Постмодернистская религиозно-философская библиотека

Лебедев А. П. Попытка Дарвина помирить свою теорию с религиозно-нравственным чувством христианина.

(К характеристике англичан)

Ни изложения, ни разбора теории знаменитого английского естествоиспытателя Чарльза Дарвина мы не имеем в виду делать. Это уже не раз сделано во многих духовных и светских журналах. Мы намерены лишь бросить взгляд, если не ошибаемся, на нерассмотренную еще никем попытку этого ученого примирить свою теорию с высшими интересами человека. Сделать это нам кажется небезынтересным даже в виду современных политических явлений... Для большей ясности на¬шей заметки считаем уместным напомнить читателю основную мысль теории Дарвина. Этот естествоиспытатель старается объяснить всё развитие мира органического, начиная от ничтожной былинки и кончая человеком, действием, так называемого, у него, начала «борьбы за существование». Организмы постоянно борются между собой и в этой борьбе, которая разнообразна до бесконечности, незаметно усовершаются; такое совершенствование продолжается миллионы лет и никогда не окончится. Борьба эта, как борьба не на живот, а на смерть, требует, конечно, бесчисленных жертв. Переживают её только более сильные организмы, остальные глохнут и помирают, не дожив века. Теория, в общем, не чужда чувства кровожадности. Дарвин весьма ясно понимает, что религиозные и нравственные симпатии челове¬ка, насколько последний дорожит своим достоинством и своими христианскими убеждениями, не могут отно¬ситься благоприятно к его теории.

Подробнее...

Каллист (Уэр). Таинство человеческой личности.

Одна душа, созданная по образу Божию,

драгоценнее в очах Бога,

нежели тысячи миров со всем их содержимым.

Изречения пустынных отцов

Подлинное чудо

"Расскажи мне о видениях, которые ты видишь", - сказал однажды некий монах преп. Пахомию (286 -346). "Грешник вроде меня не ждет от Бога видений, - отвечал Пахомий, - (...) но позволь сказать тебе о великом видении: святой и смиренный человек - вот великое видение. Ибо что может быть более великое, чем видеть невидимого Бога, явленного в Своем храме - видимом человеке?"[1]

Таково величайшее из видений, подлинное чудо: человеческое существо, созданное по образу и подобию Божию. "Славлю Тебя, Господи, потому что я дивно устроен" (Пс. 138:14). Быть может, нет более насущной задачи в духовной жизни каждого из нас, чем обновить в себе трепет и изумление перед чудом и тайной нашей собственной личности. Словесное таинство особенно нуждается в выражении. Кто я? Что я? Ответ вовсе не очевиден. Я знаю лишь крошечный кусочек самого себя. Границы же человеческой личности неизмеримо широки. Они простираются далеко в пространство и за пределы пространства - в бесконечность; они убегают в прошлое и будущее и за пределы времени - в вечность. Во мне сокрыты таинственные и бездонные глубины, ускользающие от моего сознания.

Подробнее...

Карташев А. В. Церковь и национальность.

Сопоставляя эти два понятия, мы сознательно нарушаем добрый схоластический обычай и не даем их определений, беря их в самом общепринятом и ортодоксальном смысле. Гораздо важнее условиться о той плоскости, в которой будут сопоставляться эти идеи. Для данного вопроса таких плоскостей две. Одна догматико-мистическая, и другая практическая, тактическая.

§ I. С догматико-мистической точки зрения поставленный вопрос есть только частный момент общего великого вопроса об отношении церкви к человеческой истории и культурному творчеству. Как это ни странно, после двухтысячелетней истории христианства, вопрос этот, несмотря на его великость и жизненную важность с нашей точки зрения, до сих пор не нашел своего соборного разрешения в Церкви. Не нашел, потому что и не был церковно поставлен. Не был поставлен, потому что не был осознан. И до сих пор с трудом поддается уяснению, как именно вопрос церковно не разъясненный. Большинству он кажется просто несуществующим по своей будто бы догматической элементарности. Он обычно считается будто бы ясно предрешенным всей христианской догматикой и является простым выводом из общеизвестного церковного учения. Так подходит к вопросу большинство богословских писателей во всех вероисповеданиях. 

Подробнее...

Карташев А. В. Свобода научно-богословских исследований и церковный авторитет.

§ I

Всякое подлинно-научное исследование свободно. Это значит, что оно ничем не стеснено ни внешне ни внутренно в том, чтобы добросовестно следовать законам логики при установке фактов и данных и при правильных выводах из них. Этот вид добросовестности называется интеллектуальной совестливостью. Свобода интеллектуальной совести есть одна из граней свободы совести вообще, а последняя есть часть общей проблемы личной свободы. Несвобода внешняя и несвобода внутренняя (т. е. страсти и пристрастия) порождают псевдонаучность, которая лукавит и злоупотребляет законами разума, чтобы маскировать показной техникой учености сокрытие или искажение открывающейся из установленных данных истины. Голая истина для многих людей непереносима по мотивам практическим, главным образом по мотивам пасения многоголового человеческого стада, управления и дисциплинирования масс. На этом пути естественно возникают вечные «ошибки страха» всяких правительств, которые паче меры урезают личную свободу, стесняют свободу совести, давят и на интеллектуальную совесть.

Подробнее...

Бухарев А. М. О принципах или началах в делах житейских и гражданских.

Несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем и к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным (Еф. 6:12). Эти слова Апостола Павла напоминают нам, что было время, или даже был длинный ряд времен, когда человек – не разумея вполне самого существа Божией истины, а воспринимая ее более или менее в гаданиях и образах чувственных предметов – не вполне понимал и то, что для него было, поистине, опасно и враждебно. Тогдашний, именно ветхозаветный человек в чувственных своих врагах и в чувственных видах зла, большею частью, видел то, против чего ему надлежало вести брань для своего истинного блага и счастья. Так было во времена ветхозаветные. Но у нового Божия Израиля – христиан, знающих и имеющих во Христе самое существо истины и благодати Божией, существенное дело всякого противоборства уже не против чувственных личностей, но против самих действующих начал зла и лжи, против этих живых миродержителей тьмы, духов злобы. Несть наша брань к плоти и крови, но к началом и проч.

Такая истина слышится ныне по отношению не только к делам духовным, но и к простым житейским, как будто в прямое оправдание того, что именно благочестию принадлежит обетование настоящей и будущей жизни (1Тим. 4:8). С особенным удовольствием заметили мы, как в одной из книжек одного из наших журналов1 рассуждают о судебном разборе дел самых житейских: «Пора бросить бедную мысль, что можно сделать серьезные улучшения, выгоняя Ивана и сажая Петра! Пора оставить в покое людей и заняться принципами» (началами). Уследить, в чем именно кроется разрушительная сила зла, и поставить живое и действенное начало истины и добра – это всего нужнее для благоустроения дел малых и великих, нравственно-духовных и житейских. Но это требует от нас дружного содействия друг другу в деле истины и добра; потому что темные начала лжи и зла всевозможно усиливаются путать нас и вместе укрываться от нас. В раскрытии лживости одних и спасительной верности других начал едва ли не более, нежели в чем-либо другом, требуется исполнение апостольского внушения: друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов (Гал. 6:2).

Подробнее...

Булгаков С. Н. Интеллигенция и Религия. О противоречивости современного безрелигиозного мировоззрения.

Редакция "Народного Университета" обратилась ко мне с приглашением написать очерк, в котором бы разъяснялась вся важность религиозного углубления для нашего времени и для нашего общества и тем самым доказывалась бы вся серьезность вопросов, трактуемых в настоящем руководстве. Мне уже приходилось недавно (в 1907 году) пред обширной аудиторией, состоявшей из учащейся молодежи, в меру сил, умения, жизненного опыта доказывать необходимость этого религиозного углубления, и теперь я могу только повторить сказанное тогда[1]. Некоторым из моих читателей, может быть, не безызвестен и по моим прежним научным и литературным работам пережитый мною самим духовный перелом, в результате которого от атеистического мировоззрения, опиравшегося на известные научные и философские посылки, проверяя их умом и сердцем, наукой и жизнью, отступая шаг за шагом, я возвратился сознательно к вере детских дней, вере в распятого Бога и Его Евангелие, как к полной, высочайшей и глубочайшей истине о человеке и его жизни. Способ усвоения евангельского учения и путь к нему исторически и индивидуально может быть чрезвычайно различен: сынам нашего века приходится преодолеть особенно много препятствий, умственных и нравственных, для того, чтобы усвоить себе то, что открывается детскому или простому, но чистому сердцу даром и, может быть, полнее и чище, чем нам. Христианство не есть религия одних ученых или философов, или только женщин, детей и невежественной черни, как думает полуобразованная толпа нашего времени, его всечеловечность и всенародность открывается больше всего в том, что оно доступно в меру веры, личного подвига и сердечного устремления одинаково и глубочайшему философу и ребенку, Августину и пастуху, Канту или Гладстону и русскому крестьянину. Под корой внешнего человека, внешней деятельности и суеты каждый хранит частицу свой детскости, изначальной божественной чистоты, о которой плачет чеховская героиня в последней его пьесе ("О, мое детство, о, чистота моя!"). И это чувство глубже и потому могущественнее всех эмпирических и исторических различий, ибо созидается из мистических корней души. Как переживание, оно дано в религиозном опыте каждого, кто ему не чужд, и тому не нужно об этом рассказывать. Но в то же время, благодаря отсутствию религиозной жизни, для нашей интеллигенции это кажется столь чуждым, непонятным, отвлеченным. Может быть, понятнее здесь окажется могучее слово и признание поэта, притом типичного поэта-интеллигента, с больной, разъеденной жизненными противоречиями душой, родного нашего Некрасова, коего 30-летнюю тризну мы праздновали на днях. Не всем, может быть, памятны эти дивные строки. Поэт описывает свое возвращение на родину и родные впечатления. Я узнаю - пишет он:

Подробнее...

Булгаков С. Н. ИКОНА, ЕЕ СОДЕРЖАНИЕ И ГРАНИЦЫ. (Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв.).

Из сборника

«Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв.

Антология.»

Икона Христа изображает Его человеческий образ, в котором воображается и Его Божество. Поэтому непосредственно она есть человеческое изображение, а как таковое, она есть разновидность портрета. И потому в рассуждении об иконе следует сначала спросить себя, что вообще представляет собой человеческое изображение как картина или портрет. Пожалуй, легче сначала сказать, чего он собой не представляет. Он не представляет собой именно того, за что его единственно принимали обе стороны в споре об иконопочитании: натуралистического изображения отдельных частей тела в их совокупности, так сказать, фотографического атласа по анатомии или физиологии [1]. Такое понимание равносильно отрицанию искусства. Искусство зрит мыслеобраз или идею, которая просвечивает в вещи и составляет ее идеальное содержание или основание. В этом смысле и изображение человека, — будем условно называть его портретом , — имеет дело, прежде всего, с идеальной формой человеческого тела, с образом человечности, а затем и с индивидуальными чертами, которые мы имеем в данном образе. Портрет есть художественное свидетельство об этом умном образе и его закрепление средствами искусства. Он изображает в этом смысле не лицо, но лик , зримый художником, причем это ви дение лика, прозираемого в первообразе или оригинале, передается не в отвлеченном созерцании, но конкретно, именно показуется как существующий в оригинале. Поэтому и получается его изображение, портрет данного лица. 

Подробнее...

Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции).

I

Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время по меньшей мере проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России. И во всяком случае, теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества. Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности; не посчитавшись с этим историческим опытом, с историческими уроками революции, нельзя делать никакого утверждения о России, нельзя повторять задов ни славянофильских, ни западнических.

Подробнее...

Булгаков С. Н. Апокалиптика и социализм. (Религиозно-философские параллели).

Содержание

I. Общий характер иудейской апокалиптики

II. Апокалиптика и "социология"

III. Апокалиптика и философия истории

IV. Мессианское царство

V. Апокалиптика в Новом Завете

VI. Хилиазм и социализм

VII. Основная антиномия христианской философии истории

Подробнее...

Бронзов А. А. Христианская любовь, как единственно-истинный принцип человеческих взаимоотношений

(Нисколько данных к вопросу о незыблемости нравственных истин христианства1).

ВОПРОСЫ НРАВСТВЕННОСТИ – вечные человеческие вопросы! Всегда они находили такой или иной отклик во внутреннем человеческом святилище... Но еще ни когда, кажется, они не волновали человеческих умов в такой сильной степени, в какой волнуют их теперь. А с тем вместе никогда еще не проповедовалось такого множества разноречивых, иногда взаимно себя исключающих и подкапывающих, до странности необоснованных и, однако, своею мишурою увлекающих неопытную толпу, взглядов, как опять-таки в настоящее время. Если пресловутый оракул известной части общества – граф Толстой в непонятном самоослеплении горделиво заявляет, что лишь он только первый по истечении XIX-ти веков будто бы правильно понял смысл нравственного Христова учения; если сонме других близоруких мыслителе2 не в состоянии усмотреть непроходимой бездны между моралью христианскою и буддийскою, которая в христианстве будто бы только модифицирована под иудейско-стоическим углом зрения; то третьи3 спокойно сдают христианскую этику в архив, как доктрину, якобы уже выполнившую свое назначение и для века дарвиновского эволюционизма (во всех его видоизменениях) являющуюся-де анархизмом...

Все это, как видим, воззрения, или признающие ложным понимание нравственных основ христианства православною Христовою Церковью, или пытающиеся поразить прямо в сердце даже саму по себе христианскую мораль.

Отсюда ясно, что первая и наиболее неотложная задача из числа всех решительно предъявляемых христианскому богослову-моралисту, это – энергично бороться с подобными фальшивыми и ядоносными учениями, игнорирование которых в настоящее время было бы, безусловно, неизвинительное. Элемент апологетический должен занять особенно видное место в современных системах христианской этики.

Подробнее...