творца, способного к тому, чтобы каждое из многоразличных порождений вещей споспешествовало бы общему улучшению мира; одним словом, если он не желает доказать то, чему он обещал учить, то лучше было бы ему и не говорить о столь важных вопросах774.

И если бы кто в доказательство преимущества человеческого рода привел изречение Еврипида: «Солнце и ночь должны служить людям», то почему больше людям, чем муравьям или мухам, ведь и им ночь служит для покоя, а день для деятельности775.

Ориген. Не только иудеи и христиане говорят, что солнце и другие небесные тела созданы для служения человеку, но философ Скиникос (актер), как его называют некоторые, воспитанный в области естествознания под руководством Анаксагора, учил так же. Он усматривал в приведенных словах такой род речи, в которой называется часть и вместе с тем подразумевается целое. Под словом «человек», которому должны служить солнце и ночь, он понимает все разумные существа, через упоминание же солнца и ночи он обозначает все вещи, существующие в мире, хотя, может быть, под словом «солнце» он хотел обозначить день, причиной которого оно является, чтобы показать, что вещи под луной нуждаются в нем в более сильной степени, чем живущие на земле. Так день и ночь должны служить людям; следовательно, они должны быть созданы к благополучию разумных существ. Мухи и муравьи работают днем, а ночью отдыхают, и потому должны быть причислены к тем животным, какие созданы на пользу человека; поэтому нельзя сказать, что день и ночь созданы (исключительно) для муравьев и мух, хотя нельзя отрицать и того, что Провидение, создавая день и ночь, имело в виду благо одних только людей и никого другого776.

4. Сравнение человека и зверя 777

По мысли Оригена, ум, каким одарен человек, обеспечивает ему более сильную защиту, чем те орудия, какими, по-видимому, одарены животные: некоторые звери превосходят людей по силе тела, другие выше, чем люди, однако среди всех зверей нет ни одного, которого люди при помощи своего остроумия и находчивости не могли бы подчинить себе. Слоны – необъятной величины, и однако люди все же властвуют над ними. Животные, способные обуздать и смирять себя, приводятся людьми через ласку и кроткое обращение под свое господство; зверей же в том случае, если они не смиряются перед человеком и не приносят никакой пользы, люди не боятся, так как могут поймать и запереть их, и в некоторых случаях тела их могут служить для пищи (дичь?). Так Творец, при помощи разума, сделал людей царями зверей: люди пользуются ими для того, чтобы они охраняли их дома и стада; быки пашут поля; многие животные способны носить тяжести или перевозить людей. Львы, леопарды, дикие свиньи и все подобного рода звери существуют в мире для того, чтобы возбуждать в людях семена храбрости и отваги.

Следует различать, что достигается через изобретательность и разум и что при помощи естественного влечения природы, через простое устройство членов и орудий организма. Все, что делают звери, не может быть рассматриваемо так, чтобы основой их дел служил разум; животные не имеют разума. Люди посредством искусства строят города и устанавливают там закон. Слова же, как «управление», «начальство», «господство», приличны людям, заявившим о себе государственной деятельностью и названным так для отличия их, чтобы вызвать у других подражание. Такими же именами по преимуществу называют основателей городов и царств, создавших для них мудрые и достойные похвалы учреждения778; ни о чем подобном в применении к неразумным животным и говорить нельзя. Должно удивляться премудрости Божией, что даже в зверях, в которых чувствуется недостаток разума, создается нечто подобное разуму, и быть может, это случилось по тому побуждению, чтобы и людей возбудить через зверей к подражанию им, дабы и они оказались прилежнее в работе, и теми предметами, каким они могут научиться от зверей, не пренебрегать. Рассмотрение пчел научает людей большему повиновению начальству и побуждает их принимать участие в делах, полезных для благосостояния государства779. Быть может, и войны, какие ведут пчелы, дадут пример людям, как должно в правильном и надлежащем порядке вести войны, если люди вынуждены будут решиться на них. Они не имеют ни городов, ни пригородов, но те маленькие четырехугольные домики, какие наблюдаются в надземных кучах, и своим разнообразием в назначении для покоя и труда, и другими удобствами устроены для людей, чтобы они могли пользоваться медом во многих случаях человеческой жизни как полезным лечебным средством и как чистой и приятной пищей для человека. Суровость пчел против шершней не имеет ничего общего ни с городами, ни с судами, куда бы они привлекали невинных и подвергали их казням780.

Не имеют разума – вот основной и совершенно правильный принцип, на который опирается вся борьба Оригена против демонологической теории Цельса о больших преимуществах, дарованных Богом зверям, чем человеку; поэтому с вопросом о муравьях он обходится просто. «Муравьи умерших своих отправляют в определенные места и погребают их в отеческих домах». Ориген: чем более Цельс превозносит неразумных животных, тем более он восхваляет Творца, все вещи устроившего так превосходно, и тем более возвышает ум человеческий, который, пользуясь дарами, какими отличаются звери, при помощи их развивает свою власть над зверями. Цельс говорит о муравьях как о разумных и даже способных вести между собой разговоры: что может быть более потешным, что муравьи между собой даже разговаривают781?!

5. Предсказательный дар птиц по суждению Цельса и критика его

Ориген посвящает целый ряд отделов, чтобы отразить то оскорбительное для человеческого ума воззрение на птиц, какое развил Цельс в своем о них учении. Птицы знают Бога лучше, чем люди! – «Он делает все, чтобы унизить человека!» – восклицает Ориген. И Ориген обсуждает этот вопрос со всей обстоятельностью, чтобы отразить нападение Цельса. Цельс должен прежде всего основательно доказать, существует ли вообще дар предсказания и притом истинного, и во всяком случае он обязан спасти искусство предсказаний, предостеречь от всяких дурных подозрений и разобрать основания считающих его за басню, обсудить положение, действительно ли птицы побуждаются богами или демонами, и они посылают их, куда хотят, возвещать будущее? И, наконец, подтвердить и доказать, что души зверей божественнее человека; и если бы Цельс как философ основал этот тезис на убедительных аргументах, то Ориген считал бы необходимым подвергнуть его взгляд подробной критике; теперь же он желает сосредоточить свою полемику в одном лишь разборе учения о превосходстве птиц над человеком и их предсказательном даре.

Цельс поступает хуже, чем египтяне, которые поклоняются животным как богам. Он подчиняет весь род человеческий животным. Должно исследовать, действительно ли существует искусство познавать будущее через птиц и других животных, находящихся на службе предсказателей и изъяснителей знаков, или же, что говорится об этом, не заслуживает доверия. Выслушаем основания обеих сторон: на одной стороне опасаются, что если прибегнуть к такому искусству, то не повлечет ли этот поступок стыда и позора для разумного человека и не упустит ли он из внимания то поучение, какое хочет дать ему Бог, допуская, чтобы он шел спрашивать птиц. Доброе число других людей уверяет, что оно избавилось от множества опасностей, следуя совету птиц. Допуская, что сила предсказания в изобилии излилась на птиц, что для тех людей, которые охотно желают знать будущее, они кое-что могут сообщить, нужно обратить внимание на то, что они прилетают в места, где поставлены силки и где охотник своей стрелой может проколоть их, и тогда они будут употреблены человеком или как лекарственное средство, или для своего удовольствия. Куда исчез здесь дар провидения, каким Цельс наделяет птиц782?

Должно исследовать, наука о предсказаниях всегда ли необходимо должна представлять собой нечто божественное или в нее входит и человеческий элемент; рассматриваемый с объективной точки зрения, дар пророчества не добрый и не злой. Благочестивому он приносит столько же зла и добра, сколько и нечестивому. Врач по правилам своего искусства может предвидеть исход болезни, но это не исключает, что предположение его окажется ошибочным. Мореплаватель, хотя он и был бы дурного поведения, научившись из простых примеров и собственного опыта, исследует различные знаки, чтобы решить вопрос, в каком состоянии ветер и погода и какие перемены произойдут, но и это не всегда обеспечивает ему благополучие. Поэтому всегда нужно предварительно обсудить вопрос, из какого источника исходят пророчества: из высшего ли начала или они изобретаемы людьми? И потому не может быть ничего безбожнее, когда Цельс утверждает, что неразумные звери не только мудрее людей, но и более угодны и приятны Богу. Здесь можно только удивляться и возмущаться! Неужели Бог любит и внимает более змеям, лисицам, волкам, орлам и ястребам, чем всему роду человеческому? Если Бог любит более животных, чем человека, то отсюда следует, что у Бога почитаются более животные, чем все эллинские богоучители, которые давно уже возвышены на небо. «Я не сделаю ему, – заявляет Ориген по адресу Цельса, – никакой неправды, если выскажу ему такое пожелание: я прошу Бога, если так приятны и угодны тебе животные, то ты бы сделался подобным им, так как ты веришь, что разговоры зверей несравненно более значат у Бога, чем собеседования с мудрыми людьми»783.

И еще более: птицы воюют друг с другом; если бы все птицы были предсказателями и, подобно другим животным, имели божественную природу, знали Бога и постарались бы поделиться своей наукой с другими, то было бы невозможно ни птицам спуститься вместе со своими детьми, где их мог бы пожрать дракон, ни змее попасть в когти орла. Первый случай поэт описывает в следующих стихах:

Там появилось великое чудо. Дракон кровавый и пестрый,

Страшный для взора, самим Олимпийцем на свет извлеченный,

Вдруг из подножья алтарного выполз и взвился на явор784 .

Там на столбе высочайшем, в гнезде, под листьями таясь,

Восемь птенцов воробьиных сидели, бесперые птицы,

И девятая – мать, недавно породившая пташек.

Всех дракон их пожрал, испускающих жалкие крики.

Мать их кругом их летала, тоскуя о детях любезных,

Вверх он взвившись, за крылья схватил и стенящую мать,

Но едва проглотил он и юных пернатых и птицу,

Чудо на нем совершает бессмертный, его показавший:

В камень его превращает сын хитроумного Крона (Зевс-Юпитер).

Мы, безмолвные, стоя дивились тому, что творилось.

Страшное чудо богов при священных жертвах явилось785.

В другом месте Гомер присоединяет следующие стихи:

Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,

Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея,

Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил,

Взвившись назад, своего похитителя около шеи

В грудь уязвил и, растерзанный болью, на землю добычу

Змея отбросил орел, уронив посреди ополченья.

Трои сыны ужаснулись, увидевши пестрого змея

В пыли меж ними лежащего,

Грозное знамение Зевса786.

Можно ли думать, что орел предвидел все это заранее, и змея не принадлежит ли к тем животным, знаки которых наблюдают предсказатели? Что здесь нет никакого различия, этот вывод и не требует для себя каких-либо особых аргументаций. Можно представить тысячи примеров, показывающих, что всем зверям чужд дух пророчества787.

Цельс утверждает: птицы стоят в ближайшем общении с Богом; они ведут между собой более святые разговоры; они пророчествуют – и их пророчества исполняются.

Ориген глубоко взволнован этим утверждением Цельса. Разве это возможно – думать и мыслить, чтобы разговоры животных, лишенных разума, были более святыми, чем полные мудростью и серьезные собеседования Ферекида, Пифагора, Сократа и Платона и всех философов древности? Тогда они (птицы) должны погнать их в свою школу, чтобы здесь они получили полное и совершенное познание о Боге и научились искусству пророчествовать. И пусть сам Цельс, возвышающий так высоко птиц, пойдет сюда первым, сядет у птиц и будет внимательнее и усерднее их слушать, чем всех древних мудрецов. Это не только невозможная невероятность, но и высочайшая нелепость788.

Пусть душа птицы признается божественной потому, что она возвещает будущее, но почему же божественные души людей, получающие предзнаменования, не могут считаться более божественными? Поэтому и у Гомера божественна мельничиха, сказавшая о рыданиях Пенелопы:

«Бог даст! Эти плачи пройдут»789.

Если имеют птицы душу и просвещены они от Бога, как говорит Цельс, то должна быть дана божественная сила, живущая и в душах человеческих, которым сообщен дар предсказания – причина, по которой мы чихаем790. Потому Гомер и говорит: «Он (Одиссей) чихнул791 в доказательство того, что его молитвы услышаны». И Пенелопа сообщает ему (Одиссею): «В чем ты сомневаешься, мой сын чихает на каждое слово»792.

Подводя итоги своей теории о птицах, животных и зверях, Цельс говорит: «И если бы кто-нибудь взглянул с неба на землю, то нашел ли бы он какое-либо различие между делами человека и действием пчел и муравьев?» Ориген: мог ли тот, кто сошел с неба и должен созерцать движения людей и муравьев, не тотчас же заметить, что в одних царствует ум и все управляется посредством ума, у других же, неразумных, ничего не наблюдается, кроме проявлений природного инстинкта, целесообразного устроения его тела и членов? Неразумно думать, что человек, смотревший бы с неба на землю, ничего не увидел, кроме зверей и животных, и не сумел познать основания, на которых опирается различие между зверями и человеком; он заметил бы, что рассматриваемые с неба животные не так высоки и поразительны (как кажутся на земле), и необходимо признал бы их неразумными. Но в людях он должен увидеть разум, общий с божественными и небесными существами и с высочайшим Богом. Писание говорит, что человек создан по образу Божию793, и потому именно человек есть совершенный образ разума Божия.

Бог столь же мало создал мир для блага людей, сколько для львов, орлов и морских свиней, чтобы мир, как дело Бога, был совершен и благоустроен во всех своих частях, и все части его составлены так, как это необходимо, в целях общего улучшения. Бог промышляет над всем миром и Его провидение никогда не удаляется от него и не делается ни хуже, ни менее совершенным. И он никогда не возвращается к нему назад по истечении известного времени. Бог гневается на людей столь же мало, как на обезьян и мух, и никогда не угрожает им наказанием. Каждый предмет в мире занимает то место, которое однажды указал ему Бог.

6. Цель мироздания

Ориген уверен, что все сказанное им до сих пор о зверях дает вполне достаточное основание для того положения, что все существующее сотворено для человека и разумных созданий. Он утверждает, что когда Бог творил мир, Он не имел в виду ни львов, ни орлов, ни морских зверей, но все Свое внимание обращал на разумные существа. Соглашаясь с Цельсом, что мир, как дело Божие, благоустроен во всех частях, Ориген замечает, что хотя Бог промышляет о всем мире, но всего более Он заботится о разумных существах. Бог не гневается на обезьян и мух, но Он должен, если человек нарушит законы природы, подвергнуть его наказанию794.

Ориген вполне исполнил ту задачу, какая предлежала ему здесь как апологету христианства. Теория Цельса о превосходстве животных и зверей над человеком вызывает против себя протест уже с точки зрения здравого разума. Она имела для себя некоторые прецеденты в предыдущей истории и в учении современной ему физики, но нигде она не достигала такого усиленного и форсированного подъема, как у Цельса, в котором ясно проглядывает тенденция принизить то высокое понятие о человеке, какое внесло в мир христианство. Эту ценность человеческой личности и присущего ей разума и ставит Ориген в основу своей полемики против преувеличения значения зверей перед человеком. Животные и звери лишены разума, и все, что ими производится и совершается, объясняется их инстинктом и соответствующим их организации устройством членов. Человек – разумное существо, и это одно преимущество дает ему право на господство над всеми зверями земли, сколько бы разнообразны не были они по своему виду и способностям. И насколько Цельс хочет принизить человека, настолько Ориген возвышает его. Человек имеет разум, общий с божественными и небесными существами. Он – образ Бога, как говорит Писание, и потому составляет собой и образ всесовершеннейшего разума. И тем не менее, некоторый элемент подчинения человека животным не совсем исчез у Оригена. Так, пчелы научают человека внимательнее относиться к своим занятиям, служат образцом для войн и дают пример подчинения государственной власти и участия в политической деятельности.

* * *

754

Пред. I. 3, I. Р. 52–53

755

Пред. I. 4, I. Р. 54

756

Ориген и здесь следит шаг за шагом за словом Цельса; мы избираем лишь те места, где взгляд Оригена на демонологию проглядывается ярче

757

VII. 17, II. Р. 214. Ср.: «Богословский Вестник». 1907. Июнь. С. 365

758

Ср. выше демонологию Тертуллиана

759

VIII. 31, II. Р. 243–244. Здесь демоны изображаются как носители провиденциальной справедливости Бога и служебными орудиями Его, осуществляющими Его волю над всеми грешными и отступившими от Бога людьми. Эта идея Оригена отчасти напоминает посредствующую, служебную и административную деятельность демонов Цельса

760

VIII. 4, II. Р. 223–224

761

VIII. 2, II. Р. 22. Ср.: «Богословский Вестник». 1907. Июнь. С. 364

762

VIII. 7, II. Р. 226

763

См. выше

764

Ср.: «Богословский Вестник». 1907. Июнь. С. 264

765

I. 65, I. P. 336

766

I. 66, I. P. 336. При христианской точке зрения, конечно, и диавол должен был тут играть свою роль

767

Ibid. Ср.: «Богословский Вестник». 1907. Июнь. С. 364

768

Plato. Theag. Cap. 25. P. 176a. Цитаты без определенного печатного издания Платона заимствованы у издателя Оригена

769

Plato. Tim. Cap. III. P. 22d

770

IV. 63, I. P. 334. Эдилы – род полицейских чиновников в Римской империи, наделенных многочисленными правами и обязанностями. Между прочим в сферу их деятельности входило заведование городской полицией, приводить к подчинению непокорных и наказывать их (также и в области, касающейся нравственной жизни и в особенности прелюбодеяния). См.: Любкер. Указ. соч. С. 19

771

IV. 69, I. Р. 338–339

772

Plato. Tim. Cap. XXV; IV. 54, I. P. 326

773

Один из девяти городов Кипра

774

IV. 61, I. Р. 326. Зенон, основатель стоической школы, учил, что все, что живет в мире и произрастает из земли, сотворено и назначено для службы человеку. Это положение не так сильно оспаривает Цельса, как это думает Ориген, а равно и то, что здесь Цельс вместе с Платоном утверждает, что низшие боги сотворили тело, а душа – от Бога. Допуская, что тело и другие растения Бог приготовил или привел в порядок через ангелов или демонов, необходимо уже допустить и то, что они созданы единственно для человека. См.: Mosheim. Anm. 432

775

IV. 17, I. P. 347

776

Ibid.

777

Ср.: «Богословский Вестник». 1907. Июнь. С. 365–367

778

IV. 81. Возможно понимать здесь какие-либо крупные пожертвования на устройство бань или водопроводов

779

Ibid. IV. 81

780

IV. 82, I. Р. 355

781

Ibid.

782

IV. 89, I. Р. 362–363

783

IV. 88–89, III. Р. 359–363; IV. 92–93, II. Р. 365–366

784

Восточный клен

785

Iliad. II, 308–321

786

Iliad. 12, 200–225

787

IV. 96, I. Р. 365–367

788

IV. 89, I. Р. 361

789

Odyss. XX, 105

790

Odyss. XX, 120

791

Точное значение употребленного в подлиннике глагола πτάρνυμαί – чихать. Древние считали это хорошим предзнаменованием и чихающего приветствовали словами: «На здоровье!»

792

Odyss. XVII, 541

793

IV. 85, I. Р. 354

794

IV. 93, I. Р. 372

Глава VIII. Полемика Цельса против иудейства и апология Оригена

Потоп, ковчег и Девкалион. Преступление Лота и анализ его. Вопрос об обрезании

Иудеи не представляли собой прогнанное египтянами стадо рабов, так как они, будучи насельниками Египта, свободно оставили его795; они также не были египтянами и по происхождению, потому что те имена, какие наблюдаются в Библии, чисто еврейского происхождения и они продолжаются от Авраама до переселения евреев в землю Ханаанскую796. Возможно, что они и не заявили о себе никакими достоинствами и не пользовались почитанием у других народов, так как эллины мало знают их историю. Но кто обратит внимание на удивительное устройство управления иудеев и их законодательство, тот убедится, что оно было лишь осуществлением божественного рода жизни на земле. Иудеи не признавали никакого Бога, кроме Высочайшего: никогда не допускали, чтобы среди них появлялся делатель идолов, или художник, изображающей их, или здание, наполненное идолами. Не должно ли удивляться, что среди них не наблюдалось ни одной блудницы, соблазнительной для молодых людей. В их судах председательствовали люди ученейшие, испытанные в их благочестии и добродетели в течение многих лет. Эти люди на обычном и официальном языке назывались у них богами (Пс. 82), так как их чистая и безупречная жизнь возвышала их над всеми. Весь иудейский народ, взятый в целом, представлял собой не что иное, как общество философов797. Моисей не только не обманул иудеев своими колдованиями и не увлекал их ложью, но именно он дал им закон, которым они могут гордиться перед человечеством. Кто исследует намерения, руководившие Моисеем при издании этого закона, и рассмотрит способ управления, введенного им, сравнив его с другими, тот увидит, что ни один народ не вызывает к себе такого удивления, как иудейский. Все, что не приносит человечеству пользы, он устраняет и удерживает только то, что дает преимущество. Искусство заклинания и всякую науку о заклинаниях они не только считают вводящей человека в обман, но и появление ее объясняют действием злых духов798.

«Иудеи стараются возвести свой род к первым обманщикам, употребляя при этом темные и двусмысленные имена». Ориген: ясно, что эти таинственные имена произошли от трех патриархов – Авраама, Исаака, Иакова, и когда они произносятся с прибавлением имени Божия, они имеют великую силу, так что не только иудеи, но и все, опирающиеся на тайную науку и искусство заклинания, пользуясь формулой: «Бога Авраама, Бога Исаака, Бога Иакова», заклинают духов, также и в книгах о магии немало встречается названий и наименований богов, противопоставляемых силе этих духов и достаточно показывающих, что эти люди стояли в некотором близком общении с Богом799. К таким же именам принадлежат Адонай, Небесный, Саваоф... Высказав кратко мнение Аристотеля и Эпикура о происхождении имен и наименований, Ориген продолжает: так называемая магия не во всех отношениях представляет собой пустое занятие, как это думают последователи Аристотеля и Эпикура; напротив, по свидетельству знатоков этого дела, она понимается как точное и положительное искусство, опирающееся на известные основы и правила, доступные только очень немногим посвященным лицам. Ориген смело утверждает, что подобного рода имена, какие европейское предание хранит с высоким уважением, в своем основании имеют некоторое богословие, возводящее к Творцу Вселенной. Вот почему эти имена имеют особенную силу, если они изрекаются в своем естественном порядке, и другие имена, если они призываются по-египетски, имеют воздействие на известных демонов, сила которых простирается на одни определенные предметы; существуют и имена, изрекаемые на персидском языке, и они имеют силу уже совсем над духами другого рода; так у всякого народа имена духов приспособлены для каких-либо особых его потребностей. По вопросу об именах должно сказать еще то, что по свидетельству людей, обладающих искусством заклинаний, одна и та же заклинательная формула, произнесенная на отечественном языке, производит то, что обещает, будучи же переведена на другой язык, она уже не производит принадлежащего ей действия и теряет свою силу. Значит, правильно заключает Ориген, не в самих предметах, обозначаемых именами, и не в свойствах, какими они обладают, но в особенном сочетании звуков заключается та внутренняя сила, которая производит то или другое действие. А в таком случае оказывается, что демонам, обитающим на земле и получившим в удел различные места, усвояются имена соответственно местным и племенным наречиям800. Это учение о магии, с такой обстоятельностью и знанием дела изложенное Оригеном, на первый взгляд могло бы показаться крайне неожиданным и случайно вставленным в его полемику с иудейством, если бы оно не объяснялось из собственных воззрений Оригена. Истолковывая слова Библии: «сойдем и смешаем языки их» (Быт. 11:7), Ориген спрашивает: «Не должно ли думать, что различные ангелы назначены Богом управлять языками, так что каждый ангел как бы отпечатлевает в порученном ему народе свой язык, сливается с ним и является не столько представителем его национальности, сколько языка, в котором он выражается. Он управитель-князь его языка; так появились князья языков вавилонского, персидского, греческого и пр.» (Origenis. Homil. in Num. IX, ed. Lommatsh. Berolini, 1839. P. 112). Итак, каждый народ поставлен под управлением своего ангела, исполняющего роль невидимого князя его языка, который, как происшедший по повелению Господа, имеет священный, магический характер. Отсюда становится понятно, что язык, подчиненный управительству ангела известной, например, египетской национальности, не может быть переведен на другой язык, так как он подпадает власти ангела, управляющего, например, персидским языком и потому теряет свою магическую силу с переходом в область языка, подчиненного ангелам других народов.

Возможно, что Моисей перенял учение о миротворении у мудрых и ученых мужей, но вопрос в том, какое учение он заимствовал у них: ложное или истинное; если ложное, то, следовательно, и не мудрое, и не заслуживающее похвалы, и если он в этом же искаженном виде передал его и своим соплеменникам, то он несомненно заслуживал бы порицания. Но уже самый источник, из которого Моисей почерпал свои сведения – мудрые люди, – показывает, что он сообщил своим подчиненным мудрое учение и истины. О, как бы это было желательно, если бы Эпикур801, а также и Аристотель802, еще более нечестивый по сравнению с первым в отрицании учения об определении, и если бы стоики, допускающие телесность Бога, приняли это учение мудрых мужей, тогда мир не был бы переполнен заблуждениями, отвергающими Провидение или допускающими его с ограничениями, или же вводящими тленное начало. Теоретическое же воззрение иудеев и христиан считается нечестивым на том основании, что оно не расточает похвал по адресу имеющих нечестивые представления о Боге и выражается в твердой вере, что Бог один и тот же и никогда не изменяется803.

Цельс подвергает рассказы Моисея о миротворении осмеянию на том основании, что хронология мира определяется только 40 000 годами, да и до исполнения еще этого числа остается много времени, и вследствие этого находит веру христиан в миротворение неразумной; тогда пусть он укажет основания, побудившие его к тому положению, что еще раньше того, как этот мир получил настоящий вид, происходило много огненных и многоводных потрясений, и что самый последний потоп был при Девкалионе, а последнее воспламенение при Фаэтоне, и если Цельс для подтверждения высказанной мысли сошлется на авторитет Платона804, то и мы, христиане, имеем право верить, что в чистой и благочестивой душе Моисея, парившей выше всего сотворенного и всецело прилепившейся к Творцу Вселенной, обитал Божественный дух, известивший ему все это несравненно яснее, чем Платону и какому-нибудь другому мудрецу, греческому или варварскому805.

Цельс, хотя и против своей воли, должен был прийти к тому заключению, что мир уже не так долголетен, как полагает это древнее мифологическое предание эллинов, так как неизвестно, на какое время падают все эти рассказы о Девкалионе и Фаэтоне806, а потому они не могут служить какой-либо прочной основой для установки точной хронологии. – Изобретателями этой сложной хронологии у Цельса выступают египтяне, мудрейшие люди по Цельсу, вся мудрость которых выражается в поклонении неразумным животным807 и в основаниях, приводимых ими в доказательство того, что этот способ богопочитания разумен и исполнен таинственности. И если египтяне, рассказывающие басни, пользуются доверием как философы загадок и мистицизма, то неужели рассказы Моисея о миротворении, написанные для всех народов, должны считаться за пустые басни и не могут заключать в себе даже аллегорического смысла808?

Что же касается до дней творения, то Ориген, повторив, согласно библейскому сказанию, то, что сотворено в шесть дней, отсылает за подробностями к своему истолкованию первой книги Моисея, к сожалению, не дошедшему до нашего времени809, и обсуждает лишь частности, относящиеся к этому событию. «Неразумно утверждать, что Бог делал что-либо собственными руками, так как рукоделие и все подобное не принадлежит к области божественного» (Цельс). Но есть известный род выражения (Ориген) образным способом и иначе, чем говорит буква: «Такие подобообразные выражения, как речь Давида: «небо возвещает славу Божию»810 или «небо дело рук Твоих»811, воспринимаются разумом вместе со всеми другими местами, где говорится о членах Божиих, и тогда почему же нельзя сказать, что Бог работал руками, так как, что Он повелевает, всегда должно быть добрым и достойным похвалы»812. Бог не имеет ни уст, ни голоса (Цельс). Бог, несомненно, не имеет голоса, и если к Нему применяют выражение «голос», то сообразно разуму природы, в котором он может описываться как движущийся воздух, даже всеразрушающий, или что-нибудь подобное тому; в других местах Священного Писания слово «голос» употребляется в ином смысле: «И весь народ услышал голос Бога» – очевидно, здесь слово «голос» нужно понимать в духовном смысле. Цельс говорит: «Бог выше всех вещей, о которых мы знаем»; но какие предметы при этом он разумеет? Если он здесь предполагает человеческое тело и то, что в обычном порядке обозначается им, то и христиане согласны с ним. Понимает ли он здесь совокупность всех вещей, то и христиане признают, что все существующее получает свое бытие в Боге. Если же он пожелает истолковать свои слова в высшем смысле, что все вещи, какие человеческая личность может познавать и понимать, меньше, чем Бог, то и Ориген не хочет отказываться от здравого разума, так как Бог превосходит не только то познание, к какому способна человеческая личность, но и всех тех существ, какие превышают человеческую природу813.

Историю змеи, противодействовавшей Богу и принудившей человека преступить заповедь Божию, Цельс называет рассказами старых женщин, не обращая при этом никакого внимания на рай, насажденный Богом на Востоке, на разнообразные деревья, приятные на вид. Он не упоминает и многих предметов, так как их нельзя понимать в буквальном смысле; но ведь и христианин, прочитав диалог «Пир», разве не мог ли бы также надсмеяться и издеваться над ним? Цельс подвергает порицанию сказанное у Моисея: «И навел Господь на человека крепкий сон, взял одно из ребер его и закрыл плотью, и создал Господь из ребра, взятого у человека, жену» (Быт. 2:21–22). Приводя текст не в полном, а сокращенном виде, он сам дает понять, что одним составом слов руководиться не должно, допуская, таким образом, что подобного рода место должно понимать духовно. Утверждая, что «подобных рассказов стыдятся разумные из иудеев и христиан и обращают их в аллегории и притчи», Цельс вступает в противоречие с самим собой. Если Гесиод, просвещенный и вдохновенный от Бога человек, истолковывает (аллегоризирует), что Бог дал женщине зло вместо огня, но он, конечно, находил здесь тайный и духовный разум, то почему рассказ Моисея о происхождении женщины из ребра первого человека не может быть мыслим и объяснен духовно? Рассуждая беспристрастно и объективно, нужно признать, что рассказ Моисея о жене не басня, но философская тайна, высказанная в подобии и вызывающая к себе удивление. Цельс презрительно проходит мимо рассказа Моисея, но уж если дозволено учить и вместе порицать, то пусть Цельс сам рассудит с собой, что приводимые им стихи этого вдохновенного и просвещенного Богом мужа не дают ли и христианам полного права издеваться и осмеивать его рассказы? Не потешна ли также история о ящике Пандоры814?

Ориген признает, что все сказанное Гесиодом может быть объяснено при помощи философии, хотя и сомневается, понял ли этот внутренний смысл сам поэт. Эллины свободно одевают свои истины в стихи и образы; египтяне и прочие варварские народы также скрывают под покрывалами и загадками свои познания. Почему же одни иудеи, их законодатели и книгописатели считаются тупыми и невежественными головами? Разве этот один народ, руководимый самым превосходным образом, всегда возвышающий свои очи на несозданное существо Божие, в Нем полагающий всю свою надежду, ничего не получил от Божественной силы815?

1. Потоп, ковчег и Девкалион

Цельс не знает истории потопа и не обращает внимания на то, каких размеров достигал Ноев ковчег. Обычная величина ковчега определяется в длину 300 локтей, шириной 50 и высотой 30816, но если в него должны были войти все животные, обитавшие на земле, по семи пар чистых животных и по семи нечистых, то он не мог поместить бы их всех в себе. Цельс называет Ноев ковчег достойным посмеяния, так как, по его мнению, он назначен был для всех предметов, существовавших на земле. Если считать совершенно правильными указанные выше недостаточные размеры ковчега, то тогда и издевательство Цельса над размерами ковчега Ноя имело бы за собой разумные основания, так как не мог же Ной построить свое здание в виде пространного и большого города. Чтобы определить величину ковчега, нужно принять в расчет не обыкновенный и употребительный локоть, а повышенный, при котором длина ковчега будет простираться на 90 000 локтей, шириной 2500817, и не должно ли удивляться тому, что он так был благоустроен, что мог противиться самым сильным волнениям моря; он представлял собой прочное здание, соединенное в одно целое не простой смолой, но крепко связывающим асфальтом, и потому не следует ли изумляться провидению Божию, все порождения зверей собравшему в один ковчег, чтобы земля опять наполнилась ими и чтобы справедливейшие из людей стали отцами всех, имеющих быть после потопа818? Цельс уверяет, что легенда о Девкалионе, в искаженной форме воспроизведенная Моисеем в Библии, пребудет всегда в памяти мира, но в таком случае разве не более вероятно то, что по всему миру распространится именно рассказ, сообщенный в священных книгах целому народу819?

Обращаясь к критическому разбору, предложенному Цельсом, истории иудейского народа от начальных времен его до исхода из Египта, Ориген ограничивается большей частью краткими, а иногда любопытными замечаниями. Дополняя недостаточные известия Цельса библейскими данными, он в большинстве случаев обсуждает их с той возвышенной точки на иудейство, какая раз навсегда была им установлена в рассматриваемом отделе. В колодцах и источниках с живой водой, дарованной праведным, он усматривает духовный разум. Он прямо заявляет, что Св. Писание пользуется часто случающимися в жизни людей событиями, чтобы обрисовать нам дело великой важности и высшей справедливости; все это наблюдается в рассказах Библии о колодцах, браках, праведных и женщинах, окружающих их. В повествовании же Моисея о целомудренных женщинах и их служанках прямо лежит духовный разум.

2. Преступление Лота и анализ его

Более внимательно Ориген останавливается на истории Лота с дочерями, возмущаясь замечанием Цельса, что все это более отвратительно, чем Фиестовы вечера. Нужно попытаться, рассуждает Ориген, какими-либо средствами извинить тот соблазн, какой дает этот рассказ Библии читателям. Эллины сами поднимали вопрос, какие действия в природе злые, какие добрые и какие должны считаться нравственной срединой. Воля, или намерение человека, производит добрые или злые дела, но когда воля человека не добра и не зла, это не приносит человеку ни чести, ни вреда, поскольку он одновременно служит добру и злу. Рассматривая поступки человека с точки зрения этой моральной философии, они утверждали то учение, что тесное общение отца с дочерью представляет собой нравственную средину, ни добрую, ни злую (хотя в благоустроенных странах и городах оно непозволительно); они предполагали такой случай, когда исчезнет весь род человеческий и в живых останутся только мудрый человек и его дочь: поступит ли этот человек несправедливо, если он при таком положении дела войдет в общение со своей дочерью, чтобы предупредить полное уничтожение рода человеческого? Отсюда явствует, что у греков по этому вопросу говорили свободно, без опасения вызвать этим какой-либо соблазн. А эта пара юных дев, слышавших кое-что о погибели мира в огне820, и не представляя дело ясно, не могла ли легко вообразить, что их отец является единственным человеком, способным утвердить и продолжить род человеческий? Заслуживают ли они, впавшие в столь естественное заблуждение, более сурового осуждения, чем тот мудрец, позволивший стоику рождать от своей дочери детей, когда весь мир может погибнуть смертью? Но Ориген не настаивает на безусловной правильности заимствованной у стоической школы морали. Он знает некоторых, обсуждающих поступок Лота с дочерями не так снисходительно и считающих его за отвратительное преступление, так как плодом его явилось возникновение двух проклятых народов – моавитян и аммонитян. Св. Писание не дает какого-либо критерия для нравственной оценки поступка Лота; оно нигде не рассматривает его как дело безразличное, но и не осуждает как нечто злое, достойное наказания; поэтому каждый может обсуждать историю Лота по своему усмотрению; для окончательного решения вопроса важно, если одни вменяют ему духовный разум, другие пытаются извинить поступок Лота какими-либо другими способами821.

Как и следовало ожидать, свою апологию иудейства, вопреки всем оскорблениям, нанесенным Цельсом иудейскому народу822, Ориген заканчивает новыми похвалами по их адресу, отчасти повторяя уже сказанное. Как превосходно (воспевает он в панегирическом тоне) и достойно удивления устроение иудейского государства, и если кто правильно представит намерения их законодателя и точно исследует образ его управления, сравнив его с другими правительственными системами, он найдет, что ни один народ в мире не заслужил такого управления. Иудеи не знают ничего о боевых играх, конных ристалищах и театрах с их обнаженными фигурами; и кто не почтет за счастье принадлежать к этому народу, который с первой поры нежного детства привык возвышать дух выше чувственных вещей и верить, что мир не заключен в них, но находится там, где нет ничего телесного? Вместе с молоком матери он воспринимает учение о бессмертной душе и подземных наказаниях и о вознаграждениях отличающихся благочестивым поведением... Короче, иудеи составляют собой удел и наследие Божие (Втор. 99)823. Платон пытался составить картину совершенного государства, но Ориген сомневается, удалось ли ему это так хорошо, как Моисею824.

Цельс утверждает, что все, что у иудеев принимается как достопочтенное и почитаемое, заимствовано у других народов. Иудеи, как и персы Юпитеру, приносят жертвы своему Богу на высоких горах. Но иудеи веруют только в одного Бога, имеют один дом молитвы, единственный алтарь для всесожжений, алтарь воскурений и одного высшего священнослужителя. Они отличаются от персов и тем, что хотя персы восходят для принесения жертв на высокие горы, каких много дано в их стране, но их жертвы не могут быть сравнены с жертвами, установленными законом Моисея, где они являются прообразами и тенью небесных благ и в тайне изъясняются жрецами, какая цель преследуется в законах о жертвах и что они должны значить. Иудеи не почитают ни неба, ни Юпитера, зная, что хотя даны многие существа, возвышенные над всеми небесами и всеми видимыми тварями, но все-таки они ничтожнее по сравнению с Богом825.

3. Вопрос об обрезании

С большим вниманием Ориген останавливается на обрезании как отличительном признаке иудейской национальности. – Вопрос об обрезании требует обстоятельного исследования, так как причины, вызвавшие появление его у иудеев, совершенно иные, чем у египтян и колхидян826, и потому обрезание всех этих народов должно рассматривать совершенно иначе, чем обрезание иудеев; как из того положения, что народы приносят жертвы одинаковым образом, нельзя заключать, что они жертвуют одному Богу, так же из того, что все обрезываются, нельзя заключать, что обрезание у всех совершается одинаковым образом и имеет одно и то же значение. Самые мысли, намерения и законы учредителей обрезания различны, а отсюда и природа обрезания изменяется. Так, все греки говорят о справедливости. Но справедливость Эпикура – совершенно иная, чем справедливость стоиков, не желающих верить, что наша душа имеет три части. Храбрость Эпикура, не боявшегося никаких трудов и лишений, не похожа на ту, какой могут похвалиться ученики Платона, выводящие храбрость из той части души, где имеет седалище гнев, помещаемый им в груди. Так же нужно судить и об обрезании; и оно имеет столько же родов, сколько насчитывало учителей, допускавших обрезание.

Иудеи хвалятся обрезанием потому, что они имеют на то основания. Их обрезание не только отличается от обрезания египтян и колхидян, но и от того обрезания, каким пользуются арабы, потомки Измаила, сына Авраама, хотя Измаил и обрезался вместе с Авраамом. Иудеи утверждают, что только такое обрезание имеет значение и правоверно, какое совершено в 8-й день; отсюда можно предполагать, что особый случай обусловил избрание этого числа, хотя, быть может, возможны и случаи сверхординарного обрезания, и, вероятнее всего, к такому чрезвычайному обрезанию приступали для того, чтобы избежать преследования ангела, ненавидевшего народ иудейский и доставлявшего вред необрезанным, обрезанных же он не мог мучить и прикасаться к ним. В подтверждение этой догадки можно указать на вторую книгу, где Моисей рассказывает, что прежде чем его сын Елеазар обрезался, ангел хотел умертвить его. Тогда Семфора, знавшая это, обрезала крайнюю плоть сына своего и, бросив к его (ангела) ногам камень, сказала: «Ты жених крови по обрезанию»827. Известно, что этот ангел держал власть над иудейским народом, пока кровь не проливалась при обрезании, но вся его власть исчезала, когда появлялась кровь. Впрочем, Ориген отказывается входить в подробности для разрешения поднятого вопроса, чтобы вместо пользы не принести соблазна, тем более, что он превышает понятие обычного человека. По мнению Оригена, эта власть ангела над иудеями простиралась до того времени, когда Иисус принял плоть и подвергся обрезанию828.

Отказ от употребления свинины иудеи не причисляют к своим достоинствам, не считая этот поступок какой-нибудь важной особенностью своей национальности, так как они знают природу зверей и причины, по которым они разделяются на чистые и нечистые; до пришествия Иисуса все это является лишь прообразом. Ученики Пифагора не употребляют ничего имеющего жизнь, но пусть они идут, куда хотят; и у христиан существуют аскеты, отказывающиеся от всякой пищи, но они преследуют совершенно другие цели829.

Цельс прославляет халдеев и называет их народом, с древнего времени получившим имя божественного, так как мир должен был благодарить их за то, что научили его (вводящему в ложь) искусству посредством наблюдения звезд возвещать счастье и несчастье людям. То же имя божественности принадлежит и магам, от которых получила имя и самая наука чародейства, переданная ими другим народам для предотвращения несчастий и погибели; египтяне также с древнего рода были божественными (быть может потому, что они от древних времен ненавидели иудеев). И персы – божественный народ (хотя они брали своих матерей в жены и смешивались со своими дочерями); то же самое должно сказать об индийцах (хотя некоторые из них и пожирали человеческое мясо). Только иудейскому народу Цельс не оставлял никакого места среди божественных народов. Но Цельс не обращает внимания на то, как много попечительности оказывал Бог иудеям и по каким мудрым законам управлял ими, и не знает и того, что из падения их произойдет спасение язычников, даст богатство миру, и когда число язычников исполнится, то весь Израиль спасется (Рим. 11:11–12; 55:27)830.

Что иудейский народ был в особенности приятен и угоден Богу, это можно видеть отчасти из того, что люди, чуждые иудейству, часто взывали к Богу евреев, частью из того, что хотя число его значительно уменьшилось, он находился под защитой Бога. Так, Александр Македонский не нанес иудеям никакого зла, несмотря на то, что они отвергли предложенный им договор и военный союз против Дария; говорят также то, что тот же Александр пришедшему к нему в великолепных облачениях первосвященнику иудейскому поклонился и удостоверил, что так одетого мужа он видел во сне, провозвестившего ему, что он покорит всю Азию через свое оружие831. И христиане согласны, что иудеи угоднее Богу, чем все другие народы. Но все милости и покровительство достались христианам после того, как Иисус силу, какая дарована была иудеям, передал верующим из язычников, и пусть римляне всеми средствами и на всех путях пытаются истребить христиан, но достигнуть этой цели они никогда не могут, так как рука Божия спорит за их веру и хочет, чтобы слово Божие из уголка иудейской земли распространилось по всему миру832.

Свой апологетический отдел, направленный против унизительной оценки иудейства, Ориген заканчивает следующим заявлением: «Мы по силе своей возможности позволили отразить обличения Цельса, с какими он напал на иудеев и их учение». Теперь «я хочу сказать несколько слов в предупреждение тем, которые хотели бы нас обличить в высокомерии, что мы, присваивая себе познание истинного Бога, не были очарованы ни Моисеем, ни ложными чудесами Иисуса; но мы, к великому нашему счастью, слушаем Бога, говорившего через Моисея и Иисуса, исповедуем истинным Сыном Божиим в уверенности, что Он подарит величайшие блага тем, которые в своих поступках исполняют Его заповеди»833.

* * *

795

IV. 35, I. Р. 203

796

III. 8, I. Р. 208

797

IV. 31, I. Р. 300–301, ср.: С. 155–156

798

V. 42, II. Р. 45

799

IV. 33, I. Р. 303

800

I. 24–25, I. Р. 304–305

801

Эпикур возвышал богов над всем миром и учил, что боги проводят блаженную жизнь без всякой печали и заботы

802

Аристотель учил, что Провидение Божие достигает до Луны, или так, по крайней мере, понимали его древние христиане

803

I. 21, I. Р. 71

804

См. эти рассказы у Платона (Plat. Phaedr. Cap. 25, II. P. 200)

805

Тоже мысли платонического характера. Orig. I. 19, I. Р. 70–71

806

Намек на это имеется в упомянутом месте Платона

807

Как будто это имеет какое-либо отношение к хронологии

808

I. 20, I. P. 71

809

И потому, надо признаться, что и этот отдел полемики обработан у него слабо

810

Пс. 18

811

Ср.: Пс. 101

812

VI. 52, II. Р. 131–132

813

VI. 62, II. Р. 132–133. Создание жены, рая, змея и падение первого человека

814

IV. 38, II. Р. 308–309

815

Ibid.

816

Размер Ноева ковчега, определенный Библией (Быт. 6:15–19)

817

Для правильности счета, если бы кто пожелал определить размер Ноева ковчега, Мосгейм рекомендует следующий прием: каждый простой локоть Моисея Ориген увеличивал до 3 000 обыкновенных локтей (локоть – 10 вершков. Подробности см. у него же. S. 404)

818

IV. 41, I. Р. 314

819

IV. 42, I. Р. 135

820

Быт. 19:31–39

821

IV. 45, I. Р. 317–319

822

Ср. выше

823

V. 43, II. Р. 46–47

824

V. 43, II. Р. 47

825

V. 44, II. Р. 48; V. Р. 45. «Адонай», «Саваоф»: рассуждает также о значении заклинательных имен, но уже в более кратком виде

826

Страна на Кавказе. Lommatzch. Op. cit. Berolini. P. 183. Ср.: Origenes. Comm, in Rom. Cap. 3. P. 186 ff.

827

Исх. II, 23–26

828

V. 18, II. Р. 52–53. Утверждение Оригена, что за все время Ветхого Завета ангел имел власть над необрезанными и что он эту власть потерял с рождением Христа, ничем не доказано. Вероятно, что он часть этого учения заимствовал из иудейской школы (Mosheim. Op. cit. 503)

829

V. 49, II. P. 53–54

830

VI. 80, II. Р. 151–152

831

Ср.: Antiquit. Iud. Lib. XI, 5. P. 67. Flavii Josephi Opera. Т. III. Берлин, 1872

832

V. 50, II. P. 54–55

833

V. 51, II. P. 55

Глава IX. Христос в изображении иудея и Оригена

Позорное происхождение Иисуса; происхождение от Пантеры. Халдеи и Младенец Иисус; вопрос о действительном крещении; посещение Иисуса волхвами

Уже первое заявление Цельса, что Христос за несколько времен тому назад возвестил Свое учение и был принят за Сына Божия, возбуждает горячую отповедь Оригена. Допустим, что Христос только за несколько лет тому назад пожелал распространить Свое учение и, несмотря на краткий срок, успел так убедительно привлечь к Себе не только всю вселенную, но и немалое число греков и варваров, мудрецов и простецов, что они готовы скорее подвергнуться смерти за христианство, чем отречься от Него. История свидетельствует, что еще никто до Него не объединял в своей личности такого великого морального переворота в человечестве; не заключает ли все это в себе ясного доказательства, что здесь действовала божественная сила? Рассматривая это глубже и всестороннее, всемирное распространение христианства, поражающее своим кратким сроком, и принимая во внимание сопровождающие его обстоятельства – избавление от смерти порока, от распутства, отдел неправды, от равнодушия к божественному – и в качестве доказательства полезности такого рода деятельности указал бы на улучшение хотя бы сотни людей, – кто, рассматривающий вопрос с разумной точки зрения, не должен признать, что виновник всех этих благотворных явлений не мог без помощи и воли Божией сообщить и этой сотне людей учение, способное уничтожить столь великое зло834? Очевидно, что Иисус преуспевал в делах, превосходящих природу человеческую. С самого начала распространения Его учения по всей земле проповеди Его стали противодействовать, и тогдашние цари и их верховные вожди и предводители, начальники городов и народа стали преследовать Его учение и, несмотря на все эти препятствия, оно одержало победу над миром. Будучи Логосом, Он по Своей природе устранял все препятствия. Он оказался сильнее многочисленных врагов, выступивших против Него, и привлек к Себе не только Грецию, но и большую часть ее варварских областей, обратив тысячу лиц к богопочитанию, возвещенному Им835.

Позорное происхождение Иисуса 836

От благородного происхождения, от знатности и высокого положения родителей, имеющих средства, чтобы воспитать своего сына, многое зависит при достижении выдающегося положения, знатности и громкого имени у людей. А если кто не обладает ни одним из подобного рода преимуществ, напротив, совершенно лишен их и при всех этих трудностях и препятствиях создал себе известность, обратил на себя внимание не желавших слушать его, и при этом снискал себе славу во всем мире, то не должно ли удивляться такой личности, которая при помощи своих самобытных дарований совершает необычайные дела, независимостью речи исключая всякое легкомысленное отношение к себе? Иисус вырос при самых неблагоприятных условиях; от других Он не научился ничему возвышенному – и в то же время возвестил учение о суде Божием, своею возвышенностью действующее не только на простецов и невежд, но на значительное количество людей разумных, способных проникать в глубину хотя, по-видимому, и простых вещей, но в то же время содержащих в себе нечто таинственное.

У Платона какой-то сефириец837 известному своим военным искусством полководцу Фемистоклу поставил в упрек то, что он своей славой обязан не своим личным достоинствам, а исключительно тому обстоятельству, что самое место его родины почиталось во всей Греции. Фемистокл ответил: «Если я был бы сефирийцем, то не достиг бы никакой славы, а ты хотя бы и был афинянином, все равно бы не был Фемистоклом»838. Иисус же, Которого поносят за то, что Он сын бедной труженицы-матери, ничтожнейшей, так сказать, из всех сефирийцев, оказался в состоянии перевернуть весь мир и стать выше не только афинянина Фемистокла, но Пифагора и Платона, всех прочих мудрецов, царей и полководцев вселенной839. И всякий, глубоко понимающий вещи, разве не должен изумиться при виде того факта, что Он превозмог все виды бесславия, какие только могла вообразить фантазия и сумел встать выше всех известных славою людей Своего времени? К тому же в числе людей, пользующихся в народе известностью, можно найти немногих, получивших возможность стяжать себе славу наряду с громкими именами. Один удивляет ближних мудростью, другой военным искусством, некоторые из варваров необыкновенными чудесами, какие они производят своими заклинаниями, каждый за одно какое-либо искусство. Иисус же, при всех Своих достоинствах и преимуществах, вызывает к Себе особое удивление и Своею мудростью, и чудесами, и покоряющим величием. Да и последователей Он приобретает не так, как тиран, располагающий к уничтожению законов других, не как разбойник, снаряжающий своих единомышленников против ближних, не как богач, приобретающий себе угодников щедростью, и вообще не как человек, способный вызвать порицание к себе своим образом действий. Он поступает как Учитель, возвещающий о всеобщем Боге, о служении Ему, о всеобъемлющем нравственном законе, способном привести к единению и общению с Господом Богом того, кто будет жить согласно Его повелениям. При этом Фемистокл и никто из замечательных людей не встречали препятствий на пути при достижении славы. У Иисуса же ко всему тому, что сказано о Нем и что в достаточной мере может покрыть бесславием душу человека, очень благородного, присоединилась еще крестная смерть, считавшаяся настолько бесчестным позором, что, казалось, была в состоянии поколебать уже приобретенную Иисусом славу и Его учеников, еще недостаточно приобщившихся к Его учению, признать Его обманщиком840.

Происхождение от Пантеры

В самом деле, восклицает Ориген, да неужели сколько-нибудь вероятно, что Тот, Кто столь много совершил на пользу рода человеческого и употребил все усилия к достижению той цели, чтобы через указание на суд Божий побудить и греков и варваров к оставлению порока и к решимости исполнять волю Создателя вселенной, получил жизнь не чудесным, а самым позорным образом? И разве Тот, Кто ниспосылает души в тела людей841, стал бы подвергать столь позорному рождению Того, Кто совершил столь великие деяния, научил столь многих людей и отвратил их от потока пороков? Ужели Он не мог Его приобщить к жизни людей по крайней мере путем законных брачных уз? Да и не вероятнее ли всего предположить, что всякая душа, назначенная для тела, получает тело по заслугам, в соответствии предшествовавшему нравственному состоянию, как этому учили Пифагор, Платон и Эмпедокл? Отсюда вытекает прямое требование справедливости, чтобы и душа Иисуса, пришедшая в мир для выполнения многих и полезных дел на благо людей, соединилась бы с телом, отличавшимся большим благородством и превосходством, чем все прочие человеческие тела.

Можно признать особые способы соединения души с телом: даны души, которые по некоторым сокровенным причинам не вполне заслуживали того, чтобы быть заключенными в совершенно бессловесные существа и быть связанными с телами уродливыми, у которых вследствие несоразмерности тела по сравнению с прочими органами его, разум не может достигнуть полного развития. Другая душа бывает наделена телом, более приспособленным к тому, чтобы соединиться с разумной душой. При таких условиях, что препятствует допустить существование уже совершенно особого тела, которое, имея общие качества с другими человеческими телами, получило бы возможность жить с людьми и в то же время, являясь обладателем качеств особого тела, давало бы возможность душе пребывать без греха? Придавая значение трудам физиономистов Зопира842, Локса, Полемона843, или еще какого-то писавшего в этом самом духе и проповедавшего, что ему известно кое-что удивительное, – если верить, как думает он, что все тела приспособлены к нравственному состоянию душ, то тогда душе, имевшей прийти в мир особенным образом и совершить великие деяния, каким образом можно приписать тело, происшедшее, по мнению Цельса, от блудницы? Ведь от таких нечистых связей надлежало родиться какому-нибудь безумцу, губителю людей, учителю разнузданности, нечестия и прочих пороков, а вовсе не наставнику воздержания, справедливости и прочих добродетелей844.

Греки не желают верить рождению Иисуса от Девы. Им нужно сказать, что Творец многообразием способов, какими Он производит живые существа, открыл и то, что Он и с прочими живыми существами, включая сюда и людей, может совершить то, что Он сделал в отношении к одному существу: так как между животными встречаются такие, которые не имеют общения с самцами и без полового смешения сохраняют свое потомство845. Что же невероятного в том, если Бог, пожелав прислать роду человеческому некоторого божественного учителя, устроил так, что вместо семенного начала, происходящего от соединения мужчины и женщины, совершенно особым способом образовался разум имеющего родиться Иисуса? Да и по мнению самих греков, не все люди родились от мужа и жены. При том предположении, что мир сотворен, с которым согласны и многие из греков, необходимо допустить, что первые люди родились не от плотского союза, а от земли и производительных сил, заключающихся в земле, а это насколько чудеснее рождения Иисуса, все же наполовину одинакового с рождением других людей. О Платоне не рассказывается ли, что он родился от Амфиктионы в тот момент, когда Аристону запрещено было сходиться с ней, пока она не родит зачатого от Аполлона сына846? Но это, очевидно, басни, выдуманные только из благоговейного чувства, какое питали к Платону и думали, что он превосходит других и мудростью, и добродетелью, и который будто бы получил начало телесной организации от высших производительных сил, как это и прилично высшим существам по сравнению с простым человеком. А Цельс заставляет спорить своего иудея и осмеивать Его рождение от Девы как вымысел, стоящий на одном уровне с греческими сказаниями о Данае, Меланиппе, Авге и Антиохе847. Все эти речи свойственны скорее скомороху, а не человеку, старающемуся быть в своих исследованиях серьезным848.

Трудно понять, как мятежник (волхв) мог употребить все усилия на то, чтобы распространить учение, располагающее поступать людей в том убеждении, что Бог за каждое деяние подвергнет его суду, и это убеждение внушил Своим ученикам, которых Он намерен был сделать провозвестниками Своего учения. А Его ученики не приобрели ли последователей только потому, что совершали чудеса или они могли достигнуть этого и без помощи чудес? Первое невозможно уже потому, что они лишены были всяких познаний в области красноречия и диалектики, какие предлагаются в греческих школах, и потому не могли привлекать последователей христианству путем разумных убеждений.

Лишь чудеса, полученные в наследство от Учителя, дали им мужество и пригодное средство, чтобы проповедовать учение и вводить новую веру. Но если ученики Иисуса творили чудеса во имя Его, то может ли в таком случае считаться правдоподобным то объяснение, что волшебники подвергали себя столь великим опасностям, распространяя учение, запрещающее чародейства849?

Халдеи и Младенец Иисус

Что касается до Ирода и его отношения к Иисусу, то должно отметить, что злоба соединяется часто с ослеплением, чувствуя сильное воздействие Провидения и стараясь преодолеть его. Такое состояние переживал и Ирод: он верил, что родился царь Иудейский и принял решение, стоявшее в противоречии с этим убеждением. Он упустил из виду, что коль скоро Он царь, то будет царствовать, и тогда не следовало принимать решения убить Его. Поэтому и ангел, охраняя последовательность событий, повелел Иосифу удалиться вместе с Младенцем и Его Матерью в Египет, а Ирод повелел убить всех младенцев в Вифлееме и его окрестностях в том убеждении, что он таким образом лишит жизни и новорожденного Царя. Он не знал, что есть сила, заботящаяся о людях, достойных особой внимательности ради спасения людей, среди которых первое место по чести и несравненному достоинству принадлежало Иисусу, предназначенному быть Царем, – не в том смысле, как понимал это Ирод, а в том, в каком оно приличествует Тому, Кому Бог даровал царство для того, чтобы быть Ему для подвластных раздаятелем щедрот, не средних и безразличных, но воспитывать и управлять своими подданными посредством Божественных законов850.

Вопрос о действительности крещения 851

Почти во всяком повествовании, как истинно оно не представлялось бы, очень трудно, а в некоторых случаях почти невозможно установить его достоверность и привести представление о нем до степени очевидности. Допустим, что кто-нибудь стал бы отрицать существование Троянской войны на том основании, что здесь рассказываются невероятные факты о рождении Ахиллеса от богини моря Фетиды852, о происхождении Сапердона от Зевса853, Аскалафа854 и Иалмена от Марса, Энея от Афродиты855, как бы он мог доказать достоверность всех подобных событий? Каким образом, при господствующем у всех мнении, что в действительности война велась под Илионом между греками и троянцами, можно освободиться от баснословных сказаний, неизвестно как примешавшихся к этому факту? Можно ли вообразить себе человека, не верующего в сказания об Эдипе и Иокасте и сыновьях их Этеокле856 и Полинике лишь на том основании, что к этой истории примешалось о сфинксе? Каким путем можно проверить истинность этих сказаний? То же затруднение испытывается и в истории об эпигонах857, хотя к ним и неприменимо понятие вымысла, как и к истории о возвращении Гераклитов (т. е. потомков Геракла) и во многих других сказаниях подобного рода. Но кто прочтет эти сказания без предвзятого мнения и в то же время отбросив в них ложь, тот, конечно, рассудит, чему можно в них верить, что следует понимать иносказательно, отгадывая при этом скрытую в них мысль писателя, и что совершенно не заслуживает доверия, как написанное в угоду некоторым личностям. Это замечание и должно быть применяемо ко всей истории жизни Иисуса в Евангелиях, и не с той целью, чтобы направить мысль разумных в область безотчетной веры, но из желания доказать, что приступающим к чтению священных рассказов необходимо иметь добрые мысли, заботиться о тщательности исследования и проникать в намерения священных писателей, чтобы таким образом можно было понять самую цель, с какой написано каждое событие858.

Пародия, измышленная Цельсом о форме крещения, была бы понятна и не заслуживала бы опровержения, если бы автор ее выступал в качестве ученика Эпикура, Демокрита или Аристотеля. Но премудрый Цельс такие речи приписывает иудею, верующему в еще более чудесные события, заключающиеся в пророческих писаниях, чем сказание о явлении Духа в образе голубином. И если этот метод применить к исследованию исторических событий, то где взять доказательства в обосновании того факта, что Господь Бог говорил с Адамом и Евой, Каином, Авраамом, Исааком и Иаковом, хотя бы разговоры Его с этими мужами и были записаны? У Иезекииля встречаются следующие выражения: «Отверзлись небеса, и я узрел видение Бога», и далее: «самое же видение было подобием славы»859. Допустим, как полагает Цельс, христиане не могут доказать в достаточной достоверности истинность того события, очевидцем которого был один Иисус, но в таком случае не с большим ли правом можно утверждать, что Моисей и Иезекииль повествуют о фантастических событиях860? Это возражение, предъявляемое Цельсу, не имеет своей целью поколебать веру в Моисея или Иезекииля; оно стремится высказать лишь желание того, чтобы на основании иудейских и христианских верований убедить Цельса в том, что этот Иисус по сравнению с указанным пророком заслуживает большего доверия, когда Он сказал о Своем видении ученикам, как это естественно предполагать, сообщил им, каково было это видение и каков голос, слышанный Им от Отца. Правда, при повествовании о голубином образе и голосе небесном не все были непосредственными слушателями Иисуса, когда Он рассказывал им об этом событии, но писателям Евангелий все происшедшее при крещении мог открыть тот же Дух, который сообщил Моисею еще более древнее сказание, начинающееся фактом создания мира и кончая рассказами из времен Авраама. Почему же собственно отверзлись небеса и Дух Святый сошел на Иисуса в образе голубя, а не в виде другого какого-либо животного, на этот вопрос ответит тот, кто украшен даром, известным под названием слова премудрости861. Закон и пророки наполнены часто необычными повествованиями, очень сходными с рассказами о крещении Иисуса и, в частности, о голубе и голосе с неба. Самые чудеса, какие совершил Иисус и Его ученики, показывают, что при крещении появился Св. Дух и именно в виде голубя. У христиан еще и теперь сохраняются дары Св. Духа, при помощи которых они изгоняют демонов, совершают многочисленные исцеления, а иногда по воле Слова-Логоса проповедуют и предсказывают будущее; многие даже против собственного желания перешли в христианство, после того как некоторый дух внезапно изменил их ум, так что оставили ненависть к Слову-Логосу862.

Заканчивая вопрос о крещении, Ориген еще раз останавливается на словах Цельса: «Сам Иисус рассказал об этом, хотя писание ничего не знает об этом факте». Но благородный человек не заметил слова, высказанного Иисусом Своим ученикам по поводу видения на горе Елеонской: «Никому не говорите об этом видении, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых»863. Отсюда видно, что ожидать точного сообщения о том, что Иоанн Креститель слышал и видел при Иордане, невозможно. Вся жизнь Иисуса доказывает то, что Он избегал говорить о Себе. Вот почему Он заявлял: «Если бы Я стал говорить о Себе, свидетельство Мое не было бы истинным»864. И слова Цельса о единственном свидетеле показывают, что он в данном случае приписал иудею речь, совершенно несвойственную личности иудея. Ведь иудеи не указывают никакой связи между Иоанном и Иисусом, и в частности не видят сходства между осуждением Иоанна и Иисуса. Таким образом и здесь похваляющийся своим всезнанием Цельс должен быть изобличен в совершенно неудачной выходке, не зная того, какие слова следовало вложить ему в уста иудея при его споре с Иисусом865.

Посещение Иисуса волхвами

Цельс обнаруживает здесь невежество, не умея отличить магов от халдеев и не усматривает различия предсказаний и, искажая евангельский рассказ, не упоминает о появлении звезды на Востоке. Нужно думать, что представшая перед магами звезда была новой и не похожей на обыкновенные звезды, расположенные на неподвижной сфере. Она явилась из рода звезд, показывающихся временно и носящих названия комет, домидов, погоний и т. д. В появлении такой звезды при рождении Иисуса не было ничего неожиданного. Обыкновенно наблюдается, что при наступлении великих событий или чрезвычайных изменений на земле появляются подобного рода звезды, предзнаменующие собой перемены царств, наступление войн или другие какие-нибудь могущие быть в человеческом роде случайности, потрясающие земные отношения. В сочинении стоика Херемона866 о кометах значится, что иногда кометы бывают вестниками наступления радостных событий, для доказательства чего он приводит несколько примеров. Если, таким образом, провозвестниками новых царств и других важных событий в мире являются кометы или иные звезды подобного рода, то что удивительного в том, что появление звезд сопровождало рождение Того, Кто должен был произвести обновление в роде человеческом и возвестить новое учение не только иудеям, но греческим и многочисленным варварским племенам? И оскорбительные суждения Цельса об учениках Иисуса не имеют под собой разумной почвы. Рассматривая деяния апостолов беспристрастно и без предубеждения, должно прийти к тому выводу, что они проповедовали христианское учение и приводили людей к слову Божию при помощи Божественной силы. Они не обладали умением говорить, не имели способности убеждать по правилам диалектики и риторики, при содействии которой они могли бы привлекать к себе слушателей. И самая мысль, что Иисус для распространения Своего учения избрал бы мужей, которых бы народ считал учеными и которые своим увлекательным развитием мысли могли бы понравиться каждому образованному человеку, не соответствует задачам евангельской проповеди. Тогда можно было бы совершенно основательно заподозрить, что для распространения Своего учения Иисус избрал такое же средство и такой же путь, какими пользуются вообще основатели философских школ; тогда, следовательно, и исполнение обещаний о божественности Его учения не могло быть столь очевидным; тогда бы Его слова и Его проповедь имели в своем основании убедительность слов и искусство изложения, и в таком случае вера Его последователей приобреталась бы не силой Божией, но человеческой мудростью, как это бывает при возникновении веры у мирских философов. Если теперь принять во внимание, что эти мытари и рыбари, не изучившие даже начал знания, не только безбоязненно проповедуют иудеям о необходимости веры в Иисуса, но и возвещают о Нем среди остальных народов, то тогда вполне уместно задать вопрос, откуда у них явилась столь убедительная сила слова, – тем более, что она явилась слишком необычной для многих. И кто станет отвергать, что Иисус словами: «Идите за Мной, Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф . 4:19), преисполнил их некоторой божественной силой? Вот почему и слово, возвещаемое ими с силой, проявляет себя в жизни и настроении, в борьбе за истину, доходящей даже до смерти. Между тем Цельс называет апостолов людьми крайне грешными. Но кто поставит себе целью осуждать пороки людей прежней жизни, уже оставивших свой порочный путь, тот должен обвинить Федона867 за то, что он обратился к философии, подвергнуть порицанию и разумную жизнь Полемона, последователя Ксенократа, за его философию, между тем, как по его адресу должно было бы расточать похвалы за то, что Ксенократ своим учением, в воззрениях своих последователей, получил силу возвращать людей от грязи пороков к доброй жизни868. Среди же последователей Иисуса находилось не только известных двенадцать апостолов, но число их, постепенно увеличиваясь, возрастает и составляет собой хор многочисленных добродетельных людей. Также и Хрисипп в своей книге «О врачевании страстей», стремясь удалить от людей душевные страсти, делает попытку врачевать одержимых страстями, согласно с положениями той или другой школы безразлично, не обращая внимания на то, какое положение из учений этих школ соответствует истине. Он говорит, что если признать, что даже чувственное пожелание заключает в себе конечную цель, то и страсть нужно врачевать этим же средством. Он допускает, что существует три рода благ, какие нужно принимать во внимание и на основании их освобождать людей от страстей, какими они одержимы. Противники христиан не замечают, у скольких людей ими укрощены страсти, у скольких уничтожена целая бездна пороков и смягчена грубость нравов. Люди, заботящиеся об общественном благе, должны единогласно воздать благодарность христианской вере за то, что она освободила людей от многих страстей; или по крайней мере засвидетельствовать, что при всей своей предполагаемой неистинности, все-таки она полезна человеческому роду869.

Будучи Учителем, Иисус в то же время служил и образцом для них строго уравновешенной жизни, соединяющейся с осмотрительностью, требовавшей не подвергать себя опасности напрасно, безрассудно и не вовремя, и тем не менее иудей (Цельса) говорит Ему: «Ты со Своими учениками бегаешь то туда, то сюда. Но разве и Аристотель, заметив, что его стараются обвинить как хулителя богов, ввиду некоторых положений его учения, не оставил Афин, оправдывая свое удаление пред приближенными таким заявлением: «Уйдем из Афин, чтобы не дать повода афинянам поступить подобно тому, как они сделали с Сократом, чтобы вторично они не учинили преступление против философии""870.

Иудей у Цельса, как будто воспитанный на началах греческой философии, превозносит пред Иисусом Персея, Амфиона, Эака и Миноса871. Но пусть эллины покажут, что именно каждый из упомянутых героев сделал полезного, замечательного, имеющего значение для последующих поколений, чтобы получить некоторую степень убедительности в их божественном происхождении. Во всех этих мифах ничего нет такого, что хоть сколько-нибудь напоминало деяния описанных им мужей и приближало бы их к действиям Иисуса. Да и все совершенные Иисусом действия не представляют собой принадлежности какой-либо одной национальности. Они составляют собой достояние всего обитаемого людьми мира.

И чудеса Христа ничем не напоминают собой тех удивительных действий, какие производят фокусники, получившие свое искусство у египтян872. Если бы существовало какое-нибудь сходство или подобие между чудесами Иисуса и делами фокусников, то тогда должно было бы допустить, что и все Свои чудеса Он совершил из одного желания привлечь к Себе внимание и ослепить людей. Но ни один фокусник пока не вызывал в своих зрителях стремления к нравственному улучшению, не приводил их к страху, хотя они бывают поражены ужасом пред тем, что они видят. Иисус совершал чудеса не для Своих только зрителей. Он явил Себя образцом жизни как для собственных учеников, так и для всех верующих, – для учеников затем, чтобы они всегда готовы были наставлять людей, – для остальных верующих в тех целях, чтобы они более учением и образом жизни, чем своими чудесами старались наставлять, как нужно жить, чтобы во всей своей деятельности заботиться только об угождении Богу Вседержителю873.

Иудей заканчивает свою речь к Иисусу самым ненавистным ругательством Его, утверждая: «Все, что Он сделал, есть дело гнусного обманщика, которого должен ненавидеть Бог». Ориген: если исследовать точное значение слов и природу вещей, то невозможно утверждать, что Бог может ненавидеть человека, так как Бог любит все, что существует, и не питает ненависти ни к чему из созданного, и если у пророков встречаются иногда мысли, говорящие о гневе Божием, то их нужно объяснять по общему правилу: если Писание говорит о Боге, то оно пользуется оборотом речи, выражающим человеческие чувствования874. Да и что можно сказать в защиту христианской веры перед человеком, который обещал в своей речи убедительные доказательства самих положений, а между тем сам думает отделаться только одним злословием и укоризною? А это значит поступать не так, как прилично философу, а как свойственно человеку, не получившему образования, – человеку, позволяющему себе увлечься стремлениями страсти.

* * *

834

I. 26, I. Р. 78

835

I. 27, I. Р. 78–79

836

См. выше

837

Сефир – маленький и бесплодный остров, входящий в состав теперешнего Архипелага, называемого древними Кикладскими островами. Слово «сефириец» вошло в пословицу для обозначения всякого, жившего в дурных, отвратительных местах и среди грубого народа

838

Plato. Civitas. II, ed. Sneider. P. 3

839

I. 30, I. Р. 80–81

840

I. 30, I. Р. 81–82

841

I. 32, I. Р. 83–84

842

Современник Сократа. См.: Любкер. Указ. соч. С. 190

843

Полемон – физиономист, живший, вероятно, во II в. См.: Любкер. Указ. соч. С. 809

844

I. 33, I. Р. 24–25

845

Так, очевидно, думали в то время, как свидетельствует Ориген; в современной науке это мнение, конечно, оставлено

846

Эти воззрения являлись общим воззрением всех первобытных народов Европы. См. подробности в книге: Mosheim. Op. cit. Anm. 86

847

I. 37, I. Р. 87–88. Ср. выше. Здесь несомненно ошибка памяти; греки мать Платона называли не Амфиктионой, а Перектионой. Рассказ о божественном происхождении Платона см. у Плутарха, Свиды и многих других древних писателей. См.: Mosheim. Op. cit. S. 87

848

I. 38, I. P. 89–90. Ориген считает напрасным трудом оспаривать положения, высказанные Цельсом не серьезно, а скорее в насмешку, так, напр., «не была ли мать Иисуса красива и не за красоту ли ее соединился с ней Бог...». Здесь нет ничего от носящегося к Царству Божию (см. выше). Чем отличаются подобные речи Цельса от разговоров тех бродяг, замечает Ориген, которые на перекрестках спорят между собой и говорят друг другу непристойные речи? (I. 39, I. Р. 90)

849

I. 61-I. 111. 12

850

I. 61, I. Р. 111–112; см. выше

851

Ср. выше

852

Ахиллес, известный герой Троянской войны, был сыном Пелея, царя в Фтии, и нереиды Фетиды. См.: Любкер. Указ. соч. С. 9

853

Сапердон, сын Зевса и Европы, царь лаев. См.: Любкер. Указ. соч. С. 139

854

Аскалаф, сын Марса и Астиохи, брат Иалмена, царь Орхомена, аргонавт, жених Елены, сражавшийся под Троей, где и пал в битве

855

Эней, сын Анхиса и Афродиты, дарданский царь при Иде, родственник Приама. Он принимал ближайшее участие в Троянской войне. Как Ахиллес на греческой стороне, так Эней на троянской является сыном бога, любимцем богов, пользующимся покровительством Афродиты и Аполлона. Его позднейшие подвиги описаны в Энеиде Вергилия (см.: Любкер. Указ. соч. С. 26–27)

856

Эдип имел несчастье убить своего отца Лая , оставшегося ему неизвестным, и женился на своей матери Иокасте, от которой он имел сыновей Этеокла и Полиника. Иокаста дана была ему в награду Этеоклом за победу над сфинксом (сфинкс, чудовище, обитавшее около Фив и бросавшее со скалы всякого, не разгадавшего его загадку). Эней разгадал загадку – и тогда сфинкс сам бросился со скалы. См.: Mosheim. Op. cit. S. 93

857

Эпигоны – потомки семи вождей, участвовавших в походе против Фив. См.: Mosheim. Loc. cit. Ibid.

858

I. 42, I. P. 92–93

859

Иез. I:1–2

860

I. 43, I. Р. 93–94

861

I. 44, I. Р. 94

862

I. 46, I. Р. 95. Т. е. посредством экзорцизма

863

Мф. 17

864

Ин. 5

865

I. 48, I. Р. 99–100

866

Херемон жил около P. X . и своими сочинениями стремился стяжать славу философа и знатока звезд, но то немногое, что осталось от него, подтверждает суждение, высказанное о нем Страбоном, что он был невежественный, легкомысленный и высокомерный человек. См.: Mosheim. Op. cit. S. 126

867

Федон, рожденный в Элиене, городе полуострова Пелопоннеса, был схвачен морскими разбойниками и отдан в распутный дом в Афинах. Сократ, увидев его в таком печальном положении и желая его спасти, упросил одного своего богатого друга выкупить его на свободу. Став свободным, Федон всю свою жизнь посвятил изучению философии и образовал свою школу, назвав ее по имени своего города элиенской. Платон имел с ним беседу о бессмертии души. См.: Любкер. Указ. соч. С. 187

868

Имеется в виду Полемон: это был один из одичалых и несдержанных юношей в Афинах, искусившийся во всех пороках. Проведя всю ночь в разных безобразиях, он, обезумев, бросился разрушать школу знаменитого академического философа Ксенократа, чтобы опозорить его и прервать лекцию. Ксенократ однако не смутился этим обстоятельством и, переменив тему лекции, начал читать о нравственности и умеренности. Его лекция произвела на Полемона такое глубокое впечатление, что он присоединился к числу его учеников. См.: Mosheim. Op. cit. S. 137

869

I. 64, I. P. 116–118

870

Рассказанный Оригеном факт из биографии Аристотеля действительно совершился; о нем упоминают все биографы, начиная с Элиана. См.: Mosheim. Op. cit. S. 139

871

I. 67, I. P. 121. Ср. выше

872

Ср. выше

873

I. 68, I. Р. 121–122. Ориген не оставляет в воззрениях Цельса ничего не опровергнутым и, покончив с центральными вопросами, связанными с личностью Иисуса Христа, обращается к мелочам. Тело Иисуса и создано таким, каким оно должно быть и какое Он мог получить от женщины: тело человеческое и подверженное смерти. И пища, какой питался Иисус, была общечеловеческой; что же касается голоса, то это все слишком ничтожно и заслуживает презрения (I. 69, I. Р. 123–124 ср. выше)

874

I. 71, I. Р. 124–125

Глава X. Христос с точки зрения иудеев, отказавшихся от закона и вступивших в число последователей Иисуса875

Иудеи, отвергшие Иисуса, оставили свой закон, но каким образом могли отпасть от закона люди, делающие упрек другим лицам, не желающим внимать закону, и говорящие так: «Скажите вы, не желающие быть под законом, разве вы не слушаете закона876? О волах ли заботится Господь, или во всяком случае о нас? Да, для нас это написано»877. Отказавшиеся от закона иудеи, последовавшие за Христом, не сумели еще доныне определить свое отношение к закону: одни соединили с ним нравственный и преобразовательный смысл и потому могли сделаться истинными последователями Иисуса; другие, придавая закону духовное объяснение, в то же время твердо удерживали и полученные от предков предания, некоторые же, не желая ничего знать о духовном истолковании закона и удерживая его буквальный смысл, признают Иисуса Тем, Кем провозвестили Его пророки, и соблюдают Моисеев закон согласно с отеческими преданиями. Истинное же отношение прозелитов из иудейства и эллинизма заключается в том, что они в законе Моисея усматривают двери, ведущие к учению Иисуса, и кто вступает в эти двери, тот допускается к познанию истины и глубины, проникает во внутренний смысл ветхозаветных писаний и обычаев и постигает сокровенные доселе тайны, проявленные чрез голос пророков и явление Спасителя. Христиане высоко ценят достоинство закона, показывая, какая тайная и великая мудрость содержится под покровом простых и обычных слов. И Сам Иисус Христос свидетельствовал: «Если бы вы верили Моисею, то поверили бы и Мне, так как Моисей писал о Мне» (Ин. 5:46)878.

Предположим, что Иисус соблюдал все обычаи иудеев, не исключая и тех, какими сопровождаются у них жертвоприношения, но тогда существовало ли у них какое-нибудь препятствие, чтобы веровать в Него как Сына Божия? Иисус есть Сын того же Бога, Который даровал закон и пророков, а потому не иудеи, а христиане, являвшиеся членами Церкви, не только не нарушили закона, но, отвергая иудейские басни, исследуют таинственный смысл закона и пророков. Да и сами пророки поучали христиан, что одними только внешними, т. е. текстуальными изречениями не исчерпывается смысл сказанного у пророков, и истина не получает полного выражения. Когда они делают попытку рассказать о событиях, они предваряют слова такими внушениями: «Открою уста Мои в притче и произнесу гадания из древности» (Пс. 77). Закон, по суждению самих пророков, непостижим для человеческого разума без помощи Божией, и потому они призывают Его в молитве: «Открой очи мои и увижу чудеса закона Твоего» (Пс. 118:18). Таким образом, последователи Иисуса, к какой бы национальности они ни принадлежали, не только не оказали презрения к древним святыням иудейства, но воздали еще большую честь ему, истолковав его в духовном и мистическом смысле. Пусть покажут обвинители Иисуса, проявлялась ли в речах Его хотя бы тень самохвальства, или какой-либо элемент высокомерия в таких, например, Его словах: «Научитесь от Меня, как Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29). Или, где какое-нибудь самовосхваление у Того, Кто после трапезы снял одежду и стал омывать ноги Своим ученикам? Есть ли высокомерие в Том, Кто говорил: «Я посреди вас как служащий» (Лк. 22:27)? И пусть докажут, обманул ли Он кого-нибудь и пусть при этом проведут границы между великой и малой ложью и представят доказанным, что Иисус сделался великим обманщиком. Неужели в самом деле безбожно то, что Он оставил телесные обрезания, телесные праздники, прекратил различие между чистым и нечистым, направил ум в сторону закона Божия, – закона истинного, разумного и духовного, чтобы каждый вестник, посланный во имя Христа, был способен для иудея делаться иудеем, чтобы приобрести иудеев, и как бы стать подзаконным для находящихся под законом (1 Кор. 9:20)879. Каким образом произошло то, что иудеи, возвестившие людям, что от Бога придет долженствующий наказать нечестивых, сами подвергли Его нечестию? Отвечать на этот вопрос было бы неразумным... Ведь это все равно, что сказать: «Каким образом, научившись воздержанию, могли вы погрешить против добродетелей? Каким образом, поставленные блюстителями правосудия, вы могли совершать несправедливость?» Если такое противоречие можно наблюдать среди людей, то все это не доказывает ли тот факт, что иудеи приняли предсказание пророков о грядущем Мессии и истолковали его в том смысле, в каком они понимали это пророчество, и когда оно действительно исполнилось на Иисусе и реально было доказано, иудеи смотрели на Иисуса и не замечали Того, Кто Он был, не признали в Нем Божественности, и вместе с тем попечительность Божия, предназначенная иудейскому народу, передана была теперь верующим в Иисуса эллинам. И нужно удивляться тому, что как только пришел Иисус, иудеи совершенно были оставлены Богом и ничем уже не владеют из того, что у них прежде считалось священным; нет у них никаких мистических знамений, способных доказать у них присутствие какой-либо божественности, нет ни пророков, ни чудес, между тем как у христиан следы чудесных явлений не исчезли и до настоящего времени и продолжают совершаться еще в больших размерах, чем в Ветхом Завете.

Разве Иисус явился в мир для того, чтобы иудеи получили большие наказания, чем другие народы? Не только на последнем суде они получат большие наказания, по сравнению с остальными народами, за то, что не уверовали в Иисуса и причинили Ему страдания, но они и теперь понесли уже наказание880. В самом деле, где кроме иудеев найдется народ, который принужден был бы бежать из собственной столицы и принадлежащего исключительно ему места, где совершалось служение по заветам отцов? Это несчастный народ, наказанный не только за многочисленные преступления, но и за то дерзновение, какое они осмелились нанести Иисусу881.

Возражение иудея, что древнее пророчество более применимо к тысяче других людей, чем к Иисусу, было бы неблагоприятно для христиан лишь в том случае, если бы его сделал человек, отрицающий пророческие писания, а именно иудей не может допустить этой мысли. Он каждое пророчество будет излагать так, как это ему лучше представляется и во всяком случае будет отвергать объяснения, идущие со стороны христиан. Пророки предсказали, что Тот, Кто придет в мир, сделается могучим Владыкой, получит господство над всей землей. Цельс говорит: «Ведь Сыну Божию надлежит поступить как солнцу, которое, освещая вс